Однажды американский бахтинист Майкл Холквист написал, что практически все идеи М. Бахтина имеют русско-православный стержень. Мысль эта была подхвачена рядом западных исследователей. Позже В. Кожинов утверждал, что это он, Кожинов, указал Холквисту еще в 1970-е годы на данную — важнейшую! — особенность творчества русского филолога-философа.
Кожинов настаивает, что хотя в СССР публично говорить о приверженности той или иной религии, в том числе православию, было фактически невозможно вплоть до конца 1980-х годов, дело не сводилось только к запретам со стороны официальной власти. Табу на «православную тему» пытались наложить и те, кто находился в оппозиции к «режиму». Пример — журнал «Новый мир» под руководством А. Твардовского, считавшийся в 1960-е годы очагом свободомыслия. В журнале «регулярно публиковались предельно резкие антирелигиозные материалы...», — пишет Кожинов.
Еще один пример, к которому обращается Кожинов, — нетерпимое отношение лидера диссидентов А. Сахарова, «более или менее сочувственно говорившего о других религиозных исповеданиях», к православным убеждениям А. Солженицына («гуру» другой части антисоветской оппозиции). Сахаров в 1974 году объявил, что «религиозно-патриархальный романтизм» есть одна из «направленностей», которые приводит Солженицына «к очень существенным ошибкам, делают его предложения утопичными и потенциально опасными»... То есть для идеи, отстаиваемой Сахаровым, православие было «столь же неприемлемо, как и для коммунизма...», — подытоживает Кожинов.
Итак, в 1970-е антисоветская оппозиция уже вполне внятно разделилась на либеральное и русско-националистическое крыло, и водораздел между этими группами проходил, в том числе, по вопросу о православии. Кстати сказать, ретуширование портретов Сахарова и Солженицына, этих «духовных лидеров» различных антисоветских оппозиционных крыльев, вполне достойно отдельного описания. Ибо осуществлялось оно смелою рукою, не скупившейся на выразительные штрихи и яркие мазки. В результате отретушированные портреты выглядели очень даже притягательно (каждый — для своего контингента).
Но мы сейчас рассматриваем не 1970-е, а 1960-е годы, когда русско-националистическая группа только начинала приобретать свои очертания. Как уже было сказано ранее, ядро этой группы могло сложиться только в поле притяжения мощной харизматической фигуры, задающей некие константы (которые и определяли в дальнейшем характерные особенности данной группы). Такой «притягивающей» фигурой стал Бахтин. О каких же константах идет речь?
Константа № 1 — принципиальное, не знающее полутонов неприятие идеи коммунизма, а также вытекающий из этого неприятия антимарксизм. Напомню фразу Турбина (в те годы преподавателя МГУ, прививавшего своим студентам интерес к «бахтианству») о том, что в Саранск к Бахтину ехали на поклон за «избавлением от марксизма». Марксизм в течение нескольких десятилетий был для многих советских людей непререкаемой догмой. А отказ от догмы никогда не происходит легко. Чтобы человек отступил от догмы, необходимо воздействие очень мощного духовного авторитета, способного поставить догму под сомнение. Таким авторитетом и стал — пусть для узкого круга «первопроходцев» — М. Бахтин.
Константа № 2 — антисемитизм, жестко увязывающий красный проект (и вообще все беды России) с «еврейскими происками». В СССР начала 1960-х, несмотря на несколько кампаний, проведенных в относительно недавние позднесталинские времена и воспринимавшихся многими именно как «война с засилием кагала» («дело врачей», борьба с космополитизмом и пр.), эта тема считалась неприличной. Снять табу и перевести данную тему из разряда «неприличных» в разряд «приличных» можно было опять-таки только с помощью мощного духовного авторитета. И Кожинов прямо говорит о том, что таким авторитетом стал для него Бахтин.
По словам Кожинова, до встречи с Бахтиным он общался «почти исключительно с евреями (Кожинов имеет в виду, в частности, своих преподавателей с филологического факультета МГУ, например, Л. Пинского — А.К.). Потому что русских не было, они исчезли (после революции — А.К.), то есть русские высокого интеллекта и высокой культуры, их почти не было... Когда в первую встречу с Бахтиным я приехал к нему с двумя друзьями, и мы задали ему вопрос: Вот скажите, Михаил Михайлович, что нужно читать, чтобы понять Россию и мир? Он, почти не задумываясь, сказал: «Читайте Розанова»...
