В прошлой статье мы неспроста отошли так далеко от разбираемой нами книги в связи с исследованием обезьянок бонобо Рианы Айслер «Священное удовольствие: секс, миф и политика тела — новые пути к власти и любви». Дело в том, что во введении к этой книге известный чилийский ученый, работающий на стыке биологии и эпистемологии, Умберто Матурана, разворачивает целую теорию о «биологии любви».

По его мнению, человека сформировал не труд и не организация социальной структуры, а сексуальное удовольствие, которое у женщин стало независимым от функции воспроизводства. Особое место в формировании человеческого вида он видит именно в неотении, которую считает также и фактором будущего вида человеческого. Вот что он пишет во введении к испанской редакции книги: «Но особенность нас как людей заключается в том, что мы принадлежим эволюционной истории, сосредоточенной на биологии любви как на чем-то, что охватывает всю жизнь, а не только отношения матери и ребенка. Посмотрим, как это происходит. Приматы являются неотеническими животными в разной степени. Неотения происходит в эволюционном сохранении расширения детства на протяжении всей жизни. Неотены — это не странное или нечастое биологическое явление. Особенность, которая случается с нами, состоит в том, что то, что наиболее расширилось в течение всей нашей индивидуальной жизни в результате нашей неотеничности, — это материнско-младенческая любовь как способ сосуществования в биологии любви. Материнско-детские отношения млекопитающих — это отношения принятия и наслаждения близостью и телесным контактом в полной уверенности и удовольствии от игры. Но неотения не только расширяет основную любовную сущность нашего существа-млекопитающего, расширяют принятие и наслаждение близостью и телесным контактом другого на всю жизнь и на каждый момент как нечто естественное для совместной жизни, но также расширяет на всю жизнь отношения наслаждения чувственности и нежности, соответствующие близости между матерью и ребенком».

Юнгианский психолог Эрих Нойманн, посвятивший много трудов теме развития сознания как индивидуальной личности, так и человечества в целом, в книге «Происхождение и развитие сознания» выделяет этапы развития как досознательный этап Уробороса, стадию Великой Матери и Ужасной Матери. Все эти стадии сознание проходит в борьбе за свою независимость от власти Великой матери — бессознательного. В древних мифах и волшебных сказках эта фаза обычно представлена борьбой героя с драконом. На помощь герою в его борьбе с матерью-драконом приходит девственное начало, высшая женственность, помогая ему преодолеть ужас перед Мойрами и Эриниями женского бессознательного. Вот что пишет об этом Нойманн: «При матриархате… высшая власть принадлежит бессознательному, и преобладающей чертой является досознательный, дологический и доиндивидуальный образ мышления и восприятия».

То есть ставка делается не на то, чтобы на новой стадии — «неоматриархата» — власть просто принадлежала женщинам, воспроизводя тем самым иерархический патриархальный строй. Речь идет о полном переформатировании общества за счет того, что «истинно женская природа» возьмет свое и создаст другие формы взаимодействий. И ставка тут делается именно на темную инстинктивную и досознательную женственность Ужасной матери, а не на светлую женственность «освобожденной принцессы», супруги, сподвижника и товарища. Вот как описывает Нойманн досознательный мир Великой Матери: «Бессознательная жизнь природы, которая является также и жизнью Уробороса, сочетает в высшей степени бессмысленное разрушение с величайшей осознанностью инстинктивного созидания, так как полное смысла единство организма так же „естественно“, как и пожирающий его рак. То же самое относится и к единству жизни внутри Уробороса, который, подобно болоту, зачинает, порождает, а затем снова убивает в нескончаемом цикле. Мир, воспринимаемый пробуждающимся Эго человечества — это мир матриархата, описанный И. Я. Бахофеном, с его богинями материнства и судьбы. Злая, пожирающая мать и добрая мать, щедро дарящая свою любовь, — две стороны великой уроборической Матери Богини, властвующей на этой психической стадии».

Однако возможен ли реально возврат человеческого вида в досознательную стадию? Вот что утверждает Э. Нойманн в книге «Великая мать»: «В отношениях между эго и бессознательным можно наблюдать „психическую гравитацию“, склонность эго к возвращению в изначально бессознательное состояние. Эта склонность обратно пропорциональна силе эго и сознания. Иными словами, чем сильнее энергетический заряд сознания, тем более доступно для эго либидо в виде воли и интереса и тем менее выражена в психической гравитации инерция. И чем слабее сознание и эго, тем сильнее становится психическая гравитация, стремящаяся восстановить бессознательное состояние. И здесь эго и сознание могут быть недостаточно развиты для сопротивления гравитации — как в раннем человеке и ребенке — или они могут быть ослаблены слабостью, усталостью или иными констелляциями». Итак, по Нойманну, формирование сознания и погружение в бессознательное — это процессы взаимообратимые. И даже больше: эго, героизму и мужественности сейчас объявлена настоящая война — именно это начало объявляется источником насилия.

