Essent.press
Юрий Высоков

Полегчало, или Кто стоит за Музыкой?

Рудольф Эйхштадт. Рихард Вагнер сочиняет музыку за своим фортепиано. XIX
Рудольф Эйхштадт. Рихард Вагнер сочиняет музыку за своим фортепиано. XIX

Пока профессор набрасывал ноты, его обступили студенты. Кто-то рылся в телефоне, кто-то смотрел на него. Собравшихся вокруг объединяло одно: они, в общем, всё делали правильно: исполняли и писали музыку, как их учили, продвигали ее, как рекомендовалось на разного рода курсах, но не могли добиться окончательного успеха — ни финансового, ни творческого.

Читайте первую часть: Живущий без интернета композитор написал музыку для сериала и прославился

— Как вы это делаете? — спросил кто-то Павла Степановича.

— Знал бы — сказал, — ответил он, и для него было радостно даже в этих словах передать какое-то свое блаженство.

Он произвел впечатление на ребят. После того как годы им вдалбливали, что везде есть четкие, ясные и, казалось бы, безотказные рецепты, они услышали человека, который, наконец, сказал что-то похожее на правду. Ведь это чувствуется.

— Я видеть вас всех не хотел, спешил домой к своему Вагнеру, потом вломился этот оболтус — жена у него, дескать, рожает. Я не собирался ничего писать, думал, так и проведу остаток жизни, разбирая партитуры и читая лекции по старым конспектам.

Ожесточившимся от Москвы и постоянного существования в интернете молодым людям было жаль, что этот человек ранее не хотел их видеть.

— А я, знаете, только один раз нормальную песню написал, — брякнул какой-то косой парень, стоявший среди студентов. Нельзя было даже сказать, из консерватории он или «примкнул», когда после сессии (не сдал) на все «забил» и уехал на дачу — печку топить да в окно смотреть.

— Вот это похоже на правду, — ответил Павел Степанович. — Помните, как Вагнер заболел музыкой? Ему было немного лет, и он услышал, как настраивается оркестр, — что-то безусловное.

Смотревшие в телефоны подняли глаза. Почему-то они считали, что только постоянное «присутствие» в телефоне приведёт к жизненному успеху, позволит исполнить своё предназначение и прочее.

— Кто же вам пишет? — спросил новоиспеченный «гуру».

— Да так. Лента.

— Лента времени… Она и светит на каждого из нас, и отражает, и опутывает. И кому есть до этого дело, тот и создаёт что-то настоящее.

Смотревшие в телефоны кашлянули, не зная, что на это сказать.

— Но что мы здесь сидим? — хлопнул вдруг профессор по коленкам, — пойдемте в класс.

Заняв места вокруг рояля и слушая его игру, молодые люди будто получали бессловесные ответы обо всем, что их волновало. Кто-то больше был «съеден» Москвой, кто-то — меньше, но, поскольку нечто все-таки заставляло переживать о чем-то, они сейчас собрались здесь и слушали.

И после такого сеанса каждый яснее видел свою жизнь, лучше понимал, что ему делать и как быть. Яснее все становилось и для самого композитора.

«А ведь так и должно быть на настоящем концерте, — думал он. — Так и было на концертах в Большом зале, когда мы учились. Иначе зачем все это?»

Он добрался до дома и набрал номер интернет-провайдера.

— Да, нужно подключиться.

Через неделю, попав в Сеть, он понял, как нуждались в нем ученики в недельные перерывы между занятиями.

«Подскажите, а как здесь разрешить аккорд?», «Нормальная гармония?», «Темп не слишком высокий?»

И хотя, конечно, ему самому, когда он был на их месте, приходилось ждать урока, сколько нужно, ведь никакого интернета не было, а звонить своим преподавателям он и не осмелился бы (не принято), теперь он размышлял: «Другое время. Ведь эти парень или девушка сейчас пишут музыку и им нужен совет. Не все можно отложить. Что, я бы не писал своим, будь у меня такая возможность?» И он правил неловкие черновики, отвечал насчет гармонии и темпа, показывал, как разного рода «проблемы» решали классики.

А еще он узнал о других «служителях» Вагнера.


Уже началась спецоперация. Известные музыканты уезжали из России, с ними уезжали их дети — студенты консерватории.

