Умберто Эко сетует не на потребление как нечто, оскверняющее духовную жизнь. Такие сетования не раз бывали в истории. И мы чуть позже к ним вернемся. Ну а сейчас об особых сетованиях Умберто Эко, страдающего от пришествия какой-то скверной новизны, той новизны, которой еще не было в истории. В том, что касается потребления, эта новизна проявляет себя так же, как и во всем остальном.
Недавно на телевизионной передаче один специфический российский либерал накинулся на воюющих в Донбассе мальчишек. Обвинить их в том, что они наймиты, офицеры русского спецназа или солдаты удачи из ЧВК, он не мог. Лица молодых людей говорили сами за себя. Было ясно, что оружие взяли в руки простые бескорыстные люди из народа, защищающие свою землю и свои идеалы. Понимая это, одержимый народофобией интеллигент попытался сыграть в очень грязную игру. Он стал противопоставлять романтику воюющих мальчишек — мировому праву, которое эти мальчишки якобы нарушают. Мол, мальчишки, конечно, романтики, но романтика, подрывающая мировое право, — это преступление, ввергающее мир в хаос и беззаконие.
Мальчишки понимали, что их обводят вокруг пальца с помощью мошеннического приема. Но не очень понимали, в чем состоит прием. И не знали, как на это ответить. Им хотелось просто дать в морду типу, который что-то такое странное вытворяет. Но они понимали — это не является адекватным ответом в силу очень многих обстоятельств.
Во-первых, всё это видят миллионы людей, и они не должны принять их склонность к простым физическим действиям за умственную слабость.
Во-вторых, они в гостях у пригласивших их телевизионщиков и не должны подставлять этих людей, выражающих им самую искреннюю симпатию.
Надо сказать, что в дальнейшем молодые люди, героически воюющие в Донбассе, проявили еще и недюжинные способности вести дискуссию и были в этой дискуссии очень убедительны и обаятельны. Но обсуждаемый мною сейчас мошеннический прием московского псевдолиберального интеллигента-народофоба они могли лишь уловить. Раскрыть его внутреннюю структуру и ударить по больным точкам они не могли. Потому что используемый прием можно было блокировать и обернуть против того, кто его использовал, только на уровне философии и методологии. Когда-нибудь воюющие молодые люди научатся и этому. Научится этому и патриотическая молодежь из «Сути времени». Причем, говоря «когда-нибудь», я не имею в виду многие годы или десятилетия. Но какое-то время понадобится для того, чтобы самим блокировать подобные приемы и обращать их против мошенника, претендующего на интеллектуализм. На данном этапе такая блокировка и такое превращение атакующего интеллектуального действия в действие по интеллектуальной ликвидации атакующего приходится реализовывать немногочисленным представителям старшего поколения. В том числе и мне.
Реализуя это, я спросил мошенника: «Что вы имеете в виду под международным правом? Принцип или институты?»
Мошенник обалдел.
Я продолжил вопрошание и спросил: «Всегда ли институты и принцип находятся в соответствии? И что важнее в случае, если они расходятся?»
Обалдевший мошенник продолжал безмолвствовать.
Тогда я, не желая оставаться только в рамках философии и методологии, предложил к рассмотрению фрагмент из произведения Дюма. Это было тем более правомочно, что в фильме, показанном перед этим донбасскими патриотами, звучала песня Высоцкого «Баллада о борьбе», в которой есть слова: «Значит, нужные книги ты в детстве читал». Песню пел очень убедительный донбасский гитарист-военный, а молодые донбасские мальчики, одетые в военную форму и державшие в руках оружие, слушали песню с одухотворенностью и серьезностью.
Я предложил в качестве еще одной нужной книги, которую читают в детстве правильные мальчишки перед тем, как стать воинами, трилогию Дюма «Три мушкетера», «Двадцать лет спустя» и «Десять лет спустя». В песне Высоцкого, которую слушали герои документального фильма, воюющие за правое дело, автор напрямую имел в виду в виде нужной книжки роман Вальтера Скотта «Айвенго».
Предложив в качестве другой нужной книжки эти самые «Двадцать лет спустя», я адресовал телезрителей к эпизоду, в котором граф де Ла Фер, он же — Атос, напутствует своего любимого сына Рауля, передавая ему и родовое оружие, и родовое понимание того, в чем высшая правда земного существования. Граф де Ла Фер привел Рауля в королевскую гробницу, где покоился слабый король, в эпоху которого граф был еще Атосом и совершал подвиги вместе со своими товарищами-мушкетерами.
