О превращающей силе денег Маркс пишет так, как будто бы он описывает а) полноценное колдовство и б) мир, который, будучи объят таким колдовством, является в полном и буквальном смысле слова заколдованным миром. В этом смысле Маркс пишет даже не на языке теологии, а на языке мистики и даже магии. А как иначе можно отнестись к фразам:

• об извращающей силе денег;

• о деньгах как самостоятельных сущностях;

• о том, что превращающая сила воздействует на самые фундаментальные слагаемые бытия;

• о том, что деньги, прикоснувшись неким магическим жезлом к верности, превращают ее в измену, прикоснувшись к любви, превращают ее в ненависть, прикоснувшись к добродетели, превращают ее в порок, прикоснувшись к глупости, превращают ее в ум и так далее.

Завзятые спорщики скажут, что у Маркса нет никакого магического жезла, прикасаясь которым к чему-то можно превращать это что-то в свою противоположность.

Может быть, у Маркса ничего не сказано о деньгах как самостоятельных сущностях?

Но ведь мы убедились, что сказано буквально это. А теперь отнеситесь к этому не как зашоренные ортодоксальные марксисты-начетчики, а просто как нормальные мыслящие люди, наделенные и умом, и воображением. И представьте себе эти самостоятельные сущности, осуществляющие такие превращения. Постарайтесь увидеть некие самостоятельные сущности, которые это осуществляют. Просто увидеть и всё. И что вы видите?

Вы видите колдующих магов, превращающих добро в зло, свет в тьму и так далее. Пользуются ли при этом маги жезлом, заклятиями, зельем или кольцом, обладающим особой силой, являются ли они джиннами или иными существами — уже не важно. Важно, что они существа (самостоятельные сущности). И что эти существа, прикоснувшись к чему угодно, превращают то, к чему они прикоснулись, в свою противоположность.

Мир реального Маркса магичен, волшебен, наполнен таинственной злой ворожбой. Этот мир заколдован. Достаточно человеку, попадающему в этот мир, начать проявлять свою настоящую суть — к нему сразу же является посланец всемогущего братства колдунов. Явившись, этот посланник запрещает человеку проявлять свою настоящую суть и ворожбой своей возвращает человека в состояние, в котором он начинает делать нечто противоположное его гуманной сути, то есть нечто предельно злое, антигуманное.

Маркс весь магичен. И нужно быть очень выморочным человеком для того, чтобы не ощущать магичности того же «Коммунистического манифеста», который начинается словами о некотором призраке («Призрак бродит по Европе»). Стиль Маркса (а стиль очень многое определяет в человеке вообще и в мыслителе особенно) обусловлен тем, что создатель этого стиля реально живет в мире, населенном призраками и колдунами, каковыми являются наделенные живой жизнью абстрактные сущности. Гегелю наделение этих абстрактных сущностей какой-то там живой жизнью не только не нужно, но и глубоко чуждо. Для Гегеля абстрактные сущности хороши тем, что они абстрактны, чем абстрактнее, тем лучше. А Маркс живет тем, что наделяет абстрактные сущности живой, а значит, магической жизнью. И чем сущности абстрактнее, тем сильнее он их оживляет, то есть заставляет превращаться в магов и колдунов, и следит за магией и колдовством.

Попробуйте, прочитав только то, что я процитировал, интерпретировать прочитанное иначе — это невозможно.

В постсоветскую эпоху много было сказано о зловещей, затаенной, спрятанной еврейской (или жидомасонской) сути марксизма вообще и самого Маркса в особенности.

По этому поводу упражнялись прежде всего записные антисемиты, всегда проклинавшие коммунистов-марксистов именно как лиц, чинящих происки по наущению предельно злых еврейских сил. А также как лиц, по своему происхождению принадлежащих к этой самой злой еврейской общности, чинящей известно какие происки.

В мутном сообществе таких людей преобладали бывшие белогвардейцы, такие как Борис Бразоль. Любимой книгой этих антимарксистов были, конечно, «Протоколы сионских мудрецов».

Но когда рухнул СССР, и поношение коммунизма стало государственной политикой, к такому сообществу антимарксистов, имевших мужество противоречить линии правящей партии, государственной идеологии и политики, присоединились бывшие секретари парткомов и партийные деятели, ранее воспевавшие Маркса почем зря. Это было особенно отвратительно. А еще отвратительнее было то, что никто как бы не замечал этой отвратительности. Постсоветский мир — это мир безразличия к предательству самих себя: ну предатели и что тут?