Матурана заявляет, что данная книга, к которой он пишет это предисловие, «выходит на историческом перекрестке. Обычно о человеческой истории и о классификации ее периодов говорят, ссылаясь на технологические изменения. Я же хочу сделать нечто другое, потому что я думаю, что ход эволюции человека — это путь его эмоций». А далее Матурана дает свою периодизацию человеческой истории с прогнозом на будущее, в соответствии с тем, как в ней развивались и должны развиваться эмоции:

«Эпоха 1: Эпоха сотрудничества и честности: Матристический век.

Этот век простирается от происхождения человека в сосуществовании и диалоге в течение трех или более миллионов лет до возникновения западной патриархальной культуры около десяти или двенадцати тысяч лет, с формированием животноводства. Самопроизвольной основной эмоцией этого века является любовь, а следовательно, и честность как эмоциональная составляющая того, что человек живет, имплицитно полагаясь на естественную согласованность биосферы и космоса…

Эпоха II: Эпоха присвоения, недоверия и контроля, господства и подчинения: патриархальный век. Этот век простирается от зарождения западной патриархальной культуры десять-двенадцать тысяч лет назад, то есть с начала выпаса скота до настоящего времени. Эмоции этой эпохи сосредоточены на недоверии как центральной оси динамической конфигурации эмоций. Которые движут смесью контроля, присвоения, господства, подчинения, жадности, высокомерия, страха, вражды, войны, девальвации эмоций и женщин, возведения в ценность деторождения и десакрализации секса, дискриминации, злоупотребления темой добра и зла с навязыванием чувства вины, когда биология любви была активно подавлена и через разум восстанавливает свое присутствие лишь на некоторые мгновения…

Эпоха III: Эпоха честности и со­трудничества: эра неоматристики. Основная эмоция этого века — это честность, которая открывает пространство для биологии любви, а вместе с тем эмоциям сотрудничества и взаимного уважения. Этот век может возникнуть в настоящем только как преднамеренный акт, который делает честность осью эмоций, которая определяет ее изначально. Только прожив в ней несколько поколений, чтобы наши дети росли в ней как нечто естественное, честность и сотрудничество могут снова стать аспектами сосуществования, которые дети приобретут в спонтанности своей семейной жизни. Этот третий век может начаться сейчас, но самопроизвольно этого не произойдет. … Мы еще можем измениться, если захотим, но это изменение требует преднамеренного акта переориентации на полную честность, которая открывает нам биологию любви как сознательного действия в стремлении жить во взаимном уважении и сотрудничестве».

Матурана сам, очевидно, неискренен в том, что говорит. Он просто использует специальный язык — как волк с «новым выкованным горлом» пытается уговорить козлят открыть дверь, чтобы быть съеденными. Он не говорит о последствиях такого сведения любви к биологии, наслаждению и бессознательности.

Айслер также переносит значение своего исследования в будущее, рассматривая его как некий проект: «Священное удовольствие исследует прошлое и настоящее секса и его потенциал на будущее. Он рассматривает как секс, так и сакральное в более широком контексте нашей культурной и биологической эволюции. Он раскрывает многие аспекты нашей запутанной и непонятной сексуальной истории, проливая новый свет на темы, обычно скрываемые под мантией религиозных догм или научного жаргона. Это показывает, что наша борьба за будущее не только политическая в общепринятом смысле этого слова, но и вращается вокруг фундаментальных тем боли и удовольствия».

В своей книге Айслер рассматривает разные мистические традиции сексуальности, преподнося их в сильно упрощенной и извращенной, скорее пропагандистской форме. Высшей формой сексуальности для нее становится Тантра-йога, которая к тому же является «наилучшим способом контрацепции». В то же время платоническое воспевание Прекрасной Дамы или рыцарское служение «даме сердца», обет безбрачия объясняются Айслер тем, что эти люди просто свихнулись на теме воздержания и женоненавистничества и лишились рассудка. Конечно, если придерживаться ее точки зрения, то кто же в здравом уме будет отказываться от наслаждения?

