С чего начиналась перестройка? С требования перемен. «Перемен! Мы ждем перемен!» — пел Виктор Цой. Ждем перемен — то есть обновления.
«Но разве само по себе обновление — это плохо? И разве советское общество не нуждалось в обновлении?» — спросит читатель.
Тут все зависит от, скажем так, технологии обновления. Ведь в перестройку была применена особая технология — поразительно напоминающая ту, которую рекомендовал Франсуа Рабле и которую столь внятно описал Михаил Бахтин. В чем же состояла эта технология?
Для того чтобы нечто — смысл или идея, или человек, или даже общество в целом — обновилось, надо, в соответствии с рекомендациями Рабле–Бахтина, обрушить вертикаль. В противном случае «нечто» прочно привязано к Верху. Ему бы мчаться на всех парах к «веселому будущему», да вертикаль не пускает! А вот если связь с Верхом оборвать — «нечто» погрузится, наконец, в стихию благодатного Низа. Веселое слияние с Низом снимет пыль, патину с привычного и надоевшего. «Нечто» обновится и засверкает первозданной красотой. Во всяком случае, именно это сулят Рабле и Бахтин. Правда, слияние с Низом иногда заканчивается летальным исходом для того, что якобы должно было обновиться. Но это частности.
Как мы уже говорили, первым этапом перестроечной «борьбы с тоталитарной системой» стало растабуирование сексуальной проблематики — то есть прямая адресация к Низу. Началось все в 1986 году с показательного превращения темы любви в хохму (типичный прием травестирования, широко применяемый Рабле). Женщину, заявившую в программе Познера–Донахью о том, что в СССР секса нет, а есть любовь, сделали всесоюзным посмешищем, выпустив в эфир ее высказывание в урезанном виде, без упоминания любви, которая в нем была противопоставлена сексу.
Однако то, что расцвело пышным цветом в годы перестройки, предуготовлялось задолго до 1986 года. И если уж говорить о том, кто сделал в нашей стране первые шаги на ниве «секспросвета» и вброса темы «в СССР секса нет», тут никак не обойти стороной Игоря Кона.
Социолог (в перестроечное время его стали называть сексологом) и философ Игорь Кон родился в 1928 году и, по его словам, был воспитан родителями в пуританском духе. Соответственно, у него и в мыслях не было нарушать какие бы то ни было табу. Однако добрые намерения подросшего советского пуританина, решившего профессионально заняться теорией личности, а заодно социологией и психологией юношеского возраста, пошли прахом в 1950-е годы благодаря знакомству с трудами Альфреда Кинзи.
Кинзи — американский биолог, считающийся «отцом сексологии». Как и Кон, воспитывался он в большой строгости: родители Кинзи были консервативными христианами и ревностно посещали Методистскую церковь. Сам Кинзи впоследствии порвал с этой церковью.
В 1935 г. Кинзи впервые прочел публичную лекцию о своих исследованиях в области сексологии. Позже Фонд Рокфеллера заинтересовался этими исследования настолько, что оказал Кинзи финансовую поддержку. В 1947 г. Кинзи основал «Институт по изучению секса, пола и воспроизводства». А уже в 1948 г. опубликовал исследование «Сексуальное поведение человеческой особи мужского пола». Главный предмет этого исследования, основанного на нескольких тысячах личных бесед, — гомосексуальное поведение. Кинзи уверяет, что результат стал для него полной неожиданностью: до 48 % (!) опрошенных мужчин подтвердили, что имели в жизни хотя бы один гомосексуальный контакт. В 1953 г. Кинзи публикует результаты нового исследования, посвященного предрасположенности женщин к лесбийскому поведению.
Оба исследования стали бестселлерами. Кто-то принял их восторженно. Кто-то — крайне негативно, усмотрев в них сокрушительную атаку на социальные и культурные ценности американцев, результатом которой стало переворачивание представлений о норме с ног на голову (как сказал бы Бахтин).
Многие эксперты считают, что именно исследования Кинзи «запустили» сексуальную революцию 1960-х. И что идеи Кинзи, согласно которым большинство людей не являются строго гомо- или гетеросексуальными, а балансируют между этими категориями (то есть, по сути, являются бисексуалами), по сути, легитимизировали гомосексуальность.
