Возвращаемся к «Энеиде» Вергилия. И читаем первые строки.
Битвы и мужа пою,
кто в Италию первым из Трои—
Роком ведомый беглец —
к берегам приплыл Лавинийским.
Итак, герой поэмы Вергилия Эней первым прибыл в Италию не абы откуда, а из великой Трои. Ну прибыл, и что с того? Мало ли какой беглец куда именно прибыл?
Конечно, важно, что у истоков Рима находится беглец из Трои. Ибо это дает римлянам возможность претендовать на троянское наследство. Но банальное прибытие в Италию, к берегам Лавинийским, обыкновенного троянского беженца, согласитесь, не обосновывает в должной мере претензии Рима на троянское наследство. И уж, конечно, не дает ответа на вопрос о том, что это за наследство и почему так важно стать его обладателем.
Между тем, Вергилий не просто выхватил из исторического потока определенных персонажей с их победами и злосчастиями. Он не просто описал похождения этих персонажей в поэтической форме. Нет, Вергилий... Впрочем, для того чтобы современный читатель мог по-настоящему вникнуть в замысел этого древнеримского поэта, необходимо сообщить какие-то сведения о Вергилии. Но сами эти сведения — ничто без сведений об эпохе, в которую жил Вергилий. А сведения об этой эпохе...
Ну вот... Начинаешь обсуждать судьбу гуманизма в XXI столетии... А, собственно, почему ты начинаешь обсуждать эту тему? А потому, что западная цивилизация у тебя на глазах превращается из хранителя и обновителя гуманистической традиции в нечто диаметрально противоположное. Она начинает не только воспевать антигуманизм — это бы еще полбеды. Нет, она начинает своими конкретными действиями — между прочим, вполне осмысленными — толкать всё человечество в сторону дегуманизации. И не стесняется, поганка, сообщать о том, что это не ее спонтанные импульсы, а то главное, чем она решила заняться в XXI столетии. И то ведь, «конец истории», «конец проекта Человек»... Разве это всё не является очевидной — повторю еще раз — вполне осмысленной заявкой на изведение на корню всего проективного гуманистического начала? Стоп. А не этим ли занималась западная цивилизация начала XX века? Разве Гитлер не является очевидным порождением всё той же западной цивилизации? И что же это за цивилизация, подарившая миру и гуманизм, и антигуманизм? И нацизм, и коммунизм? Что же это за цивилизация, столкнувшая эти два начала в судьбоносной величайшей войне? Что же это за цивилизация, без понимания которой мы не можем определить свою идентичность? Ведь что такое наши западники и антизападники, непримиримо воюющие на протяжении столетий? За что они воюют, в конце концов? Как за что? За тот или иной способ формирования нашей идентичности. Но разве она уже не сформирована по факту тысячелетней государственной жизни? То-то и оно, что не сформирована до конца. И в XXI столетии война наших западников и антизападников носит гораздо более острый характер, чем в XIX веке, когда она, между прочим, тоже была нешуточной.
Жила бы Россия, к примеру, на огромном необитаемом острове или на Луне, где кроме нее не было бы других государств... Может быть, тогда она не соотносилась бы с чем-то, что явно ею не является, задаваясь вопросом о своей идентичности. Она ведь и тогда бы задавалась этим вопросом. Но используя другую методологию. Но Россия живет на планете Земля рядом с другими странами и народами. Она с ними плотнейшим образом соприкасается. И потому ее вопрос о том, что она такое, неизбежно будет решаться по принципу: «Я явно не являюсь Китаем или Японией. Они очевидным образом представляют собой то, чем я не являюсь. И я могу исходить из этого, формируя свою идентичность. Но вот являюсь ли я частью Запада — это вопрос. И от ответа на этот вопрос зависит моя идентичность. Если я скажу, что я не только не Китай и не Япония, но и не Запад, то идентичность моя дооформится одним образом. А если я скажу, что, не являясь ни Японией, ни Китаем, я являюсь частью Запада, то идентичность моя дооформится другим образом».
Отсюда — постоянные споры о соотношении России и Запада. Споры эти ведутся, конечно, прежде всего, мыслителями, обеспокоенными поисками истины. Но мир устроен так, что подобные поиски всегда подверстываются к большим проектам, крупнейшим отечественным и мировым интересам. И даже к чему-то большему.
