В своем знаменитом письме к Вейдемейеру, написанном 5 марта 1852 года и уже обсужденном нами так, как это письмо всегда обсуждают, Маркс очень самокритично оценивает собственный вклад в ту теорию, которая легла в основу всей антикапиталистической политики, включая большевистскую.
Использованный мною словесный оборот «как всегда обсуждают» у читателя, сформированного в постсоветскую эпоху, может вызвать недоумение (как всегда обсуждали? кто обсуждал?). Поясняю. Цитата из письма Маркса к Вейдемейеру, в которой Маркс говорит о своих научных заслугах, заучивалась советскими студентами, сдававшими экзамены по трем дисциплинам: история партии, политэкономия и научный коммунизм.
Вначале студенты той эпохи сдавали историю партии, потом — политэкономию, потом — научный коммунизм. Эти дисциплины полагалось изучать во всех вузах — не только гуманитарных, но и иных. Для любопытных молодых людей той эпохи, двигавшихся, в отличие от меня, в ее фарватере, предполагавшем формальное почитание марксизма-ленинизма, существовали еще и разного рода ликбезы повышенного уровня типа общественных университетов марксизма-ленинизма, которые не надо путать ни с обычными университетами, ни с различного рода высокостатусными профессиональными центрами обучения типа Высшей партийной школы. В этих общественных университетах любопытная молодежь, да и не только молодежь, лояльная к брежневизму, еще крепче выучивала всё ту же цитату из обсуждаемого нами письма Маркса.
Задним числом я теперь почти тоскую по той эпохе. Потому что все-таки все студенты во всех вузах изучали хоть какие-то обществоведческие курсы внятного характера. Уж в чем-чем, а в невнятности классический марксизм-ленинизм ну никак не может быть обвинен.
Но где она оказалась в эпоху перестройки, разгрома партии и СССР — эта молодежь, лояльная к брежневизму и посещавшая подобные университеты? Я, не посещавший их, оказался в рядах защитников СССР, да и советского строя в целом. А они? Их ведь было много. И если бы все они, засучив рукава, встали на защиту того, что громила перестройка, то перестройка не преуспела бы. Но я знаю людей, посещавших такие университеты и гордившихся этим, вошедших потом в ряды перестройщиков и даже антикоммунистических антисоветчиков. А знаю и тех, кто просто отпрыгнул, отказавшись от политической борьбы и уйдя в личную жизнь. Кстати, в числе олигархов ельцинской эпохи безусловно были люди, посещавшие подобные общественные университеты ради саморазвития. Неужто Ходорковский такие курсы не посещал? Полно!
Посещали они эти курсы — и Ходорковский, и его ближайшие соратники. А уж Гайдар и другие — те не просто общественные университеты посещали, а не без сладострастия купались в теплых ваннах высоколобого ортодоксального марксизма. Нельзя было не купаться в этих ваннах, причем, проявляя именно определенное сладострастие, — и работать в журнале «Коммунист» или газете «Правда».
Когда-нибудь кто-нибудь напишет историю советского и постсоветского ортодоксального марксизма-ленинизма. И будут явлены подлинные лики неких его наиважнейших апологетов. Я здесь ничем подобным заниматься не собираюсь. Я всего лишь поясняю постсоветскому читателю, что имею в виду, говоря об обсуждении письма Маркса к Вейдемейеру по принципу «как обычно».
Обсуждая его с читателем по этому же принципу, я предложил читателю в рамках подобного усеченного обсуждения всё же взять голову в руки и осознать, что даже выдергиваемая из письма цитата, в которой Маркс говорит о своих первооткрывательских заслугах, далеко не элементарна. Ибо он фактически говорит, что его первооткрывательские заслуги почти нулевые. Или как минимум неизмеримо меньшие, чем те, которые приписывались Марксу его как бы советскими как бы последователями.
А теперь давайте вернемся к этому письму и прочтем его, вооружившись иной интеллектуальной оптикой — а ну как в этом случае связь между современным как бы капитализмом и проектом «Великий инквизитор» окажется гораздо более внятной, выпуклой.
Начнем с простейшего, но редко осуществляемого. Написав во вводной части письма своему дорогому Вейвею (он же — Иосиф Вейдемейер) о возможности неких сбоев в коммуникации, Маркс далее пишет: «Твоя статья против Гейнцена, которую Энгельс, к сожалению, прислал мне слишком поздно, очень хороша, груба и тонка в одно и то же время — как раз такое сочетание и должно быть свойственно полемике в подлинном смысле этого слова».