Работы Айслер нельзя назвать серьезным исследованием, они являются идеологическим оправданием конкретного проекта, который реализуется на наших глазах. Крупнейшего проекта по изменению человечества. И именно эти исследования преподносятся в докладе Римского клуба как модель некоего баланса между мужчинами и женщинами. А ведь престиж Римского клуба очень высок, в него входят авторитетные ученые и влиятельные политики. Так как же мы можем удивляться тому, что так настойчиво распространяется по всему миру миф об ужасном гендерном насилии, практически без сопротивления продвигается ювенальная юстиция и внедряется ранний секспросвет?

Фридрих Энгельс в книге «Происхождение семьи, частной собственности и государства» намечает вектор развития семейных отношений. Отмечая, что до Средневековья истинная любовь вовсе не была основой отношений между мужчиной и женщиной, он говорит: «В бесчисленном множестве случаев заключение брака до самого конца средних веков оставалось тем, чем оно было с самого начала, — делом, которое решалось не самими вступающими в брак. Вначале люди появлялись на свет уже состоящими в браке — в браке с целой группой лиц другого пола. В позднейших формах группового брака сохранялось, вероятно, такое же положение, только при всё большем сужении группы. При парном браке, как правило, матери договариваются относительно браков своих детей; и здесь также решающую роль играют соображения о новых родственных связях, которые должны обеспечить молодой паре более прочное положение в роде и племени. А когда с торжеством частной собственности над общей и с появлением заинтересованности в передаче имущества по наследству господствующее положение заняли отцовское право и моногамия, тогда заключение брака стало целиком зависеть от соображений экономического характера. Форма брака-купли исчезает, но по сути дела такой брак осуществляется во все возрастающих масштабах, так что не только на женщину, но и на мужчину устанавливается цена, причем не по их личным качествам, а по их имуществу. <…>

Та скромная доля супружеской любви, которую знает древность, — не субъективная склонность, а объективная обязанность, не основа брака, а дополнение к нему. <…> Для рыцаря или барона, как и для самого владетельного князя, женитьба — политический акт, случай для увеличения своего могущества при помощи новых союзов; решающую роль должны играть интересы дома, а отнюдь не личные желания. Как в таких условиях при заключении брака последнее слово могло принадлежать любви? То же самое было у цехового бюргера средневековых городов. Уже одни охранявшие его привилегии, создававшие все возможные ограничения цеховые уставы, искусственные перегородки, отделявшие его юридически здесь — от других цехов, там — от его же товарищей по цеху, тут — от его подмастерьев и учеников, — достаточно суживали круг, в котором он мог искать себе подходящую супругу. А какая из невест была наиболее подходящей, решалось при этой запутанной системе безусловно не его индивидуальным желанием, а интересами семьи».

Далее Энгельс прослеживает зарождение индивидуальной любви после падения Римской империи: «Новая моногамия, развившаяся на развалинах римского мира в процессе смешения народов, облекла владычество мужчин в более мягкие формы и дала женщинам, по крайней мере, с внешней стороны, более почетное и свободное положение, чем когда-либо знала классическая древность. Тем самым впервые была создана предпосылка, на основе которой из моногамии — внутри нее, наряду с ней и вопреки ей, смотря по обстоятельствам, — мог развиться величайший нравственный прогресс, которым мы ей обязаны: современная индивидуальная половая любовь, которая была неизвестна всему прежнему миру».

Однако Энгельс понимает, что ближе всего к искренним и честным, нефальшивым отношениям в браке между мужчиной и женщиной, основанным на взаимной любви, а не на интересе, находятся именно пролетарии: «Господствующий класс остается подвластным известным экономическим влияниям, и поэтому только в исключительных случаях в его среде бывают действительно свободно заключаемые браки, тогда как в среде угнетенного класса они, как мы видели, являются правилом. <…> Полная свобода при заключении браков может, таким образом, стать общим достоянием только после того, как уничтожение капиталистического производства и созданных им отношений собственности устранит все побочные, экономические соображения, оказывающие теперь еще столь громадное влияние на выбор супруга. Тогда уже не останется больше никакого другого мотива, кроме взаимной склонности».

А уже в 1928 году А. В. Луначарский в своем докладе о построении Нового человека, резко критикуя теорию «стакана воды», которая по его выражению была лишь «сведением отношений к простому удовлетворению физиологической потребности», говорил, что главное не только дать равноправие женщине, но и освободить отношения между мужчиной и женщиной от экономической обусловленности, чтобы позволить отношениям быть свободными и искренними: «Владимир Ильич с обычной своей громадной прозорливостью подчеркивал: мы дали равноправие женщине, но не спасли ее от домашнего хозяйства. <…> Радикальное разрешение вопроса — это перестройка нашего быта. Поэтому нужно обратить сугубое внимание на новое жилищное строительство, на общественное питание, на создание общественных прачечных, на уничтожение индивидуальных детских, требующих огромного количества физической заботы о ребенке. <…> Без этого мы не вовлечем в социалистическое строительство огромного количества женщин и равноправия полов не проведем».

