Приветствую собравшихся, приехавших со всех концов России. Может быть, в конце съезда станет яснее, почему мы так форсированно собрались, хотя, наверное, для многих это и так ясно. Все видят, что вокруг происходит, и видят, что обстановка достаточно тревожная.
Мир на пороге катастрофы. Все ощутили это в момент, когда американцы нанесли ракетный удар в Сирии. Но многие, отерев пот со лба, стали вскоре говорить, что «вроде как пронесло, а значит, всё не так страшно». Интересно, верит ли кто-нибудь из говорящих это в то, что он говорит?
Но разве не сказано на высшем уровне, что отношения между США и РФ недопустимым образом деградировали в постобамовский период, то есть после Обамы?
И разве эти отношения не были ниже плинтуса еще в позднеобамовский период, то есть при Обаме?
Где же они находятся теперь? И, главное, куда они движутся? Если сейчас они в нижней точке, так называемой low point, то какой будет та точка, в которой они будут завтра, — они же не поднимаются наверх!? Это ли не предкатастрофизм?
Если это не предкатастрофизм, то что такое предкатастрофическая ситуация?
Обострение американских силовых судорог.
Угроза усиления экономического давления на Россию.
Стремительная и неслучайная активизация наших «майданутых» — при том, что вот-вот будут приняты решения об их форсированном финансировании Соединенными Штатами и другими государствами.
Беспрецедентная демонизация России средствами массовой информации Запада.
Новая волна антироссийских действий на нашей периферии.
Ждем еще эксцессов дополнительных, вовлечения в антироссийские действия новых союзников. Еще вчера говорили, что Эрдоган — это чуть ли не наш брат-друг, и что теперь?
Допустимо ли, чтобы в этих принципиально новых условиях прозападная часть нашей бюрократии, о которой мы говорим начиная с первого съезда, которая была названа нами «тамократией» (то есть власть тех, чьи жизненные интересы не тут, а там, на Западе), продолжала играть в свою игру по своим правилам?
Мы проводим уже III съезд РВС. На I съезде, проходившем в Колонном зале в 2013 году, устами президента страны было сказано, что ювенальное разрушение семей в России недопустимо. Но ювенальная бюрократия — она же тамократия — развернула после этого такую наступательную активность, что к концу 2016 года фактически была оформлена именно та — ювенальная, антисемейная, по своей сути система, о недопустимости которой говорил президент.
В самом конце 2016 года президент России Владимир Путин своими действиями не позволил дооформиться этой ювенальной антисемейной системе.
Но, во-первых, кто, как не власть, ее оформляла? Откуда она взялась? Как она появилась, если в 2013 году было сказано, что ее не будет, а к концу 2016-го она расцвела так, что казалось, ее невозможно остановить, и остановить ее удалось только чрезвычайными решениями главы государства?
И, во-вторых, новые антиювенальные действия президента России, откликнувшегося на протест антиювенального большинства, снова торпедируются, и мы все об этом знаем.
Так что же это за борьба такая между главой государства и тамократическим слагаемым системы, которая должна неукоснительно выполнять его решения? И что нужно сделать для того, чтобы это тамократическое слагаемое в условиях новой, беспрецедентно жесткой антироссийской и антипутинской политики Запада не превратилось в такого троянского коня, по сравнению с которым все Навальные окажутся лишь слабым охвостьем настоящей пятой колонны?
Ответ достаточно очевиден — нужны новые мировоззренческие рельсы. Новые мировоззренческие вехи. И существенно новая система — не сама по себе, а именно как следствие смены мировоззренческих вех.
Заверяю собравшихся, что если бы не острота момента, не необходимость быстро оформлять эту смену мировоззренческих вех, съезд был бы проведен не в этот день, особый для православных людей, входящих в нашу организацию, и для наших православных гостей. Но мы переживаем ситуацию, в которой и впрямь «промедление смерти подобно».
На сегодня существуют лишь три сценария развития внешне- и внутриполитической ситуации. Причем два из них неприемлемы.
Первый из неприемлемых сценариев — полноценная горячая война между США и РФ, двумя самыми крупными ядерными державами. В момент нанесения ракетного удара по Сирии было ясно, что мы находимся на последней грани, что нас отделяет тончайшая полоса от такого разворота событий.
Второй, столь же неприемлемый сценарий — это капитуляция России под нарастающим давлением Запада.
Третьим и единственно приемлемым сценарием в принципиально новой обстановке, сложившейся буквально за последние недели, является (внимание!) ускоренное, решительное и корректное оформление нового типа отношений между Российской Федерацией и Западом.
Да, такие отношения вполне правомочно именовать новой холодной войной или холодной войной 2.0. Но вместо того, чтобы видеть в подобном новом мировоззрении проявление крайнего милитаризма, давайте разберемся по существу.
Все постсоветские годы власть говорила, что мировоззренческого противостояния между нами и Западом нет вообще. Что мы — такие же, как они, а разговоры неких антизападников о том, что мы другие, — «отрыжка коммунистического безумия».
Запад этому, во-первых, никогда не верил. Никогда не верил: «Пусть Иван двадцать раз говорит, что такой же, как мы, — мы не верим».
И, во-вторых, он относился к подобным утверждениям нашей власти как к признанию фундаментальной капитуляции России: «Ну уж если вы говорите, что это так, то ползком и туда, куда мы говорим».