Для начала предлагаю читателю насладиться актуальностью и точностью данной мысли Маркса, согласно которой полемика, если она подлинная, должна быть груба и тонка в одно и то же время. Такую фразу мог написать только умнейший человек, являющийся философом и политиком одновременно. И где она сегодня, такая полемика? Грубости хватает: в современном мире она приобрела абсолютно недопустимый и разрушительный характер. Порой встречаются и некие тонкости, но они отделены от грубости толстенной стеной, наличие которой превращает тонкости в интеллектуальное самолюбование, а грубости — в звериное рычание. Сочетание одного и другого в современном мире почти невозможно. И одно это очень много говорит о том, что такое этот мир, который вполне можно называть уже не современным, а постсовременным. Ведь кто-то построил эту толстенную стену, придающую беспомощно-разрушительный характер и тонкости, и грубости и отделяющую одно от другого. Кстати, в силу именно этого отделения оба качества приобретают беспомощно-разрушительный характер, не правда ли?
И почему, собственно, спасовали и Сванидзе, и Млечин на передачах «Суд времени» и «Исторический процесс»? Не потому ли, что столкнулись с какими-то формами соединения грубости и тонкости, а не их разделения? Столкнувшись с этим, Млечин отпрыгнул, а Сванидзе схватился за грубость.
Почему я хоть в какой-то степени смог соединить грубость и тонкость в этих дискуссиях — отдельный вопрос. Всё, что меня в данном случае интересует, — это связь такой моей способности с тем, что я не ходил в советские годы в общественный университет марксизма-ленинизма, не проявлял лояльности к брежневизму и не заучивал наизусть короткую и блестящую цитату из письма Маркса к Вейдемейеру, превращающуюся при таком заучивании в бессмысленные скрижали. Я читал в советскую эпоху всё письмо именно как революционный документ, как методологическое послание. Я расковыривал письмо, извлекал из него помещенный в текст методологический динамит и пользовался этим динамитом в той мере, какую позволяла та эпоха. Когда эпоха изменилась, я уже был вооружен в плане методологии и стал этой методологией, а не заученными скрижалями, пользоваться более раскованно.
Читатель простит мне короткое отступление, по сути своей даже и отступлением не являющееся. Мне кажется, что когда ты вскормлен на советских революционных песнях («Смело, друзья, не теряйте...», «То наша кровь горит огнем...» и так далее) и даже антисоветских песнях с революционным напором («Не сыновья против отцов, а сила против правды...»), то ты готов к задействованию этого напора, то есть к борьбе. А дальше срабатывает твоя моральная и метафизическая сфера — сражаешься ли ты за некое «красное начало» или против него. А если ты вскормлен на очень гармоничной песне «Что тебе снится, крейсер «Аврора», то ты оказываешься заперт в рамках субкультуры, которая напора и борьбы вообще не предполагает. Даже если в таких песнях поется «и вновь продолжается бой...», автору никакой бой в страшном сне присниться не может. В отличие от автора красной песни борьбы «Смело, товарищи, в ногу...» или автора антикрасной песни борьбы «Мороз трещит, как пулемет...».
В песнях о крейсере «Аврора» или «Ленине, таком молодом» борьба — это далекое прошлое, которому надо благолепно внимать как неким мертвым скрижалям. То же самое — с письмом Вейдемейеру. Для Маркса — это документ борьбы. Борьбы, понимаете? А для тех, кто его заучивал в соответствующих общественных университетах, — это объект поклонения, иногда искреннего, а иногда и не очень. Но возможно даже, это поклонение искреннее, и что? Тупой декоративной шашкой сусального поклонения нельзя рубиться с реальным политическим противником, не правда ли?
Итак, мы установили, что Маркс дает высокую оценку полемическому таланту Вейдемейера и что этот талант для Маркса предполагает сочетание того, что сегодня безумно трудно сочетать. Но по отношению к чьим заходам проявил Иосиф Вейдемейер этот столь высоко оцененный Марксом политический талант?
Как указано в письме Маркса, Иосиф Вейдемейер проявил этот талант по отношению к некоему Гейнцену. Кто такой Гейнцен?
Карл Петер Гейнцен (1809–1880) — очень специфический немецкий философ и политический активист. Он руководил так называемой Баденской революцией.
Великое герцогство Баден было создано на основе маркграфства Баден в XII веке. В 1803 году герцогство стало курфюршеством Священной Римской империи. Оно постепенно расширялось, в том числе и в связи с распадом Священной Римской империи.
В 1815 году оно вошло в Германский союз, сформированный в ходе Венского конгресса на обломках этой самой Священной Римской империи.
