Екатерина, лишь только взошла на престол, стала отбирать команду преданных ей людей. По рекомендации генерала Петра Румянцева Суворов был произведен ею в полковники Астраханского пехотного полка. Не кавалерийского, как мечтал Александр Васильевич, но с этим он легко смирился, понимая, что именно пехота была основой русской армии. Теперь Суворов поставил своей задачей проверить применительно к пехоте несколько уже имеющихся элементов создаваемой им системы тактико-стратегических идей и выработать новые. С ее помощью, считал Суворов, русская армия могла бы побеждать любого врага. Не меньше и не больше.
Но Суворов понимал, что прежде чем побеждать врага, надо воспитать солдата-победителя. Наладить дело в Астраханском полку Суворов не успел — через полгода его перевели в Суздальский мушкетерский полк. Это был старейший полк, воевавший еще под Полтавой, да и в последней войне отличившийся. За этот полк он и взялся со свойственной ему энергией. С 1763 года, за семь лет мирного времени, он сумел сделать Суздальский полк лучшим по организации и боевой выучке в России.
В те времена солдаты рекрутировались из крестьян и служили 25 лет. А значит, практически безвозвратно отрывались от своего социального слоя и входили в иное, воинское сословие. Став членом этого сословия, крестьянин становился лично свободным от крепостной зависимости. Длительный срок службы искупался тем, что солдат всегда был сыт и одет, получал жалованье, пусть и небольшое. Солдат имел право жениться, мог, при четком выполнении своих обязанностей, продвинуться по службе вплоть до офицерских чинов. Сын солдата имел привилегию ускоренного производства в офицеры. Таким образом, армия давала не только чувство надежности и защищенности — она становилась новой семьей солдата.
Для своего Суздальского полка Суворов сам написал «Полковое учреждение» — устав службы, где было подробно прописано всё необходимое, чтобы из рекрута, неграмотного крестьянского парня, сделать настоящего солдата, который «всегда опрятен, приборен, смел и поворотлив».
Но главной задачей, конечно, было обучение солдата воинскому делу. В суворовском полку оно велось регулярно. Три раза в неделю шли экзерциции (тренировки) приемов быстрого заряжания винтовок, ускоренных маршей, штыкового боя. «В то время как во всей армии на стрельбу отпускалось по три патрона в год на человека, — пишет военный историк А. Керсновский, — в одном полку отпускалось не три, а тридцать. Нужно ли говорить, что это был Суздальский полк полковника Суворова?»
Летом 1765 года суздальцам, как лучшему полку армии, было приказано явиться на «потешные маневры» в духе Петра I — сразиться с лейб-гвардии Измайловским полком. За учениями наблюдала сама императрица. По итогам учений единственным из обер-офицеров был отмечен Суворов, который «с пехотой и артиллерией произвел наступательное движение, занимая высоты одну за другой».
Суворов в своем обучении солдата шел вслед за Румянцевым, Паниным, Салтыковым и другими лучшими военными умами России. Так постепенно строилась победоносная армия, которая очень скоро повергла в полную растерянность западных современников. Они не могли понять, как «варварская» страна, темная, нищая, погрязшая в крепостничестве, смогла в Семилетнюю войну разгромить величайшего военного гения Фридриха Великого, а затем и самые передовые в военном отношении войска революционной Франции?
Объяснение было найдено, и оно потом повторялось из раза в раз всеми — от западных историков до Наполеона с Гитлером. Русские «варвары», оказывается, били противников благодаря своей примитивности.
Даже Фридрих Энгельс в своих военно-исторических заметках не смог отойти от этого шаблона. Он писал, что в ту эпоху победа достигалась наступлением пехотных масс, действовавших сомкнутым строем. А русский солдат, мол, и воспитан был так, чтобы держаться вместе со всей общиной, где главное — взаимная ответственность товарищей друг за друга, krugovaya poruka. Поэтому, писал он, «объединенные в массы батальоны русских почти невозможно разорвать; чем серьезнее опасность, тем плотнее они смыкаются в компактное целое».