Речь у большевиков не шла ни о каком разрушении семьи, они создавали предпосылки для рождения новой семьи, основанной на равноправии, свободе выбора, настоящей любви и товариществе, и делали ставку на сложно построенное общество, симфонию и соборность, а не на принцип хаотической массы. Луначарский говорит об этом предельно четко: «Вместе с тем… всё направление нашей культурной линии должно быть таково, чтобы за социальным человеком не забывать индивидуального человека. Надо признать право за каждой индивидуальностью на комнату, где он может обставить себя согласно с его индивидуальными способностями, где он может уединиться; право на индивидуальную семью даже в социалистическом обществе, где семья может не быть необходимостью; детей там может воспитывать общество, тем не менее, если пара желает жить интимной жизнью, должны быть предоставлены для этого всяческие возможности. Не надо рисовать себе социализм как такое обобществление человека, при котором получается его какая-то экстерриторизация — он весь внешний, он постоянно на людях, ему нельзя побыть наедине с собой, пожить внутренней жизнью, вырастить свою индивидуальность. Это неверно. Я всегда открыто и в докладах, и в печати высказывал мысль, что социализм предполагает большое индивидуальное строительство, а не размалывает и не отметает его. То же говорили и десятки других наших товарищей. Мы всегда стояли на той точке зрения, что индивидуальность расцветает сильнее всего при социализме, и, когда я в начале лекции протестовал против стадности западноевропейской массы, я имел в виду, что характерным для социализма является „зернистое“ строение. Здесь развиваются оригинальнейшие индивидуальности, способные внести что-то новое в общий концерт, подобно тому как в оркестре каждый голос ведет свою линию и все вместе созвучно создают симфонию».

И во все последующие годы культурная и социальная политика СССР была направлена на достижение именно равенства и участия женщин в общественной жизни без уничтожения семьи, через создание семьи новой, советской. Это была последовательная политика, предоставлявшая женщинам широкие возможности сочетать труд и активное участие в общественной жизни, культурное развитие с ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей. Впервые были созданы предпосылки для создания истинно свободных, не обусловленных выгодой или необходимостью браков, ценилась в СССР именно любовь. И далеко не случайно по поводу высказывания одной из советских участниц телемоста Ленинград — Бостон («Женщины говорят с женщинами») в 1986 году о том, что отношения в СССР строятся на любви, а не на сексе, устроили в перестройку такой глум.

Советская культурная политика была направлена на сохранение крепкой семьи на строгих этических принципах. Поощрялись такие качества, как любовь, верность, взаимопомощь и товарищество между супругами. До перестройки в СССР сексуальная революция, развернутая на Западе в 70-х годах, не имела места, не было и феминизма второй волны.

Книга Айслер вышла в переводе на русский в мае 1991 года, в разгар перестройки. В предисловии автора к русскому изданию Айслер объясняет свою позицию: «Кризис общественной мысли и гражданского чувства сегодня наблюдается повсюду. Несведущему человеку легко обмануться несомненными достижениями западной цивилизации, однако и там свои, как говорится, „жесткие камни“: шатающаяся экономика, удушающая экология, разрушенная нравственность и этнические конфликты». И тут же поясняет, ради чего надо было избавиться от советского социализма и развалить СССР: «Что лежит за культурными, экономическими и экологическими потрясениями, происходящими в мире сегодня? Действительно ли события последнего времени в советском обществе означают движение назад к капитализму? Или они являются частью более широкого и более глубокого движения к социальной, экономической и идеологической трансформации? Мои наблюдения в течение последних двух десятилетий убедили меня, что в глубине порыва к свободе и равенству, охватившего весь мир, равно как и противодействия этому порыву: вооруженного подавления, раздувания конфликтов, поисков врага или „козла отпущения“ и разных форм насилия — таятся процессы, которые надо уметь распознавать. Я также уверена, что именно в хаосе, царящем вокруг нас, скрыты беспрецедентные возможности фундаментальной трансформации основополагающих верований, ценностей и институтов».

