В курилке преподаватели делились друг с другом сведениями о необычных студентах, в том числе, так сказать, о совсем необычных.

Читайте предыдущую часть: Полегчало, или Кто стоит за Музыкой?

О первом учащемся ЛГБТ на курсе, где он читал лекции, Павел Степанович узнал лет 5–7 назад и отнесся к этому вроде: «Когда горит дом, нечего удивляться, что загорелась страница в твоей телефонной книжке». Когда же узнал, что девушка подобной «веры» входит в круг его вольных слушателей — весьма заинтересованных — это его… озадачило.

Шла спецоперация. Его жизнь была тем не менее полна музыки. Он подумывал о поездке в освобожденные области Украины, ведь те, с кем он учился, работали сейчас в филармониях и театрах Донецка, Мариуполя, Херсона. А тут такое.

«Парсифаль, священное копье… Если оно может избавить от страшной боли, то разве неспособно возвращать человеческий облик?» — думал он. Не так давно ему почему-то пришло в голову, что этим копьем вполне может быть музыка.

У него было много набросков, как бы диалогов в музыке с Вагнером, посвященных копью Парсифаля, но все они казались ему неудачными.

Про себя назвал он эту студентку с браслетом в цвета радуги даже не злом. Она казалась ему страшнее пустого места. Девушка совершенно не стеснялась своих «предпочтений» и даже, наоборот, бравировала ими.

— Чем вы лучше? Что в вас такого, чтобы предъявлять мне? — «предъявляла» она собравшимся у композитора.

— Сыграй что-то, пожалуйста, — попросил ее преподаватель.

Сочинения ЛГБТшницы были ужасны. Старые рояли с «намоленными» клавишами в консерватории давно заменили новехонькими, но казалось, что даже за новый инструмент, в который еще по-настоящему не вдохнули души, эту девушку нельзя было пускать.

Она исполняла музыку предельного отвращения к жизни. Композиторша, кстати, часто выступала в центрах современного искусства, и не только московских.

Павел Степанович дослушал до конца. Ему было очень тяжело, и он ничего не мог сказать.

— Ну, зачем? — начала неприметная девушка, прятавшаяся в волосах.

— А что? Мне понравилось, — сказал слушавший с умным видом худощавый парень.

— Мрак, — перебила его простоватая девушка из хоровиков.

— Ну, надо осмыслить, — резюмировал парень в слегка готичной кофте.

— Знаешь, что. Попробуй-ка сыграть одну ноту — «до», — сказал вдруг Павел Степанович.

Посмотрев на него, она взяла «до» в первой октаве. Кто-то смотрел на телефоне новости и забыл отключить звук — из динамика раздались автоматные очереди и крики на украинском. Композиторша улыбнулась и посмотрела в окно. Прохожие и зонтики лучше всего занимали глаз.

Павел Степанович сделал знак, чтобы студенты взяли инструменты. Они вышли, а потом вернулись в аудиторию со скрипками, флейтами, виолончелями и другими инструментами.

Он указал им, чтобы они тоже взяли «до». Класс наполнился удивительным монотонным звуком, открывающим путь в бесконечность.

Композиторша недоуменно посмотрела на людей. Но вместо того, чтобы присоединиться к «хору», сказала:

— Что вы предлагаете? Скрепы ваши бараньи?

Преподаватель попросил не останавливать музыку.

— Что нового скажете? — продолжала девушка. — Вы ненавидите меня, а я — вас. Так и будем жить.

Павел Степанович показал, что теперь нужно взять интервалы, и «до» превратилось в аккорд. Аудитория будто изменилась в цвете и свете.

Истерзавшая слух и душу невесть откуда почерпнутыми диссонансами, композиторша меньше всего теперь ждала ясного, как августовское солнце, до-мажорного трезвучия.

— Ненавижу ваши подделки под Свиридова, пионерский академизм, хуже мозолей, и еще больше — авангард, который за вас пишет компьютер!

— Ты мой компьютер не трожь! — возмутился авангардист сквозь громкий «до мажор».

— Вот зачем мне нужна эта чертова радуга! Понятно?! — почти теряя дыхание, выплевывала слова девушка.

