Давайте попробуем разобраться, что сближало кожиновскую группу с Эльсбергом — и одновременно с Бахтиным? А за подсказкой вновь обратимся к Д. М. Урнову.

Анализируя войну, развязанную «прогрессивными силами» против трехтомной «Теории литературы» (а на деле против Я. Е. Эльсберга и «сталинистов-реакционеров»), Урнов пишет: «Где был прогресс и где консерватизм в схватке вокруг «Теории»? Застарелую псевдомарксистскую догматику прогрессисты защищали от подновленного шеллингианства молодых романтиков реакции…»

Итак, одна из воюющих сторон — прогрессисты (они же шестидесятники, они же «люди оттепели»), защищающие «застарелую псевдомарксистскую догматику».

А другая сторона — молодые романтики реакции. Так назвал Кожинова и его соратников «один передовой поэт, не знавший, видимо, что романтизм и есть реакция, которая к тому же могла оказаться и революционной…»

Группу, принявшую участие в «извлечении Бахтина из забвения», обычно характеризуют, как молодых романтиков. Так что Урнов вносит весьма существенное уточнение: не просто молодые романтики, а молодые романтики реакции, выступающие под знаменами «обновленного шеллингианства». Вот их-то и «вел к победе разные виды видавший Яков» (Я. Е. Эльсберг).

К чему адресует нас Урнов, поднимая тему «реакции»?

И Эльсберг, и Ермилов («волшебные помощники» Кожинова), безусловно, могут быть отнесены к реакции — когорте «непотопляемых сталинистов», не только сохранивших позиции при Хрущеве, но и добившихся, в конце концов, его низвержения. А в дальнейшем, при Брежневе, укрепивших свое место во властной системе. (Я имею в виду не лично Эльсберга и Ермилова, пожилых людей, никаких высоких постов лично не получивших, но тенденцию по отношению к когорте в целом).

Но ведь Урнов явно имеет в виду нечто большее, чем просто указание на преемственность между этими «сталинистами-реакционерами» и кожиновской компанией. Я даже не об «обновленном шеллингианстве» говорю (эту нить, тянущуюся к Бахтину, мы оставим на потом). Урнов подчеркивает, что в схватке вокруг «Теории литературы» прогресс и консерватизм поменялись местами.

Кто должен был занимать по отношению к марксистско-ленинской идеологии (которую Урнов называет «застарелой псевдомарксистской идеологией») охранительную, консервативную позицию? То есть — переводя слова Урнова с его специфической «фени» на нормальный язык — отстаивать эту идеологию? Притом, что состоятельность этой идеологии гарантировала устойчивость и нормальное развитие СССР, а ее несостоятельность (обеспечиваемая, с одной стороны, псевдоортодоксией, а с другой стороны, различного рода оголтелыми поношениями) гарантировала неустойчивость СССР, его деградацию и развал. Так кто же осуществлял эту функцию по отношению к тому, что Урнов называет «застарелой псевдомарксистской идеологией», и что на самом деле являлось системообразующим смыслом?

То-то и дело, что практически никто.

Прогрессисты-шестидесятники (будущие перестройщики) нанесли огромную травму сознанию советских людей, уничтожив образы Отца (Сталина) и Матери (страны). Ударяя по Сталину, они били и по коммунистической идее, то есть системообразующему смыслу. В такой ситуации этот смысл (он же красная идеология), казалось бы, должны были отстаивать «сталинисты-реакционеры» и преемственная им молодежь.

Но не тут-то было! Какие-то попытки защитить системообразующий смысл предпринимал в 1960-е годы «Новый мир». Но это были попытки не системные, не стратегические и очень сильно травмированные банальной хрущевщиной. Вот как это описывает В. Н. Турбин (близко общавшийся с Бахтиным в тот же период, что и Кожинов сотоварищи). Да, пишет он, «Новый мир» разоблачал «опустошительную свирепость «культа личности». Но одновременно на страницах этого журнала «очень серьезные люди чрезвычайно серьезно радели о построении «хорошего социализма» во главе с «хорошим марксизмом». И еще желалось «хороших революционеров»: поглядите, мол, революционер, а человек-то порядочный! В роли очень хорошего революционера демонстрировали Владимира Ильича…»

Это ведь только после перестройки А. Н. Яковлев всем популярно объяснил, что систему невозможно было завалить одним ударом, а потому «группа истинных, а не мнимых реформаторов разработала (разумеется, устно)» серию ударов. Долговременная информационно-психологическая война — это ведь всегда многоходовка. Ни на первом, ни на втором шаге жертва не должна догадываться о намерениях киллера. План «истинных реформаторов» состоял в том, чтобы «авторитетом Ленина ударить по Сталину… А затем, в случае успеха, Плехановым и социал-демократией бить по Ленину, либерализмом и «нравственным социализмом» — по революционаризму вообще…» Когда настал черед Ленина, народу сообщили массу потрясающих подробностей и о его «мегапреступности». И «хитроумная, но весьма простая тактика… — сработала».