Встретившись с Бахтиным через год, Кожинов спросил его: «Михаил Михайлович, я не могу понять, как вы порекомендовали Розанова, а ведь он такой страшный антисемит». На что Бахтин ответил: «Что ж поделаешь, но примерно так же думали и писали... почти все великие писатели и мыслители России, начиная с Пушкина, Лермонтова, Гоголя или Киреева, Аксакова и прочая... Так все думали, потому что это и воспринималось как реальная опасность, реальная угроза».
Слова Бахтина произвели в Кожинове «колоссальный перелом»: «В то время не было человека в мире вообще, который мог бы меня вот так вот изменить. Мне до этого представлялось, что ... культурный человек не может ничего говорить против евреев. Ну хотя бы потому, что это такой страдающий народ, гибли от рук нацистов, что это недопустимо. Я повторяю: если бы не Бахтин, я, может быть, и сегодня придерживался бы этого взгляда».
Итак, Бахтин помог ряду своих молодых приверженцев совершить отречение от марксизма, а также утвердиться в мысли, что быть антисемитом не стыдно. Коль скоро все великие творцы русской культуры были антисемитами (конечно, не на бытовом уровне, а, так сказать, в идейном плане), то ничего дурного в антисемитизме нет! Такой посыл открывал дорогу к отречению уже не только от марксизма, но и от красного проекта в целом. Ибо оказывалось, что русского коммунизма (сокровенную суть которого Петрову-Водкину удалось запечатлеть на своих полотнах) нет. Есть пакость, навязанная русским ненавидящим их «кагалом».
Константа № 3 (с которой мы, собственно говоря, и начали) — приверженность православию. Кожинов неслучайно, говоря о Бахтине, вновь и вновь возвращается к этой теме. По словам Кожинова, то, что Бахтин — человек религиозный, люди, близко его знавшие, понимали «после первых же откровенных разговоров с ним». В частности, Кожинов вспоминает: «Однажды в Саранске он (Бахтин) в течение нескольких часов, затянувшихся далеко за полночь, говорил мне о Боге и Мироздании, говорил так, что я ушел в гостиницу в буквальном смысле потрясенный и не мог уснуть до утра, пребывая в никогда не испытанном духовном состоянии...»
Казалось бы, уже завершив свою мысль о глубокой религиозности Бахтина, Кожинов добавляет: «И еще: на вопрос о соотношении христианских конфессий Бахтин, не задумываясь, сказал (как о давно решенном), что человек, причастный России, может исповедовать именно и только православие...»
Почему Кожинов делает специальную оговорку о том, что Бахтин — человек православный? Потому что разговоры о «странной религиозности» Бахтина — велись. И это признает сам Кожинов. Например, он упоминает о распространенном представлении, согласно которому мировоззрение Бахтина будто бы было готово «принять любые толкования и ереси...»
А еще он пишет (я уже приводила эту цитату в одной из статей, но приведу ее еще раз): «...есть немало читателей Бахтина, которые сомневаются не только в его православности, но и в религиозности вообще. Камнем преткновения являются в этом отношении прежде всего бахтинские исследования народной смеховой культуры — в особенности его книга о Рабле, воспринимаемая некоторыми читателями даже как нечто «сатанинское»...
Кожинов пытается доказать, что «обвинения такого рода направлены... вовсе не против Бахтина, а против католицизма, в котором материально-телесная стихия имеет совершенно иное значение, чем в православии... В бахтинских трудах, раскрывающих материально-телесную стихию книги Рабле и других явлений западной литературы, нелепо усматривать нечто противоречащее религии; перед нами объективное и глубокое раскрытие тенденций, присущих культуре, которая существовала и развивалась, как и доказал Бахтин, всецело в лоне католицизма... Бахтин раскрыл во всей полноте то, что... можно определить как «католический менталитет»...
Так что свои обвинения те, кто усомнился в религиозности и православности Бахтина, должны, согласно рекомендации Кожинова, адресовать «не Бахтину, а складывавшемуся веками католическому бытию и сознанию...»
В подтверждение же «представления о глубоко православной основе жизни» самого Бахтина Кожинов ссылается на рассказ С. Бочарова, согласно которому Бахтин с юности и до самой кончины не расставался с образком Серафима Саровского...
Давайте остановимся на этом и внимательно рассмотрим портрет Бахтина, отретушированный В. Кожиновым с расчетом на успех в русско-националистической аудитории. Как выглядит данный портрет?