Никто не отрицает высокого коллективизма, присущего русской армии. Но не на одном же коллективизме она строилась. Ведь, при этой логике, еще сложнее было бы «разорвать» массы турецких янычар, которые вообще с детства воспитывались вместе, питаясь из одного котла. Их «взаимная ответственность» друг за друга была гораздо выше, чем у русских крестьян, однако румянцевские и суворовские полки били янычар так же, как и пруссаков.
Западному сознанию трудно было признать, что дело заключалось в лучшей организации и боевой выучке русского войска, в высокой нравственности и превосходстве его духа.
Мы уже писали, что в 1768 году польские магнаты-католики начали гонения против диссидентов (инакомыслящих), проживающих главным образом на землях бывшего Великого княжества Литовского. Это было население белорусских и украинских земель, отошедшее к Польше по условиям Люблинской унии 1569 года, — в основном русское и православное.
Россия ввела войска для защиты единоверцев. В ответ польские магнаты (конфедераты) объявили своего короля Станислава Августа низложенным и призвали к борьбе против официальной власти и русских. Гордая шляхта не могла стерпеть, что ей не позволяли грабить и резать диссидентов так, как ей хотелось!
Началось формирование католических отрядов. Однако понимая, что против регулярной русской армии, пусть и немногочисленной (менее 10 тысяч), им не выстоять, конфедераты «отдались под покровительство» султана, объявив районы своих партизанских действий турецким протекторатом.
Оттоманская Порта, подстрекаемая Францией, тут же объявила войну России. К началу 1769 года она собрала огромные силы, до 400 тысяч человек, в районе Хотина (крепость на границе Речи Посполитой и нынешней Молдавии, которая тогда была под турецкой властью).
Начиналась настоящая, серьезная война, куда Суворов страстно рвался. Но, к его огорчению, Суздальский полк был отправлен в Польшу.
К 1769 году у конфедератов собралась достаточно большая армия — до 8 тысяч человек. Суворов получил под свое начало еще два полка, Смоленский и Нижегородский, и после двух месяцев интенсивных тренировок (боевого слаживания) двинулся к Варшаве. Там он оставил полки охранять столицу, а сам с небольшим отрядом отправился искать конфедератов в Люблинский район.
Ни Суворов, ни действовавший в соседнем районе Карл фон Ренне, пишет историк А. Богданов, не относились всерьез к шляхетским отрядам. Ренне посылал один эскадрон каргопольского драгунского полка против тысячи польских всадников, Суворов с тремя сотнями суздальцев пошел в бой под Орехово против 2,5 тысяч польских драгун Пулавского — и был уверен в своем превосходстве.
Доблесть польской кавалерии осталась в прошлом — знаменитые «крылатые» гусары попытались атаковать небольшой русский отряд, но русские неожиданно для них атаковали сами, с трех сторон, штыком и саблей. Пушкари поддержали атаку огнем, но главный удар по кавалерии наносила пехота! «В сражении, — писал Суворов в донесении, — поскольку людей у меня весьма мало, не велел никому давать пардону. Таким образом, не знаю двести, не знаю триста, перерублено, переколото и перестреляно».
В апреле 1770 года суворовский отряд в сотню человек с одной пушкой по весенней распутице гонялся за постоянно ускользавшими мятежниками, пока не настиг у местечка Сандомир отряд полковника Мощинского в 1 тысячу сабель и с 6 пушками. Развернувшись из походной колонны в линию, суворовцы тотчас атаковали. 24 человека конных егерей прорвали строй поляков и вышли им в тыл. 18 гренадеров ударили в центр польской линии. Польская артиллерия открыла огонь, но была тут же сметена штыковым ударом двух десятков суздальцев. К атаке на врага подключились оставшиеся драгуны и казаки и полностью расстроили польский строй. Правда, Мощинский, как с уважением пишет в донесении Суворов, «после первой атаки будучи выбит, в поле строил своих против нашей кавалерии еще три раза». Но русские им построиться не дали, и поляки, окончательно пав духом, бежали.