Впрочем, об этом большем — чуть позже. Пока что мы не справились с очень амбициозной, хотя и частной задачей, ради решения которой начали исследование. Задача эта состоит в переходе от рассмотрения Запада как чего-то очевидного и монолитного к рассмотрению Запада как сложной суперпротиворечивой динамической системы, пребывающей в настоящий момент в состоянии фундаментального самопреобразования, к сожалению, весьма похожего на мутацию. И борьба западного современного организма с этой мутацией, безмерно опасной для всего мира, и тяготение этого организма к мутации во многом определяются внутризападными противоречиями. И поэтому сегодня особо нелепо обсуждать вопрос о том, является ли Россия частью Запада. Потому что надо сначала этот самый Запад описать как противоречивое целое, обладающее определенной динамикой, а потом, вглядываясь в тонкую структуру Запада, искать тобою принимаемое и отвергаемое, свое и чужое.
Западная идентичность, которую мы хотим описать, используя представление о Западе как о противоречивой динамической системе, как и любая другая идентичность, формируется культурой, образованием и воспитанием. И формируется она на протяжении веков на основе культурно-образовательно-воспитательной преемственности. Грубо говоря, эта преемственность заключается в том, что в образовательных учреждениях, имеющих ключевое значение для формирования западной идентичности, веками, а то и тысячелетиями, читаются одни и те же великие произведения. И что впитывание всего того, что в этих произведениях написано, создает у впитывающих определенное представление о своей идентичности. Да, российская элита, как сообщает нам Пушкин в «Евгении Онегине», впитывала читаемое достаточно вяло и поверхностно: «Мы все учились понемногу, Чему-нибудь и как-нибудь»; «Monsieur l ’Abb é, француз убогой, Чтоб не измучилось дитя, Учил его всему шутя»; «Да помнил, хоть не без греха, Из Энеиды два стиха».
Но, во-первых, это касается не всей нашей элиты, а таких балбесов, как юный Евгений Онегин.
Во-вторых, критикуя Евгения Онегина, Пушкин описывает и его богатую библиотеку, и многое другое.
В-третьих, Евгений Онегин со временем менялся.
И, в-четвертых, одно дело — наша элита, а другое дело — элита западная. Я уже знакомил читателя с фигурой Арнольда Тойнби. Он — всего лишь типичный, хотя и очень яркий представитель той западной элиты, из состава которой рекрутируются и политики, и разведчики, и предприниматели. Тойнби не только знал наизусть всего Вергилия, а также всего Гомера, всего Овидия, всего Лукреция и так далее. Для Тойнби всё, написанное этими великими древними авторами, было гораздо более актуально, чем статьи из «Дейли Телеграф» или «Дейли Миррор».
Между тем, идентичность нации (или народа) во многом формирует его элита. Если, конечно, это настоящая элита, а не наше постсоветское хамовато-гедонистическое сообщество, постоянно рассуждающее о своей элитарности и проклинающее народ.
Если мы хотим — и ради победы в сражении за свою идентичность (притом, что это сражение почти проиграно), и ради спасения человечества (притом, что человечество почти погублено) — выявлять тонкую структуру западной идентичности, то нам не просто надо вчитываться в строки из «Энеиды» (а также в строки из «Илиады», «Одиссеи», гётевского «Фауста» и так далее). Нам надо осваивать тот контекст, без которого смысл строк окажется понят в недостаточной степени. А это невозможно без хотя бы минимальных знаний по истории того самого Древнего Рима, к скале которого намертво прикована идентичность любого Запада — христианского и языческого, буржуазного и феодального.
Итак, что же такое Рим, начало которому положил Эней, каким-то загадочным образом передав в Италию дух оскорбленной и разрушенной Трои?
И что это за дух Трои? Как передал несчастный беженец этот дух приютившей его Италии? Мы не получим ответа на эти вопросы, не разобравшись в том, что такое Рим.
Италия состоит из трех частей. Из Северной Италии, Средней Италии и Южной Италии.
В состав Северной Италии входят три области.
Первая — это Лигурия (Liguria) с городами Таврасией, позднее переименованной в Augusta Taurinorum (ныне Турин), Генуей (Genua), Вада Сабатией (Vada Sabatia) и Никеей (Nicea). Никея — это бывшая греческая колония.