Во время революции 1848 года, положившей начало политическим биографиям многих, включая Маркса, Баден был центром революционной деятельности.
В 1849 году Баден в результате временной победы революционеров стал на время государством-республикой. Но революция в Бадене была подавлена прусскими войсками.
В 1871 году Бисмарк присоединил Баден к формируемой Германской империи.
Всего революций в Бадене было три.
Первая произошла в 1832 году, когда в различных городах Баденского герцогства начались собрания с требованиями разного рода буржуазно-демократических свобод.
Вторая революция в Бадене началась 20 апреля 1848 года, когда некий Фридрих Хеккер (1811–1881) возглавил отряд в тысячу человек, решивший свергнуть недемократическое правительство. Отряд был разбит, а Хеккер, как и Гейнцен, эмигрировал в Северную Америку.
В сентябре того же года Густав Штруве (1805–1870) попытался поднять новое восстание под красным флагом во славу некоей Немецкой республики. Он даже сумел создать правительство, напечатал листовки и раздал жителям. Но его республика продержалась 3 дня. Что касается Густава Штруве, то он был арестован и за революционную деятельность, и за воровство денег из городской казны. В местном музее хранится портфель, в котором Штруве вынес деньги из городской казны.
Третья Баденская революция началась 11 мая 1849 года. Ее поддержали войска городского гарнизона (центром революционной активности был баденский город Леррах). Революция продержалась два месяца. 10 июля в Леррах вошли прусские войска.
Но вернемся к Гейнцену, справедливо относившемуся с особой ненавистью к прусскому репрессивному государственному образованию, подавлявшему республиканские революции в малых немецких государствах и явно настроенному на то, чтобы объединить под своей эгидой Германию, окончательно воспрепятствовав местным республиканским демократическим начинаниям.
Гейнцен очень хорошо осознавал масштаб прусского фактора и подробно его описывал.
Еще в 1845 году Гейнцен, будучи успешным мелким чиновником, выпустил монографию «Прусская бюрократия». Энгельс утверждал, что данная книга Гейнцена вторична по отношению к книге Якоба Венедея (1805–1871) «Пруссия и пруссачество», вышедшей в 1839 году (кстати, Венедей боролся с сепаратистскими устремлениями упоминавшегося нами Фридриха Хеккера).
Судьбы Гейнцена и других баденских революционеров достаточно тесно сплетены. К примеру, Гейнцен был другом уже обсужденного нами Густава фон Штруве. Вместе с ним он эмигрировал сначала в Англию, а потом в США.
Что же касается идеологии Гейнцена, то, в отличие от Маркса, Гейнцен считал, что утверждение подлинной буржуазной демократии разрешит все экономические проблемы Европы. И именно в связи с таким подходом Гейнцена завязалась полемика между Гейнценом и Марксом, которого поддержали Энгельс и другие члены Союза коммунистов.
Гейнцен никоим образом не был политическим вегетарианцем, возмущенным революционным радикализмом Маркса. Напротив, в своем подходе к реальной политике Гейнцен был гораздо кровожаднее Маркса.
Александр Герцен в пятой части своих воспоминаний «Былое и думы» называл Гейнцена «Собакевичем немецкой революции», говорившим о необходимости физической ликвидации двух миллионов людей на земном шаре для победы мировой революции. Русская революционная эмиграция неоднократно говорила о каннибальских выходках Гейнцена, имея в виду именно гейнценовскую апологетику террора как средства решения политических проблем.
Гейнцен — один из создателей так называемой философии бомбы. Он обвинял Маркса и Энгельса в попытке спасения монархизма путем приуменьшения возможностей буржуазно-демократического устройства общества.
Гейнцен постоянно говорил о праве на массовые убийства, осуществляемые в ходе политической борьбы. Ему принадлежит высказывание: «Их лозунг — убийство, наш ответ — убийство. Им необходимо убийство, мы платим убийством же. Убийство — их аргумент, в убийстве наше опровержение».
Гейнцен предсказал появление различных средств массового уничтожения людей в ходе военных действий, таких как отравляющие газы и ракеты.
И, наконец, Гейнцену, которого многие специалисты признают основоположником теории современного терроризма, принадлежит весьма впечатляющее высказывание: «Если нам потребуется поразить половину континента или пролить море крови,.. нас не будет мучить совесть».
Таков полемист, противодействие которому со стороны Вейдемейера так высоко оценено Марксом.
Установив это, начнем обсуждать суть тогдашней полемики.
(Продолжение следует.)