Не буду сейчас разбираться в том, кто именно был таким «подлинным реформатором» в яковлевском духе, а кто был просто опьянен духом хрущевской оттепели и всерьез собирался защищать хрущевский вариант социализма и коммунизма. Здесь нас интересует другое.

То, что красную идею взяли именно в клещи!

Одна сила — прогрессисты-шестидесятники — сохраняя на начальном этапе видимость «левизны», верности коммунизму, поэтапно «поедала» левое поле, съеживающееся как шагреневая кожа.

А этой, уже ущербной, левизне вдобавок противостояли — повторяю — не защитники системообразующих красных смыслов, а… «романтики реакции»!!! Которые ненавидели эти смыслы еще более яростно, нежели яковлевские заточившиеся на деструкцию, но камуфлированные под ленинизм псевдолибералы.

Присмотримся к тому, как обе эти силы — псевдолибералы, нацепившие маску псевдоленинизма, и романтики реакции — относились к интересующему нас Бахтину.

Для прогрессистов-шестидестяников — «Нового мира», в том числе — Бахтин был интересен лишь как «жертва сталинизма». Однако «по существу его озарения были здесь ни к чему», — говорит Турбин.

Иное дело — романтики реакции, то есть те, кто хотел освободиться от марксизма, а не заниматься (искренне или неискренне) его «подновлением», «улучшением». Для этой группы Бахтин с его яростным антимарксизмом, по определению Турбина, стал своего рода символом «внутренней эмиграции».

С. Г. Бочаров вспоминает: «Когда-то наша первая встреча с Михаилом Михайловичем в июне 1961 г. в Саранске (нас было трое перед ним: В. В. Кожинов, Г. Д. Гачев и я) началась с его декларации о себе: он не литературовед по призванию, а философ. «Но я не марксист», — прибавил он тут же, чтобы мы сразу же знали, с кем имеем дело».

Спасаясь от марксизма, от «красного морока», к Бахтину в Саранск потянулись толпы паломников. «Эмигрировали в Стамбул. В Прагу, в Софию. В Берлин и в Париж. В Нью-Йорк и в Торонто… Я — в Саранск эмигрировал... Эмигрировал я от марксизма... Эмигрировал не в Париж, а в Саранск, потому что Париж не гарантировал мне избавления от великого ученья, а Саранск к избавлению вел…», — исповедуется Турбин. Согласитесь, потрясающая цитата.

Могли ли враги СССР, осознавая такую роль Бахтина в разрушении красных системообразующих смыслов, а значит, и государства, не поспособствовать на свой манер раскрутке данной фигуры?

Когда книги Бахтина были изданы в СССР и за рубежом, и на «саранского затворника» обрушилась воистину мировая слава, книжное обозрение «Нью-Йорк таймс» напечатало портрет Бахтина во всю страницу с выразительной подписью: «КРУПНЕЙШИЙ МЫСЛИТЕЛЬ НАШЕЙ ЭПОХИ». В ту пору, рассказывает Урнов, американские слависты «приезжали в ИМЛИ с целью дождаться у дверей Отдела теории (Сектора теории литературы)… Вадима Валерьяновича Кожинова, дабы сподобиться быть им помазанным в бахтинисты». Вот только для советских апологетов Бахтина Бахтин означал одно, а для американских — другое, уточняет Урнов. «Образовалось два разных Бахтина — у нас и у них. У нас это был символ реставрации, у них — революции. Мы стремились назад, они — вперед, но читали у Бахтина об одном и том же: всё не завершено и подвижно, догм нет…»

Бахтин как символ реставрации… Чего?

Вскоре после успешного проведения операции по «извлечению Бахтина из забвения» Кожинов начал, как это называет Урнов, «вздымать святоотеческую хоругвь, делая это с вулканической энергией, безграничным энтузиазмом и талантливостью». То есть откровенно и внятно сместился на «идеологическую поляну», которую А. И. Байгушев описывает в своих книгах «Русская партия в КПСС» и «Русский орден в КПСС» (и которая для части соратников Кожинова оказалась категорически неприемлемой).

