Мне, конечно, скажут, что Бадмаев тут ни при чем. Что Свен Гедин — это просто дерзкий путешественник, невероятно талантливый и волевой человек, завоевавший общественное признание своими смелыми путешествиями. И что после того, как Гедин это признание завоевал, ему открылись все двери. В том числе и те, которые были закрыты для других, не проявивших вышеназванных качеств и потому не удостоившихся быть принятыми японским микадо, русским царем и другими высочайшими фигурами.
Я никоим образом не отрицаю того, что Свен Гедин обладал и талантом, и неукротимым волевым началом. Что он был незауряден, удачлив в своих дерзких начинаниях. Причем удачлив именно так, как бывают удачливы только беспредельно дерзкие люди, в каком-то смысле отчаявшиеся, а в каком-то смысле — уверовавшие в свое предназначение. Причем в подобных людях беспредельное отчаяние и столь же беспредельная вера в свое предназначение не противостоят друг другу, а сливаются в единое эмоциально-волевое целое.
Отдавая тем самым должное Свену Гедину и никоим образом не утверждая, что он был марионеткой, ведомой некими тайными силами, я категорически отказываюсь видеть в этом выдающемся человеке просто гениального первооткрывателя земель, этакого шведского (или шведско-немецкого) Колумба конца XIX — начала ХХ века, открывавшего не Америку, а Тибет.
Открытым остается и вопрос о том, кем именно был Колумб. И какие мощнейшие сокровенные механизмы, не сводимые к жажде открытий и путешествий, управляли поведением этого человека. Может быть, Колумб просто жаждал открытий и приключений. А может быть, он посвятил себя некоему служению (как кое-кто считает, рыцарскому служению королеве Изабелле). А может быть, у Колумба были еще более высокие ориентиры, служение которым сподвигло его на подвиги и открытия.
Во-первых, нас с вами в рамках данного исследования не интересуют мотивы Колумба, а также других великих путешественников более близких к нам времен.
А во-вторых, мы можем только догадываться об этих мотивах. В случае Свена Гедина всё иначе. Его мотивы нас интересуют. И они могут быть обнаружены без особого труда. Мы можем сказать по поводу Гедина что-то внятное. Мы можем не использовать при обсуждении его мотивов необязательное и в нашем случае абсолютно недопустимое «может быть».
Сразу же после того, как было объявлено о самоубийстве Адольфа Гитлера, Свен Гедин дал интервью газете «Даггенс ньюхетер». Или, точнее, по просьбе этой газеты он написал некролог на смерть своего любимого фюрера (в которую, кстати, скорее всего не верил).
Вот что сказано в этом некрологе, который подписан Гедином:
«Я храню глубокую и нерушимую память об Адольфе Гитлере и считаю его одним из величаших людей в мировой истории. Теперь он мертв. Но его дело будет жить. Он сделал Германию мировой державой. Теперь эта Германия стоит на краю пропасти, поскольку ее противники не смогли вынести ее растущей силы и мощи. Но 80-миллионный народ, который в течение шести лет стоял против всего мира — за исключением Японии — и который сражался один против двадцати пяти, никогда не удастся уничтожить. Память о великом вожде будет жить в немецком народе тысячелетиями».
Я привожу читателю неопровержимый исторический документ, свидетельствующий о позиции Свена Гедина. А значит, и о его мировоззрении. Для того, чтобы оценить этот документ по достоинству, надо мысленно вернуться в 1945 год, в те страшные для нацистов дни, когда было объявлено о самоубийстве Адольфа Гитлера. Нацисты потерпели жуткое поражение. Такое поражение оставляет раны даже в самых убежденно-гитлеристских душах. Оно ломает даже самых стойких нацистов. Но не Гедина. Гедин остается несокрушим, как скала. Мало таких примеров несокрушимости. Да, у особо выдающихся эсэсовцев, таких, как Отто Скорцени или перечисленные мною ранее борцы за неонацистский реванш, эта несокрушимость тоже была. Но она в тот час поражения не была присуща даже многим из избранных нацистов. А тех, кому она была присуща, можно назвать «избранными из избранных».
Такие «избранные из избранных» — люди, обладающие глубочайшей убежденностью, абсолютной мировоззренческой цельностью. Их можно и должно называть «псами ада». Но при этом нельзя не признавать наличия в них такой фантастической целостности и убежденности.