Вторая — это Цизальпинская Галлия (Gallia Cisalpina), распадающаяся на Галлию Транспаданскую (Gallia Transpadana) и Галлию Циспаданскую (Gallia Cispadana). Ключевые города — Медиолан (Mediolanium), он же нынешний Милан, Плацентия (Placentia), Кремона (Cremona), Бонония (Bononia), Верона (Verona), Равенна (Ravenna).
Третья часть Северной Италии — это Венеция (Venetia) и всё, что к ней прилегает (города: Аквилея (Aquleia); Патавия (Patavium); древнегреческая колония Атрия (Atria) и так далее).
Южная Италия состоит из четырех областей: Апулии (Apulia), Калабрии (Calabria) — на востоке, Лукании (Lucania) и Бруттия (Bruttium) — на западе.
Главные города Апулии: Люцерия (Luceria), Аускул (Ausculum), Арпы (Arpi).
Главные города Калабрии — Брундизий (Brundisium) и древнегреческая колония Тарент (Tarentum).
Главные города Лукании: греческие колонии Гераклея (Heraclea), Метапонт (Metapontum), Посидония (Posidonia), она же позднее римская колония Пест (Paestum), и Буксент (Buxentum) — также римская колония.
Главные города Бруттия: греческие колонии Фурии (Thurii) на месте разрушенного Сибариса, Кротон (Croton) и Регий (Rhegium).
И, наконец, Средняя Италия, которая нас интересует больше всего, состоит из шести областей. Это Этрурия (Etruria), Лаций (Latinum), Кампания (Campania), Умбрия (Umbria), Пицен (Picenum) и Самний (Samnium).
Главные города Этрурии: Арретий (Arretium), Перузия (Perusia), Вольсиний (Volsinii), Вейи (Veii), Пиза (Pisae) и Флоренция (Florentia).
Главные города Кампании — Киме (Kyme) или Кумы (Cumae) и Неаполь (Neapolis) — древнегреческие колонии; Капуя (Capua), Путеолы (Puteoli) и другие.
Главные города Умбрии — Аримин (Ariminum), Сена Галльская (Sena Gallica).
Главные города Пицена — Аскул (Asculum), Адрия (Hadria) и древнегреческая колония Анкона (Ancona).
Главные города Самния: Корфиний (Corfinium), Бовиан (Bovianum), Беневент (Beneventum).
Главные города Лация... Ну вот, мы и добрались до главного. Потому что прибыл Эней не абы куда, а к берегам Лавинийским, то есть в Лаций.
Главные города интересующего нас Лация — это Рим (Roma), расположенный на левом берегу Тибра на семи холмах: Капитолийском (Capitolinus), Палатинском (Palatinus), Авентинском (Aventinus), Целийском (Caelius), Эсквилинском (Esquilinus), Виминальском (Viminalis), Квиринальском (Quirinalis) — а также порт Рима Остия (Ostia), Ардея (Ardea), Анций (Antium), Тибур (Tibur), Таррацина (Tarracina) и Альба-Лонга (Alba Longa). Последний будет нас интересовать особо.
Перед тем, как объяснить, почему нас особо будет интересовать Альба-Лонга, я все-таки скажу пару слов по поводу мотивов, побудивших меня изложить определенные географические сведения. Арнольд Тойнби и другие представители господствующей западной элиты сначала годами и десятилетиями изучали античность, обсуждали детали тех или иных сражений, биографии тех или иных героев и злодеев. А потом с трепетом посещали города и провинции, знакомые им по книгам. И прикасались к священным для них камням.
При этом ни Тойнби, ни другие ему подобные не превращались в академических червей, занятых античной древностью. Они становились политиками и разведчиками, предпринимателями и дипломатами. Тот же Тойнби сыграл огромную роль в планировании тех стратегических операций (концептуальных, мироустроительных и даже метафизических), которые привели к краху СССР. И если те, кто привели к этому краху, относились подобным образом к античности, формирующей их идентичность, то не грех чему-то поучиться и хотя бы увидеть пространственным, да и иным, зрением ту территорию, на которой сложилось государство, определившее и исторические судьбы мира, и западную идентичность как таковую. Это государство — Древний Рим. Перед тем, как покорить мир, Рим должен был сформироваться и покорить Италию, победив мощнейших конкурентов. Этот римский мироустроительный взрыв фантастичен и загадочен. И далеко не бессмысленно в плане занятий современной политикой прослеживание того, как этот взрыв, возникнув в определенной точке, распространялся сначала по Италии, а потом и по всему миру.