Байгушева не раз обвиняли в том, что если не всё, то многое он выдумал. Тем не менее, я изложу вкратце основные положения его сочинений и интервью на указанную тему, сопроводив изложение комментариями.

Итак, Байгушев утверждает, что в окружении Брежнева существовала влиятельная группа (к ней Байгушев причисляет и самого себя), унаследовавшая от личной разведки Сталина идею «опереться на русских людей». Придя к власти, Брежнев (который входил в личную разведку Сталина) взял эту идею на вооружение. «Причиной тому было мощное и окрепшее в результате хрущевской «оттепели» еврейское лобби, которое вместе с серьезным давлением из-за рубежа могло пошатнуть государство. И Брежнев — во многом во избежание репрессий — принял решение о «двуглавой» внутренней политике — опоре против евреев, точнее, левых кругов, во многом действительно этнически еврейских, на русских людей. Это было не «антисемитизмом», а естественным способом обеспечения безопасности государства от тех, кто часто ощущал себя гражданами не только этого государства, но и иных…»

Что тут выдумка, что не выдумка? Данные о личной разведке Сталина крайне скудны. Что это была за разведка, и входил ли в нее Брежнев — вопросы открытые. Допустим, что всё это лишь плод буйной фантазии Байгушева «на заданную тему». Но тема-то — реальна. Борьба с троцкизмом и ставка Сталина на «русский фактор» в 1930-е годы (воспринимаемые и белоэмигрантскими группами, и не принявшими красную идею группами внутри СССР, — к которым принадлежал, в том числе, и Бахтин — как война с «всевластием большевистского «еврейского кагала»)… Борьба с космополитизмом и другие кампании позднесталинского периода (воспринимаемые теми же группами опять-таки как попытка окоротить «еврейский кагал»)…

Увязывание «красного начала» с «еврейским кагалом» и через это — противопоставление «левого» «русскому» — одно из ключевых направлений многолетней информационно-психологической войны против коммунистической системы. И описываемые Урновым «реакционеры» имели к этому направлению самое непосредственное отношение.

О том, как вскоре после прихода Брежнева к власти была актуализирована «русская тема» (в том числе, через создание ВООПИК — Всесоюзного общества охраны памятников истории и культуры — и «Русских клубов»), какую роль играл в этом процессе Кожинов, какие интересные посиделки устраивались в Переделкино на унаследованной Кожиновым даче Ермилова (здесь одно время жил и принимал паломников Бахтин) — написано много, причем авторами, которых никто никогда в фантазерстве не обвинял. Но я не стану заниматься сейчас доказательством, что отнюдь не всё, о чем говорит Байгушев, — фантазии. Задача данной статьи — иная: прояснить, что имел в виду Урнов, говоря о «реакции».

Идеалом «русской партии», по Байгушеву, было восстановление монархии. Речь не шла о конкретной кандидатуре. «Это была отдаленная, но четкая цель, к который мы аккуратно и последовательно шли. Среди тактических установок было противодействие разлагающему влиянию западного мира, сохранение и восстановление Церкви, освобождение России от ненужных — случайных регионов — стран Балтии, некоторых среднеазиатских республик».

Байгушев признает, что данный проект предусматривал уничтожение СССР — сторонники проекта «хотели избавиться от советской власти» и создать новую, несоветскую, Империю. Собранную не по узко этническому признаку (русская Империя), а по более широким критериям (православная Империя). В соответствии с проектом, в эту Империю должны были войти «русские, украинцы, белорусы, а также молдаване, армяне, грузины». С некоторыми оговорками речь могла идти также о казахах и о латышах...

В народе говорят: лиха беда начало. И еще: пришла беда — отворяй ворота. Начал освобождаться от смыслов, которые отстаивал десятилетиями, и от части территории (которая, как и вся территория, полита кровью твоих предков) — готовься к тому, чтобы освободиться от всей территории и всей — как красной, так и святоотеческой — идентичности.

Непонимающий этого Байгушев — идиот или провокатор?

Спор об адекватности Байгушева завел бы нас далеко. К тому же С. Е. Кургинян уже подробно разобрал байгушевско-кожиновско-бахтинскую тему в цикле статей «Кризис и другие», опубликованном в 2009 году в газете «Завтра». Сразу же началась истерика врагов — а кто такой Байгушев? Но в том-то и дело, что к Байгушеву все никоим образом не сводится.

Об этом — в следующей статье.