Нельзя не признавать также и того, что речь идет о целостности и убежденности, пронизанных неукротимой страстью. Такая страсть может жить только в душах людей, глубоко идеологичных и даже сверхидеологичных. Можно (а по мне, так и должно) видеть в этих людях величайших преступников и злодеев, когда-либо выходивших на сцену мировой истории, врагов человечества и своих врагов. Но нельзя не отдать этим людям должного. Это было бы глупо, пошло и унизительно. С врагом надо бороться, отдавая себе отчет в том, какими реальными качествами он обладает.
Написание Свеном Гедином приведенного мною выше некролога — это подвиг нацистского героя, человека, глубочайшим образом индоктринированного в святая святых нацистской, в том числе и оккультной, веры.
Те, кто считают иначе, в том числе и биографы Свена Гедина, бегут от неудобной правды, утверждая, что Гедин был просто блажным, упертым человеком, знающим о своей безнаказанности и желающим резать правду-матку. Не было таких людей в апреле-мае 1945 года. Были суперубежденные нацисты, сохранявшие верность не только идее, но и любимому фюреру. И были все остальные. Эти остальные, как бы они ни вели себя ранее, отпрыгивали от нацизма и Гитлера в момент сокрушительного, позорного краха. Повторяю, крах был так сокрушителен и так позорен, что не отпрыгнуть могли только избранные из избранных. Один из них — Свен Гедин.
Он не упертый знаменитый старик, решивший поблажить. Такие старики могли вести себя вышеописанным образом или до суперпоражения, или через несколько лет после него. Но не в момент поражения.
Он — рыцарь, сохраняющий верность черному ордену, черному рейху, а значит, и тому черному солнцу, которое мы обсуждаем. Но для того, чтобы сохранять эту верность в столь страшный момент, ею надо обзавестись раньше. Когда?
Савитри Деви — одна из известных оккультных неонацисток. Она вошла в большой неонацистский клуб уже после краха Третьего рейха. Такие убежденные неофиты существуют у любого крупного рухнувшего начинания. Савитри Деви — это совсем не Свен Гедин. Это родившаяся в Лионе в 1905 году экзальтированная особа, наполовину англичанка, наполовину гречанка, разочаровавшаяся в христианстве в 23 года и сначала решившая поклоняться древнегреческим богам, а потом — в 1932 году — решившая поехать в Индию и причащаться великих индуистских таинств. Она и причастилась самых разных таинств, включая так называемые черные калькуттские таинства.
Влюбившись в Гитлера еще тогда и не имея, в отличие от Гедина, доступа к святая святых рейха, Савитри Деви была вынуждена уныло исполнять поденную оперативную работу, обслуживая интересы Третьего рейха и Японии в Индии. Крах рейха произвел на нее неизгладимое впечатление. Она вернулась в Европу и стала яростно работать на воскрешение рухнувшего рейха, восхваляя всех его героев и Гитлера прежде всего, развивая гитлеровский оккультизм и придавая ему окончательную завершенность. Савитри Деви — это жрица неонацистского оккультизма, обладавшая железным характером, несокрушимой волей, яростной ненавистью ко всему, что враждебно гитлеровской идее, и системой глубочайше антихристианских верований.
Но даже эта сверхстойкая жрица неогитлеризма чуть было не поддалась тому синдрому поражения, который разрушал черные души нацистских нелюдей. Кто излечил ее от этого синдрома и придал ей новые силы? Свен Гедин.
В мае 1948 года она приезжает в Швецию с тем, чтобы встретиться с людьми, сохраняющими верность нацизму. Ей удается встретиться с Гедином. Гедин высказывает надежду на то, что Гитлер жив. Он поселяет в душе Савитри Деви несокрушимую веру в победу неонацистского дела. Он укрепляет ее оккультную гитлеристскую религиозность. Всё это делает блажной старик, на причуды которого не надо обращать внимания? Полно!
Об убежденности Гедина, о его влиянии на неонацизм, о силе его идеологической оккультной неогитлеристской страсти говорят многочисленные документы. Это и обращение Свена Гедина к немецкой молодежи, и его переписка с младшей сестрой Гитлера Паолой Вольф, сохранившей верность брату.
Свен Гедин умер 26 ноября 1952 года. Перед этим он тяжело болел и постепенно слабел, впадая в некое особое состояние между жизнью и смертью. 22 ноября 1952 года, за 4 дня до своей смерти, он по просьбе своего давнего друга Нильса Амболта пишет письмо некоей Кайсе Стине Викман, 15-летней девочке, которая получила в школе задание рассказать об азиатских путешествиях Гедина и просит у него совета и помощи в составлении доклада. Гедин посылает ей свой портрет. Он пишет: «Передавай привет пустыням и горам, когда будешь рассказывать о них. И скажи им, что я тщетно стремлюсь увидеть их вновь отчасти потому, что мешают мои большие годы, отчасти из-за непроницаемой стены, которую красные в России и Китае воздвигли вокруг любимой страны приключений моей молодости».