Если моя ссылка на авторитет Тойнби, причем не на научный авторитет, а на авторитет, связанный с формированием элиты господства, кому-то не кажется убедительным, предлагаю внимательнее рассмотреть фигуру великого Гёте, чье произведение «Фауст», сыгравшее колоссальную роль в формировании западной идентичности и в определении судьбы гуманизма, я уже начал обсуждать.
Гёте сам говорит о том, что он фактически стал полноценным творцом и даже полноценным человеком, только впитав в себя античность. Что он остро до боли осознавал необходимость такого буквального, не книжного впитывания античности. Что он убежал для этого из Германии в Италию, чтобы прикасаться к святым для него античным камням. И что прикоснувшись к ним, он обрел искомую полноценность. Между тем, Гёте — это не только один из величайших литераторов и философов. Это еще и крупнейший ученый, а также крупнейший политический деятель своего времени. То есть, опять же, речь идет не о книжном черве или узком специалисте, повествующем о своей любви к святым для него античным камням, то бишь к античному этосу. Речь идет о человеке, который является полноценным представителем западного господствующего класса. И безусловным примером для подражания западной элиты, которой педагоги определенным образом отвечали на вопрос «с кого делать жизнь», возникающий у каждого обдумывающего житье юноши. Маяковский, отвечая на этот вопрос, писал:
Юноше, обдумывающему житьё,
решающему — сделать бы жизнь с кого,
скажу, не задумываясь —
Делай ее с товарища Дзержинского».
Но ведь и те, к кому этот вопрос обращали юноши, принадлежавшие к господствующему классу Запада, тоже как-то отвечали на этот вопрос. У них были свои кумиры, свои герои, свои образцы для подражания. Для многих таким образцом, конечно, был Гёте. А для кого-то и Тойнби. Но кто бы ни был образцом, этот кто-то определенно соотносил себя с античным этосом. И не чурался трепетного прикосновения к священным античным камням Италии и Греции, трепетного впитывания великих античных текстов.
Ну так давайте, разбираясь с их идентичностью, вживемся хотя бы по минимуму в то, без чего с этой идентичностью разобраться невозможно. То есть и в географию, и в литературу, и в историю, и в архитектуру, и в скульптуру, и... и...
Книга Дионисия Галикарнасского «Римские древности» вышла в 7 году до нашей эры.
А «Энеида» Вергилия? По оценкам историков, она вышла где-то между 29 и 19 годами до нашей эры.
Таким образом, «Энеида» и «Римские древности» — это сочинения современников. Дионисий Галикарнасский — это греческий историк, переехавший в Рим в 29 году до нашей эры, сразу же после окончания раздиравших Рим междоусобиц. И 22 года потративший на изучение латинского языка и сбор исторических материалов для своего сочинения в 20 томах. Первые 10 томов сохранились, одиннадцатый том дошел до нас частично, а остальные девять известны нам по фрагментам из сочинений византийских историков. Дионисий Галикарнасский исследует истоки Рима и раннюю стадию его развития. Изучаемый им период, по-видимому, заканчивается в 264 году до нашей эры. В этом году началась первая война между Римом и Карфагеном (Первая Пуническая война). Война длилась 23 года и закончилась победой Римской республики. Период, начиная с Первой Пунической, описывает уже другой римский историк — Полибий.
«Римские древности» Дионисия Галикарнасского — сочинение, конечно же, далеко не безусловное, но, во-первых, древнее, а во-вторых, крайне авторитетное. И в существенной степени повлиявшее на формирование интересующей нас западной идентичности. Поэтому, даже если современные историки или археологи начинают оспаривать что-то из сочинения Дионисия Галикарнасского, обнаруживать в этом сочинении тенденциозность и так далее, нас это не должно беспокоить. И потому, что современные историки и археологи непрерывно меняют свои позиции, и потому, что нас интересует не истина в последней инстанции, а сведения, которые повлияли на формирование западной идентичности.