В постсоветском мире отпала необходимость упаковывать антисемитский антимарксизм в некое марксистское одеяние, притворявшееся чуть ли не аристократической тогой и являвшееся, по сути своей, конечно же, одеянием взбесившегося раба. Те, кто носили это одеяние в советскую эпоху, всегда выступали от имени Маркса, цитируя его статью «К еврейскому вопросу». Статья является ответом на сочинение Бруно Бауэра «Еврейский вопрос», изданное в Брауншвейге в 1843 году.

Буквально несколько слов о Бруно Бауэре (1809–1882). Это немецкий философ-гегельянец, теолог, религиовед, публицист. Бауэр начал свою интеллектуальную деятельность как представитель так называемого правого гегельянства. Но вскоре он примкнул к группе левых гегельянцев, они же — младогегельянцы. В эту группу входил и молодой Маркс.

Бауэр атаковал христианскую религию, используя для этого так называемое историческое христианство. Любая религия, христианская в том числе, держится на специальном характере тех текстов, которые лежат в ее основе. Тексты эти всегда носят характер откровений, ниспосланных их автору высшими силами, или же автором текстов является сам представитель высших сил.

Магомет, например, — это носитель пророческого могущества. Его тексты ниспосланы ему высшей силой. Сам же он — человек с особыми свойствами, избранный высшей силой в качестве транслятора ее текстов.

Христос — это сын божий, то есть лицо, наделенное высшей силой, а не транслирующее ее послание человечеству.

Но вне зависимости от того, ниспосланы ли религиозные тексты высшей силой, которая диктует их великому человеку, или же они созданы высшей силой, соединяющей в себе божественное человеческое начало, они содержат в себе это божественное начало, являясь откровениями, пророчествами и так далее. Достаточно начать разбирать эти тексты как нечто историческое и исторически обусловленное, и религия умирает. Она превращается в историю, филологию. Начиная с XIX века этим занимались многие, говорившие: «Мы не противники религии, мы историки, филологи, библеисты, нормальные ученые».

Одним из таких «нормальных ученых» был Бруно Бауэр. Другим столь же известным низвергателем религиозных текстов, подвергаемых так называемому историческому исследованию, был германский философ Давид Штраус (1808–1874). Все они: и Бауэр, и Штраус, и другие — находились под большим влиянием Гегеля и тех ученых, которые двигались в направлении, совместимом с гегельянством. Одним из таких ученых был Фридрих Шлеймахер (1768–1834). Назвать всех этих ревнителей так называемой научной религиозности низвергателями религиозности как таковой — значит упростить существо дела. А начать разбираться, в какой степени каждый из этих ученых был реально религиозен (Шлеймахер явно был очень религиозен) — значит в недопустимой степени отвлечься от существа дела.

Но нельзя и полностью игнорировать всё то, что выше мною изложено. Потому что Маркс в собственном соку — это выдумка марксистских начетчиков. Выведение всего марксизма из трех источников и трех составных частей — это ленинское упрощение, необходимое для освоения простыми людьми азов марксизма.

В этом смысле скажем Ленину спасибо за то, что он хотя бы какие-то источники марксизма обсудил, потому что в советскую эпоху Маркса оторвали от всех источников. Мы уже убедились, что на самом деле источников было больше. И что отрыв Маркса от этих источников есть глубокое извращение существа дела.

Причем источниками следует называть не только мысль предшественников, на которых Маркс опирался, но и мысль, с которой Маркс полемизировал. При этом Маркс почти всегда одновременно на что-то опирался и с чем-то полемизировал. Выкиньте из марксизма только эту способность Маркса полемизировать с идеями, одновременно опираясь на них, и марксизм уже окажется абсолютно выхолощенным.

Но вернемся к Бауэру, чьи соображения по еврейскому вопросу легли в основу полемических рассуждений Маркса.

Бауэр начал как правый гегельянец. Потом он стал левым гегельянцем и одним из главных оппонентов правого гегельянства. Потом он увлекся Бисмарком и стал его активно восхвалять, стал защитником прусского консерватизма. Бауэр, кстати, противопоставлял тупиковость немецкой культуры величию русской культуры. Утверждал, что у России великое будущее. Бауэр пытался склонить Маркса к сотрудничеству с Бисмарком. Маркс яростно полемизировал с Бауэром и одновременно им увлекался.

В своей статье «Еврейский вопрос» Бауэр обвиняет евреев в том, что они добиваются эмансипации для себя.

Эмансипация — это демонтаж разного рода несвобод и зависимостей. Emancipare (лат.) значит «освобождать», в начальном смысле — ребенка от родительской власти, а впоследствии и вообще.