Что ж, так вполне может написать человек, которого побуждала к подвигам только страсть к путешествиям и открытиям. И которому в принципе было безразлично, что открывать. Но дальше следуют совсем другие слова, адресованные этой же незнакомой девочке и написанные (обращаю на это внимание снова) слабеющей рукой за 4 дня до смерти, в момент, когда умирающий находится уже почти «там». Вот эти слова: «Ты и твои школьные товарищи в годы своего взросления узнаете гораздо больше об озере Лобнор, о руинах древних городов, которым две тысячи лет, о святом Тибете, чем я смог во время моих странствий».
Начнем с озера Лобнор. Это высохшее соленое озеро на западе Китая и юго-восточной части Кашгарской (Таримской) долины. Озеро находится на территории Синцзян-Уйгурского автономного района, на высоте 780 м над уровнем моря. Его площадь — 3100 квадратных км. Когда-то оно было таким же крупным соленым озером, как Аральское море. Но впоследствии резко «скукожилось». По имени озера называется страна Лоб, через которую в древнейшие времена пролегал караванный путь из Восточного Туркестана в Китай. Эту страну Лоб в XIII веке описал путешественник Марко Поло, не упомянув, правда, озеро, а повествуя только о некоей «пустыне Лоп».
В 1876 году, двигаясь по реке Тарим, великий русский путешественник Пржевальский натолкнулся на это озеро. Он замеряет его параметры, составляет карты. И, вернувшись из экспедиции в 1878 году, делает доклад по поводу озера Лобнор в Петербурге.
Высочайшую оценку докладу Пржевальского дает учитель Свена Гедина, председатель Берлинского географического общества барон Рихтгофен. При этом разгорается спор о том, действительно ли обнаруженное Пржевальским озеро является озером Лобнор. В своей новой экспедиции 1883–1885 годов Николай Михайлович Пржевальский доказывает необоснованность возражений Рихтгофена. Ну что еще сказать о Лобноре?
С 1964 года правительство КНР проводит на Лобноре ядерные испытания (кодовое название проекта — «596»). Озеро используется в качестве ядерного полигона. На нем КНР провело первые испытания не только ядерного, но и термоядерного оружия. Но мне представляется главным в предсмертном письме Гедина даже не Лобнор, с которым связано много разных тайн, включая оккультные, а те слова, которые следуют за упоминанием Лобнора — «руины древних городов, которым две тысячи лет» (имеются в виду тибетские города) и «святой Тибет».
Ну, ладно, руины. Тибет действительно богат историческими памятниками, которые при желании вполне можно назвать руинами древних городов. Но почему Свен Гедин говорит о «святом Тибете»? Почему Тибет для него является святым? Если он христианин (а считается, что он христианин), то Тибет для него может быть прекрасным, умопомрачительным или каким угодно еще, но не святым. Потому что никакого отношения к христианству Тибет, по определению, не имеет.
Между тем, слова написаны Гедином, находящимся в состоянии, которое я подробно охарактеризовал выше, ориентируясь на воспоминания медиков, осматривавших Гедина. Значит, у Гедина есть тайная вера, позволяющая ему говорить о том, что Тибет является именно святым. Что же это за вера?
Как известно, на Тибете боролись две религии — автохтонная религия бон и пришедший из Индии буддизм. Борьба закончилась победой буддизма в его ламаистском варианте. Некоторые исследователи, ссылаясь на обнаруженные в ХХ веке древние рукописи, которые были сокрыты в пещерах Тибета, утверждают, что на Тибете существовали религиозные верования более древние, чем бон.
Компетентный и достаточно близкий по мировоззрению к Гедину румынский религиовед Мирча Элиаде утверждает, что сокрытие тибетскими монахами древнейшей тибетской религиозности носило как прагматический, так и эзотерический характер. И что историки боялись говорить о тайных древних тибетских культах, поскольку «им претили кровавые жертвоприношения и эсхатологические воззрения, свойственные автохтонной тибетской религии». Надо же! Кровавые жертвоприношения, присущие всем наидревнейшим культам во всех регионах мира, историкам не претили, а вот как только речь шла о тибетской архаической кровавости, историки вдруг впадали в состояние, которое им в принципе было отнюдь не свойственно.