Открываем книгу Дионисия Галикарнасского и читаем: «В это время троянцы, которые спаслись бегством вместе с Энеем из Илиона (то есть из Трои — С.К.), после взятия города врагом, прибыли к Лавренту на побережье Тирренского моря, расположенное невдалеке от устья Тибра, которое принадлежало аборигинам. Получив от аборигинов место для поселения и всё, чего ни посчитали нужным, троянцы основали на холме невдалеке от моря город, и нарекли его Лавинием». Что это за Лавиний? Споры об этом шли с древнейших времен. Есть, например, такой древнеримский знаток и исследователь «Энеиды» Вергилия Сервий Мавр (или Марий) Гонорат. Сервий написал развернутые комментарии ко всем произведениям Вергилия, в том числе и к «Энеиде».
Он сообщает нам некоторые ценные сведения о поэме: «Жизнь Вергилия такова: отца его звали Вергилием, мать — Магией, он был гражданином Мантуи, а это община Венеции. Учился он в разных местах: в Кремоне, в Медиолане и Неаполе (теперь читателю, возможно, становится яснее, зачем мы сообщили минимум географических сведений об Италии — С.К.). Он был настолько застенчивым человеком, что заслужил тем самым прозвище, ибо его звали Парфением [от греческого parthenos — девушка]. В своей жизни он был безупречен во всех отношениях, страдая от одного только недуга — он не терпел плотской любви.
Первый написанный им дистих был направлен против разбойника Баллисты:
Под сей каменной горой погребен Баллиста.
Теперь, путник, спокойно проходи и днем, и ночью!
Он написал также еще семь или восемь следующих книг: «Кирис», «Этна», «Комар», «Приапея», «Каталептон», «Эпиграммы», «Кона», «Проклятие». Потом, когда началась гражданская война между Антонием и Августом, победитель Август отдал своим воинам земли Кремоцев, ибо они сочувствовали Антонию».
Короткая справка: после убийства Брутом Юлия Цезаря, обвиняемого убийцами в покушении на римскую демократию, три верных Юлию Цезарю военачальника разгромили армию убийц и, покарав мятежников, установили власть троих или триумвират. Эти трое были: племянник Цезаря Октавиан, будущий император Август, богач и военачальник Марк Красс, вскоре погибший в войнах, и любимец Цезаря Марк Антоний, знакомый читателю по трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра». Сражение за власть между Октавианом и Антонием было неизбежно. Оно закончилось победой Октавиана, стабилизировавшего Римскую державу, раздираемую конфликтами и междоусобицами. Сообщив эти сведения читателю, продолжаю цитировать Сервия, уже сообщившего нам о том, что Октавиан наградил своих сторонников за победу над Антонием землями сторонников Антония, « А так как земель не хватило, он прибавил к ним Мантуанские земли, которые он отнял не за провинность граждан Мантуи, а потому, что они соседствовали с землями Кремонцев. Поэтому сам Вергилий в «Буколиках» говорит: «Мантуя — увы! — слишком близкая к несчастной Кремоне!» (Mantua vae miserae nimium vicina Cremonae.)
И вот, потеряв свои земли, он приехал в Рим. И благодаря покровительству Поллиона и Мецената только он один смог вернуть себе земли, которые потерял. В то время Поллион предложил ему написать Буколики, которые, как известно, он за три года написал и отредактировал. Точно так же Меценат предложил ему написать Георгики, которые он написал и отредактировал за семь лет. А потом Вергилий за одиннадцать лет, по предложению Августа, написал «Энеиду», но не отредактировал ее и не издал. Поэтому, умирая, он потребовал ее сжечь. Август же, дабы не погибло столь великое произведение, приказал Тукке и Варию отредактировать ее так, чтобы убрать всё лишнее, но ничего не прибавлять».
Итак, мы убеждаемся, что величайшее римское произведение «Энеида» написана Вергилием по предложению Августа. Притом, что Август, пожалуй, является величайшим из императоров, правивших в величайшей державе древности, каковой являлся Древний Рим. Наверное, кто-то скажет, что величайший император — это Юлий Цезарь. Но Юлий Цезарь слишком много воевал и слишком мало — хотя и гениально — занимался переделыванием рушащейся Римской республики в мировую империю, во многом определившую развитие человечества. Август занимался только переделыванием Рима, успокоением Рима, умиротворением Рима, совершенствованием Рима и так далее. Причем, для него — кстати, в отличие от Цезаря — уже ясно было, что он совершенствует не республиканский Рим, а имперский. Вот по просьбе какого человека написал великий Вергилий свою «Энеиду». А зачем она нужна была Августу? Вновь слово Сервию:
«Замысел же Вергилия состоит в том, чтобы подражать Гомеру и восхвалить Августа, прославляя его род, ибо он — сын Атии, матерью которой была Юлия, сестра Цезаря. А Юлий Цезарь ведет свой род от Юла, сына Энея, как и подтверждает сам Вергилий». Итак, превращая Рим в универсальную империю, совершенствуя эту империю и наделяя ее новыми чертами, Август — и впрямь один из величайших политиков и государственников — ищет такую идентичность для императоров, которая давала бы императорам особые права и одновременно была бы ясна и понятна подданным. Ну как тут не провести сравнение между этой идентификационной стратегической операцией и той операцией по галло-римской и франко-германской идентификации, которую мы уже рассмотрели ранее.