Но вернемся к Кону. Знания, почерпнутые им у Кинзи, буквально его распирали. Как сам он об этом пишет: «Если знаешь что-то важное — как не поделиться с другими?» В 1965 г. выходит книга Бахтина о Рабле. Какой живой отклик нашла в душе Кона теория об обновляющей природе великого Низа! Он решает во что бы то ни стало приобщить советских граждан к сексуальной культуре. В 1966 г. сделан первый шаг — журнал «Советская педагогика» публикует статью Кона «Половая мораль в свете социологии». В 1970-м в журнале «Иностранная литература» выходит его статья «Секс, общество, культура».
Дальнейший «секспросвет» был связан с третьим изданием Большой Советской энциклопедии (БСЭ) в 1970-е годы. Сколько яда изливает Кон, описывая, что если в первом издании БСЭ еще присутствовала «весьма консервативная» статья «Половая жизнь», то «ко времени выхода второго издания БСЭ (1955 г.) в СССР не стало уже не только «полового вопроса», но и «половой жизни»… (не отсюда ли выросло «В СССР секса нет»?) Стараниями Кона третье издание БСЭ приросло статьей «Сексология».
Ближе к концу 1970-х Кон прочитал в Институте им. Бехтерева лекционный курс о юношеской сексуальности, который широко разошелся в виде самиздата. К нему начинают поступать предложения из-за рубежа. Его книга «Культура/сексология» выходит сначала в Венгрии, а затем (под названием «Введение в сексологию») в обеих Германиях. Однако в СССР, несмотря на то, что Кону удалось заручиться рецензиями сорока ученых, книгу тогда не опубликовали. Не помогло даже то, что Кон, «чтобы не дразнить гусей, … снял главу о гомосексуализме».
В начале 1980-х Кон (история вполне в духе Франсуа Рабле!) предлагает журналу «Вопросы философии», то есть журналу «о высоком», свою статью «о низком». В ней, размышляя о филогенетических истоках фаллического культа, он рассказывает о ритуале демонстрации возбужденных половых органов у обезьян. Редколлегия большинством голосов статью отклонила. Как сказал один изумленный академик, данный материал был бы хорош в отделе сатиры и юмора, но не в «Вопросах философии». «Такова была инерция привычных табу!» — хохочет Кон. Кстати, в 1981 г. переработанный вариант этой статьи был таки опубликован именно в этом журнале.
Примерно в это же время Кон — один из первых в стране — предпринимает попытку поднять вопрос об отмене уголовного преследования за гомосексуальность. В 1984 г. в «Московском комсомольце» Кон — впервые в советской массовой печати — вводит в оборот слово «сексология». А еще он читает публичные лекции, правда, под «маскирующими» названия. Например, лекция о сексологии на семинаре в Союзе кинематографистов носила, в порядке юмора (с приветом от Бахтина!), название «Роль марксистско-ленинской философии в развитии научной фантастики».
В 1980-е выходит книга Кона «Дружба», в которой рассказывается об этом возвышающем чувстве (в том числе о трогательной дружбе Маркса и Энгельса — так и слышится раблезианский гогот)... Подробно рассмотрено, как менялись представления о дружбе от античности до наших времен... Описывая в главе об античности дружбу в мужских закрытых союзах, своей «коронной» теме — гомосексуализму — Кон был вынужден посвятить всего два-три невнятных предложения.
Как же должны были ненавидеть вертикальную коммунистическую систему те, кого неодолимо влек этот самый Низ! Не разделяя ее смыслы и ценности, они вынуждены были напяливать на себя своеобразный «корсет культуры». Потому что начав с разговоров о необходимости «сбросить Пушкина с корабля современности», большевики вместо этого жесткой рукой приобщили к высокой дворянской культуре — через обязательное изучение в школах великой русской классической литературы — все слои советского общества. Приходилось «соответствовать».
Когда же пробил час перестроечного Карнавала, Кон, содрав ненавистный «корсет культуры», выставил счет не только большевикам. В книге «Введение в сексологию» (1988 г.) он, по сути, всю русскую культуру обвинил в «настороженном отношении к телесному низу». То ли дело смеховая культура Запада, описанная Бахтиным! Именно во время карнавала раскрепощение низа достигало апогея: наступали «неограниченная свобода полового общения, инверсия сексуальных ролей, переодевание в одежду противоположного пола, оголение, насилование женщин мужчинами и наоборот», — завидует Кон.