Когда же, наконец, Запад понял, что мы отказываемся от безоговорочной капитуляции, — а он до конца это понял только после присоединения Крыма он буквально сошел с ума. По двум причинам. И потому, что воспринимал нашу «капитуляцию» как свой стратегический приз, который у него теперь захотели отнять, и потому, что перестал понимать, чем, собственно, занимаются эти странные русские, которые хотят войти в наш западный дом на каких-то своих условиях. Именно такое отношение Запада к нашему курсу привело к невиданной деградации отношений и с Соединенными Штатами и с их европейскими сателлитами.
Так не пора ли хотя бы теперь признать, что мы не являемся частью западного мира с его ювенальной юстицией, гендерными затеями и прочими выкрутасами в античеловеческом ключе?
Не пора ли строить новый стратегический курс на основе признания того, что и коммунизм, и Третий Рим — это всего лишь частные проявления нашего историософского и метафизического фундаментального своеобразия, которое абсолютно не противоречит своеобразию других слагаемых мировой системы?
Да, такой новый курс при сегодняшней демонизации России, наверное, породит то острое мировоззренческое противостояние, которое принято называть холодной войной.
Но, во-первых, лучше холодная война, чем горячая. И парадоксальным образом именно холодная война сдерживает горячую.
И, во-вторых, очень многие участники мирового процесса воспримут подобный возврат нас к самим себе очень позитивно. На Западе не все в восторге от того, до чего докатился этот Запад на настоящий момент, и очень многие с большой опаской относятся к тому, что с ним неминуемо произойдет завтра при сохранении тех тенденций, которые идут сейчас. Сегодня — гендер, ювеналка, завтра — что? Завтра какая степень реального расчеловечивания в пределах этой мутации?
Так неужели и сейчас, на пороге катастрофы, не будет осознана спасительность, а не губительность той холодной войны 2.0, которую многие называют конфликтом равноправных миров, обладающих разными ценностями? Мы же говорим всего лишь о равноправии, а не о своей гегемонии, как говорят некоторые.
Что ж, давайте скажем сами себе, что была не была. Глаза боятся, а руки делают.
Давайте хотя бы мы — и собравшиеся в этом зале, и те, кто прислал вас на этот съезд, — станем первой точкой активного формирования подобной гражданской, а не кремлевской перезагрузки наоборот, «перезагрузки с обратным знаком». А то нам все говорили о перезагрузке по сближению и нажимали разные кнопочки, а докатились мы до грани ядерной войны. Так нужна перезагрузка наоборот. Пусть наш съезд и станет съездом такой гражданской «перезагрузки с обратным знаком», которую можно назвать идеологией холодной войны 2.0, и пусть он станет съездом размежевания с теми, кто пока что не готов переходить на стратегическую платформу подобной «антиперезагрузки», кто все еще стремится любой ценой войти в их дом, то есть туда, куда и не нужно, и невозможно входить.
Нас спросят: «А если неготовые сегодня будут готовы завтра?» Отвечаем: тогда мы и соединимся на основе этой готовности. Мы будем тактичны, терпеливы и предельно внятны одновременно.
Не снимая с повестки дня ключевую для нас установку I съезда, согласно которой мы всегда и на всех фронтах будем сражаться с тамократией и ее оранжевым двойником, заявляю на III съезде, что мы проявляем неуклонную волю к диалогу с патриотическими силами вне зависимости от того, укоренены они во власти или находятся в оппозиции, — при условии, что эти силы признают неотвратимость и спасительность перехода России на принципиально новый мировоззренческий курс, который только что тут был назван холодной войной 2.0. И что именно такое признание является сейчас новой, совершенно необходимой линией размежевания.
Кто-то, услышав о размежевании, возопит, что нас опять зовут в ленинизм: «Чтобы объединиться, надо размежеваться».
Но, во-первых, помнит ли этот кто-то, что именно действительно было сказано Лениным? Напоминаю, что сказанное им было безупречно с методологической точки зрения. Что конкретно было сказано следующее:
«Прежде, чем объединяться, и для того, чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться. Иначе наше объединение было бы лишь фикцией, прикрывающей существенный разброд и мешающей его радикальному устранению».
Далее Ленин, говоря об альтернативе такому размежеванию, говорит о неминуемом в случае его отсутствия превращении политической организации в «простой склад разнообразных воззрений». Склад разнообразных воззрений. Опять-таки — безупречный методологический образ, не правда ли? Ведь и впрямь такое складирование разнообразных воззрений в пределах одной организации пригодно лишь для болтовни и совершенно непригодно для идеологического противостояния, которое теперь носит неотменяемый, по сути, характер.
И, во-вторых, никакой прямой параллели между тем, что Ленин сказал тогда, и тем, что мы говорим сейчас, просто не может быть. Потому что Ленин тогда, исходя из требований той эпохи, настаивал на размежевании с теми, кто, по его мнению, извращал Маркса. А мы сейчас, исходя из совершенно других требований совершенно другой эпохи, говорим о размежевании с силами совсем иными — прозападными, околозападными и эклектично полузападными.
Что же касается самой идеи размежевания в момент идеологических противостояний, то она использовалась всеми и всегда на протяжении тысячелетий, начиная с античного мира. Она каждый раз использовалась тогда, когда ребром вставал вопрос о серьезном мировоззренческом противостоянии — хоть Греции с Персией, хоть о любом другом, — когда вставал вопрос, быть нам или не быть. Мы убеждены, что сейчас вопрос встал именно таким образом.