— Мне что ли все, что вы обозначили, нравится? Наташа, возьмите «до мажор», — с большой жизнью в голосе сказал преподаватель.

Стоявший в первом ряду флейтист от удивления опустил инструмент и, как будто впервые узнавая, что его не нашли в капусте, спросил у композиторши — это звучало как вопрос в детском саду:

— Так ты что, это… с девушками не делала?

— Нет.

Музыка прервалась.

— Зачем этот разговор? Все свободные люди, — с неловкостью сказал кто-то с задних рядов.

— А ты за Украину? — спросил ее парень, забывший выключить телефон.

— Я за то, чтобы козлов давить, пока не кончатся, — был ответ.

— Вы отчислены, — строго вдруг сказал преподаватель.

— Во-первых, вас уволят за неуважительное отношение к… а во-вторых, я про Украину и про Россию вообще плохо понимаю, что это.

— Тварь! — крикнула хоровичка.

Горе-композиторша подошла к ней и надела на плечо браслет с радугой:

— На, поноси!

Даже эта «пристукнутая» Москвой и чуть ни подобно гомункулам существующая в Интернете аудитория могла сейчас начать расправу. Павел Степанович крикнул, как кричал лет в шестнадцать в деревне у отца:

— Не у тебя одной болит! У каждого — свое. Здесь каждый… хочет, чтобы до него дотронулись копьем Парсифаля, не зная ни что это, ни вообще, что оно существует. Так что хватит.

— А оно… существует? — спросила девушка, прячущаяся в волосах.

— Да, — спокойно ответил преподаватель.

Занятие затянулось, и, как уже часто бывало, вошел охранник, попросив освободить помещение. А Павел Степанович еще хотел говорить.

У него не было авторитета в том смысле слова, чтобы ученики ждали, пока он скомандует расходиться. Все стали быстро собирать вещи и уходить, толкаясь в дверях. Многим предстояло отправиться в кабаки на подработку, а кому-то — за компьютер, писать музыку для сериалов.

— Да не ЛГБТ я, блин! И муж у меня есть! — услышал он голос той, которую хотел отчислить.

— Музыка стремная у тебя, — возражал, тем не менее, кто-то.

— Я вообще не хотела сюда поступать!

— Как будто все здесь Вагнеры, — хохотал авангардист, сам себя вдруг пугаясь.

Кто-то еще что-то спросил у композиторши — профессор не слышал. Услышал только:

— Да за Россию я, успокойтесь! Кончайте только музыку копипастить, а то…

— Наташа, останьтесь! — крикнул ей преподаватель в коридор.

Она вернулась.

— Послушайте.

Павел Степанович сыграл двухминутный отрывок в до мажоре. В нем бравурность, буквально выпирающая в этом мажоре, чем-то сглаживалась. Мало было третьей ступени — больше всего звучала квинта — гораздо более древний интервал.

— Что скажете? — спросил он студентку.

— Не копипаста, — чуть смягчившись, но еще очень тяжелым голосом ответила она.

— Спасибо.

Композиторша увидела, что для него было важно ее мнение.

— А можно я тоже сыграю?

— Пожалуйста.

Она стала наигрывать что-то вроде песенки, какие играют в третьем классе музыкальной школы. Иногда подобное звучит в компьютерных играх.

— Попробуйте поменять партии местами — правой рукой сыграть левую и наоборот.

Получилась сильно изменившаяся музыка, чем-то напоминавшая ранние сочинения Баха.

— Будет время — сходите в зал, попробуйте сыграть на органе, — посоветовал Павел Степанович.

— Хорошо, — растерянно ответила девушка. — Она еще не понимала, нравится ей то, что произвели ее руки, или нет.

Наташа взяла сумку и вышла. Павел Степанович смотрел в окно — в нем виднелась церковь на другой стороне Большой Никитской.

«Сколько времени прошло с тех пор, когда люди увидели первый крест, означавший вроде бы то же, что этот», — думал он, закрывая рояль. Он понимал, что на следующий день нужно будет вызвать настройщика.

Читайте продолжение: «Музыка не может делать вид, что все в порядке»