Айслер утверждает, что нынешний период стремительных социальных, экономических и личностных перемен (то есть перестройки и хаоса) чреват не только опасностями, но и новыми возможностями. Ведь именно в периоды максимальной нестабильности системы происходят ее фундаментальные трансформации. Далее Айслер пишет: «Реализация этой возможности требует углубленной переоценки прошлого и настоящего, а также перспектив. Такая переоценка жизненно необходима, ибо старый образ жизни, основанный на предрассудках как правого, так и левого толка, уже не в состоянии встать преградой на пути лавинообразных кризисов нашего времени: экологических, экономических, социальных. Нужно безотлагательно найти новую парадигму: новый взгляд на окружающий нас мир, новый образ жизни в нем. Мы уже являемся свидетелями процесса радикального переосмысления советской истории. Многое из того, что ранее утверждалось в качестве непреложной истины, было поставлено под сомнение и подверглось переоценке».

Надеюсь, читатель помнит ту «переоценку советской истории», которую проводили и до сих пор пытаются проводить перестройщики с навязыванием советским гражданам комплекса вины за все свое прошлое? Так вот, ровно тем же самым занимается Айслер в своей книге, только уже на глобальном уровне: ее книга также есть попытка пересказать заново, взглянуть по-иному не только на советскую историю, но и на историю западного мира в целом и даже на всю мировую историю.

Вот мы и видим активное переписывание глобальной истории, в этот раз с гендерных позиций. Видим, и как создается так хорошо сработавший в СССР навязанный комплекс вины. В этот раз за всех угнетаемых мужчинами женщин, а главное, за сожженных ведьм, которых Айслер насчитывает аж от ста тысяч до нескольких миллионов: «История сожжения ведьм имеет фундаментальное значение для понимания западной истории. … Существуют большие споры о количестве убитых женщин. Есть те, кто оценивает, что эта цифра достигла нескольких миллионов. В своей недавней книге «Ведьмы: новая история европейской охоты на ведьм» (1994) Энн Левеллин Барстоу приводит цифру, близкую к ста тысячам — огромную, если учесть численность европейского населения того времени. В этой тревожной книге Барстоу наглядно документирует свои аргументы о том, что «в годы максимальных преследований в большей части Западной Европы любая женщина могла чувствовать себя как загнанное животное».

В этом контексте постоянное и назойливое распространение мифов об ужасном семейном и сексуальном насилии — например, уже набивший оскомину миф о 14 тысячах убиваемых в российских семьях женщин начинает приобретать новый смысл. А ведь такие мифы распространяются не только в России, а по всему миру с огромной настойчивостью. И, конечно же, поднимают огромные волны возмущений и протестов того «глобального гражданского общества», о котором так пекутся и Римский клуб, и тот же Джордж Сорос со своим Фондом «Открытое общество» (организация, признанная нежелательной в РФ). Это «глобальное гражданское общество», эти воющие и клубящиеся на площадях феминистки, ЛГБТ и экологи и сделают всё, что надо своими же руками, ввергая страны — одну за другой — в столь желаемый кому-то хаос. Как это, собственно, уже и происходит по ходу множества цветных революций и арабских весен в разных странах. Именно такое «глобальное гражданское общество», собираемое через различные фонды и НКО, финансируемые фондами Форда, Рокфеллера, Сороса и подогреваемые такими политиками, как Хиллари Клинтон или такими звездами, как Мадонна, протестуют на феминистских маршах «розовых шапочек» и «правнучек ведьм» по всей Америке и Европе.

Эта глобальная перестройка сооружается на абсурдном и нелепом «мифе XXI века» о чудесной ненасильственной цивилизации любви и всеобщего наслаждения, под завесой которого на самом деле маячит так называемый проект «Большое дитя» или «Великий инквизитор». Абсурдность мифа и его сознательная большая ложь в том, что будто бы в дружелюбных «гиперсексуализированных зверушек», равнодушных друг к другу и погруженных в бессознательное, собираются превращаться все. Однако малоприятная правда очевидна: всегда останется некто, кто «согласится» взвалить на себя «тяжелое бремя» пастухов этого человеческого стада.

Буквально в соответствии с провидческим текстом Достоевского, где Великий Инквизитор говорит вернувшемуся на землю Христу: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы! А видишь ли сии камни в этой нагой раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за тобой побежит человечество как стадо, благодарное и послушное, хотя и вечно трепещущее, что ты отымешь руку свою и прекратятся им хлебы твои». Фактически мы видим сегодня человечество как объект глобальной манипуляции, планомерно и успешно превращаемое в то, что было названо О. Хаксли «довольным своим рабством рабом» (см. предыдущую статью) и тот субъект, который добивается поставленной цели — «Страшный и умный дух, дух самоуничтожения и небытия». Так назвал его Достоевский.