Пункт А: Бахтин — из древнего, еще доромановского, дворянского рода... Кожинов был первым, кто опубликовал эту информацию. (Соответствие данного факта действительности вызывает у исследователей сомнения, о чем было сказано в предыдущей статье. Но Кожинов оставляет эти сомнения за скобками).
Пункт Б: Бахтин — гениальный исследователь, присягнувший высокой досоветской «Культуре Вечности», к которой он был приобщен... (Может быть, «гениальный» — слишком громко сказано. Но, безусловно, очень талантливый и высокообразованный. Так что тут Кожинов почти не перебирает.)
Пункт В: Бахтин — человек, «не освященный Октябрем», непримиримый к марксизму и русскому красному проекту в целом... (Это очень важный для тех, кто совместно с Кожиновым начал «вздымать святоотеческую хоругвь», пункт — равно как и последующие пункты Г и Д.)
Пункт Г: Бахтин — подлинно русский человек, свободный от предрассудков на тему «обсуждать еврейский вопрос — неинтеллигентно»...
Пункт Д: Бахтин — глубоко верующий православный христианин, и почти все его ключевые идеи имеют русско-православный стрежень...
А вот тут возникает серьезная загвоздка. Понятно, что с точки зрения русского националиста «правильный» портрет Бахтина должен включать не общие разглагольствования на тему о предрасположенности мыслителя к религиозной философии, а конкретные подтверждения его глубокой приверженности русской православной традиции. Собственно говоря, Кожинов ведь именно этим и занимается — пытается доказать, что Бахтин был православным.
Но вот незадача! Д. Урнов (тесно общавшийся с Бахтиным в тот же период времени, что и Кожинов) утверждает, что Бахтин был католиком. И говорит об этом, как о чем-то, что очень хорошо известно В. Кожинову.
В уже не раз упомянутой мною статье «Вадим и Бахтин» Урнов рассказывает о том, как Бахтину была доставлена из британского Шекспировского института «стопка пахнувших тленом и плесенью тетрадей» — бумаги его покойного к тому времени родного брата Николая. На вопрос Урнова Кожинову, читал ли бумаги брата Бахтин, Кожинов ответил отрицательно (далее Урнов воспроизводит, не прибегая к прямой речи, ответ Кожинова): «Нет, лишь шевельнул эту стопку и отодвинул прочь. Он католик, а брат чуть ли не коммунист! В поздние годы, взамен полного неверия во что бы то ни было — издалека, в эмиграции, Николая Михайловича осенила надежда на наш коммунизм — ведь надо же человеку куда-то пойти. У него в кабинете висели фотопортреты Сталина и Маяковского». Всё это, по словам Урнова, рассказала Кожинову дама, привезшая из Великобритании бумаги Николая Бахтина. А тот пересказал Урнову.
Но Урнов не ограничивается этим и в той же статье во второй раз упоминает, что Бахтин — католик. Повествуя, как сотрудники «Молодой гвардии» («молодые ленинцы, впавшие в настроения ретроградные») «охмурили» работавшую в этом комсомольском издательстве дочь Андропова Ирину, и та упросила своего всесильного отца перевести Бахтина из Саранска в Москву, Урнов задается вопросом: «Как же это вдруг Ленинский комсомол встал за феноменолога да еще католика?..»
Правдоподобие (точнее, неправдоподобие) сюжета о том, как папа расстарался ради любимой дочки, мы уже обсудили ранее. Здесь же я хочу обратить внимание читателя на следующее: информацию о том, что Бахтин — католик, опубликованную Урновым в «Нашем современнике» в 2006 году (Кожинова уже не было в живых, но еще были живы многие из тех, кто с близкого расстояния наблюдал за взаимодействиями Бахтина с кожиновской компанией в 1960-е годы), никто не оспорил.
Если Бахтин действительно был католиком, то причина лукавства Кожинова в этом вопросе в общем-то понятна: ему не с руки было делиться такой биографической подробностью с русскими националистами. Но нам-то что с того, был Бахтин католиком или нет? Мало ли кто в России тяготел к католицизму? Владимир Соловьев (которого, между прочим, Бахтин ценил высоко)... Вячеслав Иванов (и его Бахтин ценил очень высоко)...
Мы обязательно вернемся к этой непростой теме в следующей статье. А рассмотрев ее, подведем, наконец, черту под длительным блужданием по закоулкам бахтинской биографии.