Но вернемся к идентификационной матрице, созданной великим Вергилием. Вот как анализирует ее специфику всё тот же Сервий: «Многие спрашивают, почему он сказал, что Эней первым прибыл в Италию, тогда как несколько позже он говорит, что Антенор основал город до прибытия Энея. Впрочем, известно, что Вергилий это сказал, очень точно учитывая обстоятельства того времени. Ибо в то время, когда Эней прибыл в Италию, границы Италии доходили до реки Рубикон, о чем упоминает Лукан: «точная граница отделяет галльские поля от авсонских поселенцев». Отсюда ясно, что Антенор прибыл не в Италию, а в Цизальпинскую Галлию, где находится Венеция, а потом, когда границы Италии продвинулись до Альп, это изменение пространственного положения создало ошибочное представление (вновь читатель может убедиться, что я не зря сообщал ему географические подробности — С.К.). Большинство же, однако, хотят разрешить этот вопрос, исходя из дальнейшего текста, так что создается впечатление, что Вергилий для того уточнил: « к берегам Лавинийским», чтобы не указывать на Антенора. Однако первое объяснение лучше. «Первый», следовательно, это не «тот, ранее кого никто», но «тот, после кого никто».
Тут опять необходимы самые элементарные сведения из античной истории. Прежде всего — об Антеноре, которого, как утверждает Сервий, Вергилий обоснованно не хочет возвеличивать, несмотря на то, что он, согласно ряду авторитетных для той эпохи источников, был первым из троянских беженцев, поселившихся в Италии.
Антенор — это друг и советник троянского царя Приама. Причем это не просто один из советников Приама. Это именно тот советник, который яростно убеждал царя Приама не допустить войны между Троей и ахейцами. Именно он принял в своем троянском доме посланцев ахейцев — Менелая и Одиссея. И уговорил троянцев, что нельзя обижать посланцев.
Посланцы требовали, чтобы троянцы выдали им жену Менелая Елену. И Антенор всячески уговаривал царя Приама удовлетворить это справедливое ахейское требование.
Тот же Антенор сопровождал Приама в ахейский военный лагерь, для того чтобы оговорить условия поединка между мужем Елены Менелаем и укравшим Елену троянцем Парисом.
Антенор постоянно убеждал троянцев примириться с ахейцами на любых условиях.
А значит, если вам нужна такая римская идентичность, которая опирается на примирение троянского и ахейского начал, то Антенор вполне подходит. А если вам нужна такая римская идентичность, которая опирается на антагонизм этих двух начал, то Антенор ну уж никак не нужен. Хотя бы потому, что он является главным примирителем этих двух начал. Но ведь и не только поэтому.
Многие считают Антенора не одним из самых благоразумных старейшин Трои, а элементарным предателем, оказавшим содействие ахейцам в завоевании Трои.
Начнем с того, как именно расценивает деяния Антенора Сервий, комментируя «Энеиду» Вергилия. Анализируя стих 242-й, в котором говорится:
Мог ведь герой Антенор, ускользнув из рук у ахейцев,
В бухты Иллирии, в глубь Либурнского царства проникнуть...
Сервий пишет следующее: «Захватив Илион, Менелай, помня, что он и Улисс спаслись благодаря Антенору, когда, пытаясь вернуть Елену, они были приняты им и едва спаслись от Париса и других юношей, и, желая воздать Антенору благодарность, отпустил его, не причинив ему вреда».