В мае 1938 года в Тибет по указанию Генриха Гиммлера была направлена немецкая научно-исследовательская экспедиция (закончившаяся в августе 1939-го), которой руководил Эрнст Шефер. Экспедиция действовала под эгидой общества «Аненербе». Шефера курировал лично интересующий нас Вольфрам Зиверс. Да, между Шефером и Зиверсом существовали достаточно сложные отношения, но в Третьем рейхе сложные отношения между различными нацистскими оккультистами — скорее норма, чем исключение. Шефер установил радиомост между Берлином и Лхасой. Он снял фильм «Таинственный Тибет». Участники экспедиции возвратились на территорию рейха в 1939 году. Они были встречены нацистами как национальные герои. Гиммлер лично вручил Шеферу кольцо «мертвая голова» и почетный кинжал СС. Позже на Тибет отправлялись и другие нацистские экспедиции.
Все они в условиях жесткой зарегулированности, свойственной нацистскому рейху, так или иначе курировались «Аненербе». А «Аненербе», как мы уже убедились, курировали Зиверс, Хильшер и... Свен Гедин.
Так каков он, «святой Тибет» Свена Гедина?
Первой крупной фигурой, обратившей внимание на Свена Гедина, был, безусловно, Людвиг Нобель. Людвиг Эммануилович Нобель (1831–1888) — предприниматель, инженер, изобретатель и меценат, старший брат и деловой партнер Альфреда Нобеля, учредившего нобелевскую премию.
Нобель имел большие заслуги в сфере развития военной техники. Одновременно он был очень крупным нефтедобытчиком. Рассказы Гедина о том, как именно он заинтересовал Нобеля, убедив знаменитого шведа встретиться с ним в первый раз, его описания того, как развивались отношения с Нобелем, оставляют ощущение недосказанности. Но даже если считать, что эти описания являются полными и исчерпывающими, — нельзя не обратить внимание на перечень тех, с кем Свен Гедин пересекался в начале пути.
Все эти люди — Нобель, выдающийся шведский путешественник Норденшельд, другие столь же выдающиеся фигуры, тот же Фердинанд фон Рихтгофен, например, — не обращали внимание на молодых людей, не входящих в суперпривилегированное сословие, в случае, если эти люди не были чем-то особо примечательны. И эта особая примечательность не могла не быть связана с той или иной мировоззренческой экзотикой. Потому что вся великая путешественническая субкультура той эпохи была пронизана такой экзотикой. Потому что особо ею была пронизана норвежско-шведская субкультура, в которую так или иначе были вписаны великие путешественники. И наконец, потому что никакие экспедиции в Тибет не осуществлялись вне подобных мировоззренческих экзотик, тесно переплетенных с разведзаданиями.
Ощущение недосказанности усиливается, когда Гедин рассказывает о финансировании тех или иных его экспедиций. Ведь братья Нобели не просто поболтали с Гедином. Они финансировали его тибетские начинания. А братья Нобели никогда ничего не финансировали в случае, если не существовало какого-то фундаментального интереса. А какой интерес мог быть у этих братьев к Тибету? Ведь не промышленный же, не правда ли?
Один мог быть интерес — экзотический, мировоззренческий, субкультурный.
Кстати, о Лобноре. Гедин посетил это озеро в 1895 году. То есть через 19 лет после Пржевальского. Но кроме уточнения карт Пржевальского, у Гедина была еще одна задача — обнаружить эти самые древние города, о которых он говорит в своем предсмертном письме, приведенном выше. И он их обнаружил. Двенадцать лет спустя, пользуясь картами Гедина, английский археолог Аурель Шейн добрался до древних городов, обнаруженных Гедином и нанесенных им на карту, и раскопал эти города.
Так когда же закладывалась страстная установка Гедина, которая столь мощно проявилась в написании некролога на смерть Гитлера? Не в Тибете ли? Ранние тибетские путешествия Гедина, конечно, находились под опекой русской стратегической разведки. По этому поводу нет никаких сомнений. Как нет никаких сомнений по поводу того, что позже Гедин стал врагом сначала царской, а потом Советской России. Но мало ли кто находился под опекой русской стратегической разведки, имевшей, в отличие от братьев Нобель, вполне очевидные интересы в Тибете, а также в Китае, Монголии и Туркестане...
Разве этого достаточно для того, чтобы быть принятым императором Николаем II? А Гедин был принят Николаем II. Он с ним обедал, беседовал. Император особенно интересовался исследованием озера Лобнор. Собственно, что так могло особо интересовать в этом Николая II, который, если верить Гедину, бесконечно долго с ним разговаривал о русской восточной политике и многом другом?