А в группе «искателей», собравшейся вокруг суховатого преподавателя с каким-то необычным свечением в глазах, появлялось настроение, какое было у первокурсников, может, 30-х годов прошлого века.

Одна часть их жизни была в мизерной стипендии, подработках, перекусах в забегаловках и подготовке к зачетам в последнюю ночь, другая — в мирах, которые им открывала музыка. Эти миры оказались нетронуты ни перестройкой, ни столичной гламурщиной, ни еще чем-то.

Над постмодернистами, упражнявшимися в длинах тишины и отвратности диссонансов, они смеялись, как иногда смеются во дворе на городских окраинах над теми, у кого нет денег.

Павел Степанович не запрещал ученикам смотреть в телефоны.

Он считал так: «Если телефон интереснее, чем я, то и поделом мне, старому и неспособному извлечь жизнь из великой музыки».

Но с каждой встречей «листающих ленту» становилось все меньше.

На одном занятии у студентки зазвонил телефон.

На звонок у нее была поставлена похабная «попса», которая вызывала только недоумение: «Зачем?» В аудитории засмеялись.

— А что вы смеетесь, — сказал Павел Степанович, — это тоже музыка.

И он снова вспомнил о настраивающемся оркестре, который услышал маленький Вагнер.

— Любая музыка, даже та, что считается похабнючей, да даже и шум или скрежет в какой-то степени — в какой-то, если ей отдаться, — исполняет предназначение Музыки. А оно в том, чтобы освобождать от гнущей человека к земле скорби.

Он редко переходил на такую прямую, искреннюю серьезность, понимая, что она пугает учеников — людей из другого времени и всего другого. Вот и сейчас они смотрели на него с недоумением.

Одни их части как бы говорили: «Да что вы такое несете? Жить надо ради удовольствия!»

А другие — как бы понимали его правоту, но были совершенно «безъязыки».

В группе была неприметная девушка, все время прячущаяся в своих волосах.

Ей посчастливилось объездить всю Европу и хорошо запомнить, например, кое-что у Гойи.

Она сразу поняла, о чем говорит учитель: смысл жизни заключается в этой страстной боли и возможности подняться на ее волне для тех, кто принял мир, созданный Творцом, — таким, какой он есть, кто испытывает благодарность за свою возможность жить в нем.

Девушка встала и сказала:

— Действительно, неважно, имеем ли мы дело с заумными постмодернистами или сатанинскими продюсерами: главное, что говорят люди — жизни: «да» или «нет».

По аудитории снова поползло смущение, и было ясно, что между этими «да» и «нет» она зависла.

По большей части, все у этих ребят, начиная с рождения, говорило в пользу «нет» и только крупицы таинственного спорили с этим.

— Садись за рояль, — сказал учитель обладательнице похабного звонка. — Ну-ка включи звонок еще раз.

Аудитория с облегчением рассмеялась, а девушка — смутилась.

— Теперь сыграй эту мелодию, — попросил Павел Степанович.

Она легко подобрала. На рояле «похабщина» зазвучала как забавная песенка.

— А теперь придумай продолжение!

Девушка стала «кружиться» вокруг этих нескольких нот, найдя простой, но затейливый аккомпанемент в левой руке. Музыка напомнила что-то, что играли на клавесине до Генделя.

Аудитория внимательно слушала. Преподаватель остановил музыканта, молодого композитора с черными ногтями и такими же, как деготь, волосами.

У нее снова зазвонил телефон, который она так и не выключила.

Тут уж все грянули так, что чуть не оказались под партами.

— Вот видите! — резко прервал их наставник, как будто сделал открытие. — Мир всё тот же и скорбь все та же, а нам с вами полегчало. И кто же это там стоит — за Музыкой?

Занятие закончилось, но никому не хотелось уходить.

Какой-то парень приобнял обладательницу звонка, как уже не принято обнимать в Москве.

По стеклам стучал дождь, которому словно предстояло отмыть статую от грязи и песка, потратив на это сто или тысячу лет.

Третья часть: «Да за Россию я!» Что произошло с ЛГБТ-студенткой во время занятий

Четвертая часть: «Музыка не может делать вид, что все в порядке»

Юрий Высоков
Свежие статьи