«Рауль, — сказал тогдашнему романтическому мальчишке его отец, — умейте отличать короля от королевской власти. Когда вы не будете знать, кому служить, колеблясь между материальной видимостью и невидимым принципом, выбирайте принцип, в котором все...
У нас был министр без короля, у вас будет наоборот — король без министра. Поэтому вы сможете служить королю, почитать и любить его. Но если этот король станет тираном, потому что могущество доводит иногда до головокружения и толкает к тирании, то служите принципу, почитайте и любите принцип, то есть то, что непоколебимо на земле».
В этой нужной книжке сказано было — и услышано мальчишками многих поколений, — что есть материальная видимость и невидимый принцип. И что невидимый принцип важнее материальной видимости. Сказано также, что служить надо принципу. Что только принцип надо почитать, ибо он есть то, что непоколебимо на земле. Такая формулировка важна всегда, но особенно она важна, когда принцип начинает круто расходиться с материальной видимостью, то есть с институтом. И не важно, идет ли речь о принципе королевской власти, обсуждаемом в нужной книжке Дюма, или о принципе права. Все понимают, что нет институтов права без принципа права, и что принцип важнее институтов. Но не все ощущают, что зловещая новизна состоит в особом превращении, при котором форма, она же материальная видимость, начинает уничтожать содержание, оно же принцип.
Я спросил московского интеллигента-народофоба: «Если институт международного права начинает уничтожать принцип международного права, то на чьей стороне вы окажетесь?»
Интеллигент не мог не сказать, что он находится на стороне принципа.
Тогда я сказал: «Но ведь именно эти простые молодые люди, воюющие в Донбассе против бандеровцев, отстаивают принцип международного права. Потому что бандеровцы этот принцип растоптали. И это очевидно. Растоптана украинская конституция, грубо поруганы права человека, антизаконным образом начата какая-то антитеррористическая операция, сразу же превращенная из антитеррористической в военную, где было использовано тяжелое оружие против мирного населения. Причем на территориях, где не было никого, кого можно было бы назвать террористами. Разве это всё не является уничтожением принципа международного права? И чего стоят институты, уничтожающие тот принцип, который они должны отстаивать? И разве эти самые институты не уничтожили в случае косовского прецедента принцип права, их породивший?»
Интеллигент-народофоб не смог ничего ответить. Привожу этот конкретный пример, потому что Умберто Эко рассматривает зловещую новизну как новое состояние бытия, в рамках которого все институты уничтожают все породившие их принципы. Такой ситуации действительно в мире не было.
Институты или материальные видимости, как назвал их граф де Ла Фер, всегда находились в сложных отношениях с породившими их невидимыми принципами. Но так, чтобы все институты находились не в сложных отношениях, а в антагонизме со всеми породившими их принципами, так, чтобы речь шла о прямом и буквальном уничтожении принципов с помощью порожденных ими институтов... так не было никогда.
Предлагаю читателю рассмотреть эту конкретную нынешнюю ситуацию как реальное воплощение модели, описанной в романе Достоевского «Братья Карамазовы». Там Инквизитор от имени инквизиции как института, защищающего христианство, занимается буквальным уничтожением (сжиганием на костре) самого Иисуса Христа, являющегося высшим принципом христианства. Причем в обсуждаемом мною случае даже не невидимым принципом, а принципом, облеченным в высшую плоть и явленным самым что ни на есть зримым образом.
Но, во-первых, Инквизитор не доводит свой замысел до конца, пасуя перед любовью, которую источает его собеседник.
И, во-вторых, Инквизитор прямо говорит, что его институт по таким-то соображениям отказывается от Христа и становится на сторону его непримиримого врага — Сатаны.
Но тогда институт начинает выражать антипринцип, который, в каком-то смысле, тоже является принципом. Мы же, повторяю, имеем дело с ситуацией, когда все институты начинают уничтожать все принципы, не обнажая, как это делает Инквизитор, тот антипринцип, ради которого они это делают. И это еще страшнее, потому что в таком случае институты уничтожают породившие их принципы не во славу антипринципа, а во славу некоего ничто.
(Продолжение следует.)