В другой своей книге с характерным названием «Клубничка на березе. Сексуальная культура России» Кон, описывая западную карнавальную традицию, вновь ссылается на любимого автора: «По выражению М. Бахтина, здесь «все причащаются карнавальному действу. Карнавал не совершают и, строго говоря, даже не разыгрывают, а живут … по его законам, пока эти законы действуют».
В России же «мера игровой раскованности была гораздо уже. Знатные лица, тем более — духовные, сами не участвовали в плясках и играх скоморохов… Провоцирование смеха («смехотворение») и чрезмерный «смех до слез» почитались в допетровской Руси греховными. Ограничивалась и самоотдача игровому веселью… По словам одного польского автора начала XVII века, «русские бояре смеялись над западными танцами, считая неприличным плясать честному человеку... Человек честный, говорят они, должен сидеть на своем месте и только забавляться кривляниями шута, а не сам быть шутом для забавы другого: это не годится!»
Но мало того, что нам и так не посчастливилось, и мы оказались отлучены от великой карнавальной традиции Запада! Вследствие беспримерного диктата российской дворянской культуры наше население было еще и насильственно отторгнуто от «клубнички», которой не чурается народная смеховая культура. «Мы плохо знаем русскую сексуально-эротическую культуру не потому, что ее не было, а потому что царская, а вслед за ней — советская цензура не позволяли публиковать соответствующие источники и исследования…».
От нас много лет скрывали эротические «Русские заветные сказки»... «Авторитетное исследование русского мата известного московского лингвиста Бориса Успенского напечатано в 1983–1987 гг. в венгерском журнале «Studia Slavica Hungarica», и бедный советский читатель, за исключением «узкого круга специалистов», о нем попросту не знал... Первую исследовательскую монографию о сексуальной жизни православных славян, включая Древнюю Русь, «основанную не только на литературных, но и на архивных источниках», — стыд и позор! — опубликовали в 1989 г. вовсе не русские, а американский историк Ева Левина... «Наиболее полные обзоры истории однополой любви в России» также принадлежат перу американцев — литературоведу Семену Карлинскому и историку Александру Познанскому...
Хорошо, признаем, как хочется Кону, что замечательное западное общество потому такое раскрепощенное, что у него есть длительный опыт взаимодействия с Низом через причастность к многовековой карнавальной смеховой традиции. А советское общество, унаследовав православное «настороженное отношение к телесному низу» и будучи к тому же насильственно вогнано в «корсет дворянской культуры», такого опыта не имело.
Но тогда признаем и другое. Даже адаптированное к Низу западное общество с трудом оправилось (да и оправилось ли?) от сексуальной революции 1960-х. Так для чего же по неподготовленному, не причастному к карнавальной традиции советскому обществу был нанесен столь мощный залп Низа, который Западу и не снился? Чтобы это общество обрело, как ему и обещали, внутреннюю свободу? Или чтобы Низ заполонил все жизненное пространство, сокрушив смысловую вертикаль, а значит, уничтожив Красную Церковь?
Напоследок — об одной несостоявшейся встрече. «Бывают странные сближенья», — написал когда-то Пушкин... В далеком 1959 г. Кон защитил докторскую диссертацию «Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли» и выпустил одноименную монографию. Как впоследствии признался сам Кон, критика буржуазной философии была для него единственным способом познакомить советского читателя с этой философией. Так вот, интерес к монографии Кона проявил знаменитый французский философ и социолог Раймон Арон — тот самый, который оказал определяющее влияние на Константина Мельника (напомню — Мельник предложил рассматривать коммунизм как религию, а не как идеологию)...
Арону не откажешь в проницательности! Кон пишет: «Арон увидел в моей книге нечто заслуживающее внимания и пригласил меня на важный междисциплинарный симпозиум «Историк между этнологом и культурологом», куда меня, разумеется, не пустили. Французский социолог Виктор Каради рассказывал мне много лет спустя, что Арон очень сожалел об этом. Когда после симпозиума … он сказал: «В общем, все прошло хорошо, но я огорчен тем, что не удалось встретиться с Коном, это была моя главная цель».
Было бы интересно проанализировать еще одно «странное сближенье» — между поклонником Бахтина Коном и поклонницей Бахтина Юлией Кристевой (французским психоаналитиком и философом, неформальным идеологом ЛГБТ-движения). Но это — уже тема следующей статьи.