Между тем, царь не просто однажды встретился с Гедином, он помогал ему в новых экспедициях, прикомандировывал к нему казаков. И это при том, что через несколько лет после такой опеки со стороны самого царя (вдумайтесь, речь идет о личной опеке самого царя!) Гедин станет просто яростным врагом Российской империи! Возникает личная переписка Гедина с Николаем II. И вновь — особым интересом Николая II является озеро Лобнор.
Кстати, особый интерес к Лобнору является чуть ли не основной долгоиграющей темой в отношениях Гедина и российской элиты. Лобнор интересует элиту военной разведки. Гедин обсуждает с этой элитой свою версию Лобнора, опровергает версию Пржевальского и поддерживает своего учителя Рихтгофена.
Особый интерес со стороны «хозяина земли русской» к одному озеру не может быть продиктован ни политическими, ни экономическими причинами. Тут возможны только экзотические мировоззренческие объяснения, которых ни Гедин, ни его биографы давать не намерены. Но которых просто не может не быть. Как говорил принц Гамлет — «что он Гекубе, что ему Гекуба?»
Что Николаю II Лобнор? А требует, чтобы ему лично писали и писали. Гедин проникает в Лхасу. И вновь это особо интересует императора. Гедин говорит, что он проникает в Лхасу из духа авантюризма. Но императора-то не может интересовать гединский дух авантюризма. Между тем, по завершении экспедиции в 1902 году Гедин снова встречается с императором, который щедро награждает сопровождавших его казаков. Гедин сообщает читателю (это вполне открытая информация), что из экспедиции он написал лично императору четыре доклада, и что император сказал ему о том, что не только сам прочитал внимательно послание Гедина, но и перечитывал их вслух императрице.
Кстати, столь же нетривиальный интерес к Лобнору проявляет другой собеседник Гедина — кронпринц Вильгельм, будущий кайзер Германии Вильгельм II. И тут тоже — и Лобнор, и походы Александра Македонского, и тайны древних городов. Став кайзером, кронпринц не теряет интереса к этой теме и к особым собеседованиям с Гедином. Но вернемся к Николаю II и его супруге.
Вдумаемся: ни император, ни императрица не являются учеными географами, специалистами по озерам, ледникам и так далее. Не являются они и особо открытыми людьми. Напротив, они являются людьми особо закрытыми. Так чем же объясняется их особый интерес к Гедину и Тибету?
Лично Гедин (которому мы не обязаны верить, но никаких особых оснований ему не верить ведь тоже нет!) объясняет этот интерес тем, что в Россию от имени Далай-ламы якобы трижды (в 1898, 1900 и 1901 гг.) приезжал буддийский монах, бурят по национальности Агван Доржиев.
Агван Лобсан Доржиев — бурятский буддийский лама, ученый, дипломат. Он настаивал на сближении Тибета и Российской империи. По его инициативе был построен первый в Европе буддийский храм — храм Калачакры в Санкт-Петербурге. Доржиев родился в улусе Хара-Шибирь (Бурятия). В 1872 году он отправился паломником в Монголию и Тибет. Учился в одном из главных монастырей Лхасы. Стал одним из ближайших советников Далай-ламы. В 1896 году Доржиев получает от императора Николая II часы с монограммой в знак признательности за помощь агентам Петра Бадмаева, путешествовавшим в Лхасу.
Ну, вот и возникает цепочка: Свен Гедин — Доржиев — Бадмаев — Николай II. Мы выдумываем эту цепочку? Полно, мы просто собираем воедино систему фактов и обнаруживаем, что у этих фактов есть только одна возможная интерпретация: Николай II был безумно близок с Петром Бадмаевым. Петр Бадмаев заразил русского царя (и царицу тоже) темой Тибета вообще и ее особыми экзотическими мировоззренческими аспектами в особенности. Бадмаеву и царю Николаю II нужен был Доржиев для разработки этой темы. Царь несколько раз встречался с Доржиевым (в том числе и в 1900 году), царь лично продавливал строительство буддийского дацана в Санкт-Петербурге.
После краха Российской империи Доржиев общался с Лениным и Луначарским. В 1937 году он был арестован. В 1938-м скончался в тюремной больнице. Бытуют разного рода легенды про Доржиева. Но дело не в легендах, а в том, что связь между Доржиевым и Бадмаевым — это исторический факт. И речь идет о глубокой связи. Именно она породила и интерес Николая II к Тибету, и поддержку экспедиций Гедина. Но что же это за экзотический мировоззренческий интерес, проявляемый и царем, и царицей? Как этот интерес связан с Гедином, как он объединяет Николая II и Вильгельма II? И как он влияет на решительность Гедина в посмертной поддержке Адольфа Гитлера?
(Продолжение следует.)