Победа была сокрушительной — до 500 убитых панов при 10 раненых русских. «Пленных почти нет, — грустно замечает Суворов в донесении в Главную армию. — Гусары и казаки их очень хорошо стояли и все почти пропали, а как в плен брать? С одной стороны, не сдаются, а с другой, сами изволите знать число наше и их».
Позже подобные поражения в национальном сознании поляков трансформировались в мифы, изображающие Суворова кровавым чудовищем. Но в бою, при малочисленности русских, брать в плен было невозможно. А оставлять за спиной врага — значило рисковать потерей собственных солдат. Другое дело — при преследовании после боя, здесь русские старались брать в плен. Но опять же, только если могли догнать бегущих панов, которые на отличных конях легко уходили от тяжелых суворовских драгун.
К лету 1771 года Люблин, а затем вся Великопольша была освобождена от шляхетских партизанских отрядов. Зато новое восстание вспыхнуло в Литве, где к конфедерации примкнул коронный гетман Огинский.
Узнав об этом, Суворов по собственной инициативе устремился в Литву. Он нарушил субординацию, не подчинился приказу, но сделал это, потому что не хотел повторения польской ситуации. Суворов считал, что быстрый разгром воинства Огинского не даст расползтись партизанскому движению по всей Литве.
11 сентября Суворов получил данные разведки, что отряд Огинского в 4 тысячи человек движется к местечку Столовичи. Туда он и поспешил, имея вместе с конницей отряд в 820 человек и 5 пушек. Всю ночь войско шло поспешным маршем, к рассвету выстроилось для атаки. Первый же стремительный удар заставил бежать большую часть поляков и литовцев. Русские преследовали их. Но около 300 пехотинцев и 500 кавалеристов мятежников остановились и вновь изготовились к обороне. Суворов смог собрать 70 кирасир и ударил по противнику. «Немедля был сделан малым числом на тот фронт наипресильнейший удар... от которого пресильнейшего удара та возмутительская конница обратилась вся в бег», — пишет Суворов.
Гетман Огинский был, конечно, талантливым композитором, но не полководцем, да еще способным сражаться с Суворовым. У русских убыло около ста человек, но восстание в Литве было подавлено, не начавшись.
Возможно, у читателя создалось впечатление (как и у современников Суворова), что все эти победы давались Александру Васильевичу легко, в особенности, судя по непринужденному стилю его донесений. На самом деле, в те годы он еще не знал, чем обернется для него каждый бой — победой или поражением. Вот что он писал в Главную армию генералу Кречетникову о победе под Столовичами: «Простительно, если Ваше превосходительство по первому слуху этому сомневаться будете, ибо я сам сомневаюсь. Только правда».
Польская кампания обогатила систему Суворова еще несколькими правилами. Прежде всего, во главу угла ставилась «смелая нападательная тактика». Только нападение, причем как можно более скорое! В своем полку, а позже в бригаде, дивизии и армии, Суворов запретил употреблять слово оборона, которое «доказывает слабость и наводит робость».
Далее, для наступления он выделил специально обученное подразделение стрелков-егерей, которое и должно было поддерживать пехоту ружейным огнем. Стреляли только егеря, для пехоты же главным средством боя становился штык. Потому что перезаряжание и стрельба из тогдашнего оружия замедляли атаку. Даже кавалерия не должна была стрелять без крайней необходимости, а мчаться в бой, выставив вперед палаши — род тяжелой прямой сабли.
И еще одно — Суворов принципиальным условием победы считал фактор времени. Отсюда стремительные, непостижимые для врага марши, совершаемые его войсками. Недаром в Польше он получил прозвище «Генерал Вперед».
(Продолжение следует.)