Согласитесь, что для тех, кто хочет выстраивать свою идентичность на основе противопоставления добрых троянцев злым ахейцам, такое воздаяние ахейцами благодарности Антенору на фоне тотальной резни, учиненной ими по отношению к другим жителям Трои, выглядит не вполне убедительно. Кроме того, куда же именно прибывает Антенор, которого как первого осевшего в Италии троянского беженца можно было бы поставить выше Энея? Сервий сообщает нам, что: «Антенор вместе с женой Феано и детьми Геликаоном и Полидамантом, а также другими спутниками, прибыл в Иллирик и, после победоносной войны с Эвганеями и царем Белесом, основал город Потавий. Ведь ему было предсказано, что он поставит город в том месте, где поразит птицу стрелой. Поэтому и город Потавий [ от глагола petere, означающего целиться, поражать] ».
Потавий (Patavium) — это старинный город венетов, основанный, по сказаниям, авторитетным для эпохи Вергилия и Сервия, именно Антенором. Ну и зачем был нужен Вергилию, занятому описанием троянских корней римской идентичности, герой, прибывший в Иллирик, то есть на Адриатику, то есть в место, находящееся очень далеко от Рима и обладающее своими, отнюдь не римскими, идентификационными амбициями, и построивший там город, никакого отношения к Риму не имеющий? Мало ли таких героев, они же беженцы из Трои, понаехавших в разные части Италии и что-то там понастроивших, вопрошает Сервий, оправдывая то, что Вергилий сделал ставку именно на Энея. Вот, что буквально говорит этот комментатор Вергилия, хорошо разбиравшийся в политике: «И не случайно приводится в пример Антенор, хотя многие из троянцев избежали опасности, как например, Капис, который завладел Кампанией, или Гелен, завладевший Македонией, или другие, которые, согласно Саллюстию, завладели Сардинией».
Согласитесь, это стопроцентно политический комментарий: «Троянских беглецов в Италии до и больше, но приравнять их к нашему Энею мы не позволим».
Тут важно, прежде всего, то, что очень много троянских беглецов, завладевших разными регионами Италии. А ведь иначе и не могло быть! Вдумаемся: после разгрома Трои возник поток троянских беженцев. Они ведь куда-то должны бежать! И для них сподручнее бежать в Италию, чем в Египет, не правда ли? Вот они и бегут в Италию, которая на тот момент... Впрочем, об этом позже.
Для начала установим, что они туда бегут и что, сбежав туда, они в местное общество как-то вписываются. Таков удел всех беженцев.
А поскольку эти беженцы — люди очень продвинутые, занимавшие определенное место в троянском — городском, сложно построенном — обществе, то у них есть все основания на занятие определенных позиций в гораздо более простом италийском обществе. Вот они эти позиции и занимают... Или захватывают.
Так занимают или захватывают? Это уж как получится. Если ты бежишь не один, а с дружиной, и оседаешь на слабо освоенной территории, населенной людьми, не имеющими твоего военного опыта, то ты можешь эту территорию захватить. А вместе с ней и ключевую позицию — позицию правителя территории.
Если же ты бежал один, без дружины... или с очень немногочисленной дружиной... И если ты оказался на территории, где проживает достаточно воинственное племя... Что ж, тогда ты пускаешь в ход не свое военное, а свое культурное преимущество. Ты умело разыгрываешь карту под названием «моя троянская репутация».
Как-никак, ты — представитель высокоразвитого сообщества. Своего рода москвич, приехавший в Урюпинск. И не просто москвич, а московский интеллигент. Кроме того, ты враг ахейцев, а их в Италии недолюбливают... Короче, со временем ты инкорпорируешься в местную элиту, входишь в доверие к местному царю, женишься на его дочке и так далее. То есть не захватываешь, а занимаешь ключевую позицию.
Один троянец ее занимает/захватывает в Кампании, другой — в Македонии, третий — в Сицилии. А Эней — в Лацие... Что же получается? Ахейцы добивали, добивали ненавидимую ими Трою (ведь за что-то они ее очень ненавидели, если пустились в такой поход, не правда ли?). А в итоге получили — уже не с востока, а с запада — врага посильнее Трои в виде сообщества особенно ненавидевших их троянских беженцев, оседлавших разрозненные и слабо развитые территории Италии.
Оговорив, что троянцев, осуществивших это оседлывание, что называется «до и больше», но Эней один, Сервий развивает свою мысль и переходит от темы множественности троянских захватов/охмурений регионов полудикой Италии к еще более важной теме — теме верности тех или иных троянских беженцев великому троянскому делу. Он пишет про Антенора, упоминаемого Вергилием, что он упомянут не просто как один из многих троянцев, оседлавших/охмуривших те или иные территории, но и еще как негативная моральная антитеза Энею.
«Антенор, — пишет Сервий, — указывается для того, чтобы не возникла мысль, что Эней подвергается страданиям как предатель родины (прошу читателя оценить, насколько всё продумано и созвучно современности — С.К.). Ведь выбирается аналогичный ему персонаж: ибо первые два, по словам Ливия, предали Трою, о чем вскользь упоминает и Вергилий, когда говорит: «Также узнал он себя в бою с вождями ахейцев» (se quoque principibus permixtum agnovit Achivis ). И Гораций оправдывает его, говоря: «Троя, пылающая без коварства», то есть без помощи предательства... Однако Сизенна говорит, что только Антенор был предателем. Если мы последуем ему, то мы можем развить дальше этот пример: если царствует предатель, то почему продолжает странствовать благочестивый? А греки потому считают, что Антенор предал родину, что, как было сказано выше, он предлагал вернуть им Елену и благосклонно принял послов, требовавших выдачи Елены, и не выдал Улисса, которого узнали, когда он был переодет нищим».
Я должен сообщить читателю, что отнюдь не только Сервий считает Антенора предателем и вместе с Вергилием считает необходимым оттенить благородство Энея низостью Антенора. За несколько сот лет до Вергилия и Сервия величайший греческий трагический поэт Софокл (годы жизни — 496–406 гг. до нашей эры) сообщает в своей ранней трагедии «Эант Локрийский» о том, что в ночь взятия Трои над входом в дом троянца Антенора была повешена шкура леопарда. И что эта шкура была условным знаком, предупреждавшим ворвавшихся в город ахейцев, что дом Антенора следует оставить целым и невредимым.
Эта леопардовая шкура, конечно, давала основание для того, чтобы назвать вывесившего шкуру мудрого троянца предателем. И если великому Риму — и тому, который был до Августа, и тому, который Август доформировывает, — зачем-то нужна троянская идентичность, троянский генезис и т. п., то нельзя строить эту идентичность и описывать этот генезис, опираясь на Антенора, которого чуть что будут обоснованно описывать как предателя великого троянского дела. А вот использовать низость Антенора для того, чтобы противопоставить ее благородству Энея и можно, и должно. Добавим к этому, что Эней приплывает, в отличие от остальных троянцев, в то место, которое позволяет Августу, Вергилию, Сервию и другим сделать его троянцем № 1, великим зачинателем великого Рима.
Куда приплывает антипод Энея Антенор? Сервий говорит, что Антенор приплыл туда, «где находится Венеция». То есть совсем не в окрестность Рима, не в Лаций, не к латинянам. Ну и что с того, что он туда приплыл? Какой с этого, прошу прощения, политический навар для римской идентичности?
Прошу читателя еще раз вдуматься в значение политико-географических тонкостей, коль скоро речь идет о таком ответственном деле, как построение великой древнеримской идентичности, порождающей, в свою очередь, одно из основных идентификационных слагаемых западного противоречивого целого.
В самом деле: начнешь воспевать Антенора, и окажется, что, во-первых, с ахейцами надо дружить, а, во-вторых, Венеция важнее Рима. Нет, нужен такой беглец из Трои, который прибыл... Ну, пусть не в сам Рим... К моменту написания Вергилием поэмы каждый римлянин знает, что Рим построил не какой-то там Эней, а Ромул и Рем... Короче — задним числом, при Августе, на достаточно позднем этапе древнеримской истории нельзя грубо переписывать сказанное ранее и утверждать, что Рим построили не Ромул и Рем, а великий троянский беглец Эней. Нет, необходимо более изящно пристегнуть к римской корневой теме данного троянского беглеца, которому уготована особая роль в выстраивании великой всемирно значимой римской имперской идентичности. Этот беглец должен а) приплыть к латинянам, в Лаций, «к берегам Лавинийским», б) высадиться поблизости от будущего Рима и в) находиться в прямой и очевидной связи с уже признанными основателями Рима Ромулом и Ремом.
Филигранная работа по построению искомой идентичности, не так ли? Тут ведь главное, что эту работу должен сделать подлинно великий человек, причем так, чтобы буквально сотни поколений шли по проложенному им идентификационному следу.
Продолжение следует.