Говоря о еврейском желании эмансипации лишь для себя, Бауэр упрекает евреев в том, что они, живя в Германии, не заботятся об эмансипации немцев, являясь частью человечества, не заботятся об эмансипации человечества. Бауэр утверждал, что такая эмансипация носит тупиковый характер, что в Германии немцы тоже не эмансипированы, и пока они не будут эмансипированы, ни о какой еврейской отдельной эмансипации речи быть не может. Бауэр рассматривал отдельную еврейскую эмансипацию как фактическое стремление уравнять еврейское порабощение со всеми остальными порабощениями, например христианским.

Полемизируя с Бауэром, Маркс сначала приводит все главные тезисы Бауэра, прежде всего тезис о невозможности добиться отдельной еврейской эмансипации при неэмансипированности всех граждан Германии. Приведя все тезисы Бауэра, которые антисемитские почитатели статьи Маркса «К еврейскому вопросу» сознательно или по невежеству приписывают самому Марксу, Маркс далее пишет: «Бауэр по-новому поставил вопрос об эмансипации евреев после того, как подверг критике все прежние постановки и решения этого вопроса. Он спрашивает: каковы свойства еврея, который должен быть эмансипирован, и христианского государства, которое должно эмансипировать? И он отвечает критикой еврейской религии, он анализирует религиозную противоположность между иудейством и христианством, разъясняет сущность христианского государства, — и всё это со смелостью, остротой мысли, основательностью, в столь же точной, как и выразительной и полной энергии форме изложения.

Каким же образом решает Бауэр еврейский вопрос? К какому выводу он приходит? Формулировка вопроса есть его решение. Критика еврейского вопроса есть ответ на еврейский вопрос. Итак, его выводы сводятся к следующему:

Мы должны эмансипировать самих себя, прежде чем сможем эмансипировать других».

Упрекая Бауэра в том, что он приравнивает политическую эмансипацию к тому, что Маркс называет эмансипацией человеческой, Маркс еще и еще раз противопоставляет себя гегельянству любого толка, для которого чистая государственность есть вершина человеческого восхождения к идеалу. Достигнув этой вершины, человек, по Гегелю, заканчивает историю. К чему ему еще стремиться, если возникло чистое государство, государство как предельный концентрат своей освобожденной от всего остального сущности. Государство в себе и для себя — вот вершина человеческой истории.

Маркс анализирует разные степени эмансипированности от разного рода зависимостей. Переходя к анализу зависимости от собственности, которая для Маркса наиболее существенна, Маркс пишет: «Человек объявляет частную собственность упраздненной в политическом отношении, как только он упраздняет имущественный ценз для активного и пассивного избирательного права, как это и произошло во многих штатах Северной Америки. С политической точки зрения Гамильтон был совершенно прав, когда он использовал этот факт в том смысле, что «простой народ одержал победу над собственниками и денежным богатством». Разве частная собственность не упразднена в идее, если неимущий стал законодателем для имущего? Ценз — это последняя политическая форма признания частной собственности.

И всё же политическое аннулирование частной собственности не только не упраздняет частной собственности, но даже предполагает ее».

Александр Гамильтон (1757–1804), на которого ссылается Маркс, — это американский государственный деятель, один из вождей войны за независимость США, сторонник ускоренного промышленного развития США, первый министр финансов США.

Что здесь утверждается Марксом, рассматривающим модель политической эмансипации американского народа от частной собственности, а значит, и от богатств, от денег и так далее?

Утверждается частичность такой эмансипации. Маркс явно симпатизирует ей, считая ее необходимой, но не достаточной. Это и не могло быть иначе в эпоху, когда отсутствие политического ценза, а значит, и политической эмансипации от денег, не являющейся эмансипацией от денег вообще, не было уделом всего западного мира, за исключением молодых США.

Маркс утверждает, что гамильтоновское политическое освобождение от частной собственности, состоящее в том, чтобы отменить выборный ценз, установить законодательно, что богатый и бедный одинаково голосуют на выборах и у них есть один одинаковый выборный бюллетень, не есть полное освобождение от частной собственности как таковой. Он обсуждает тем самым неполноту политического освобождения, вполне сочетаемого для Маркса с существованием господ и рабов.

Далее Маркс пишет: «Завершенное политическое государство является по своей сущности родовой жизнью человека, в противоположность его материальной жизни. Все предпосылки этой эгоистической жизни продолжают существовать вне государственной сферы, в гражданском обществе, в качестве именно свойств гражданского общества. Там, где политическое государство достигло своей действительно развитой формы, человек не только в мыслях, в сознании, но и в действительности, в жизни ведет двойную жизнь, небесную и земную, жизнь в политической общности, в которой он признает себя общественным существом, и жизнь в гражданском обществе, в котором он действует как частное лицо, рассматривает других людей как средство, низводит себя самого до роли средства и становится игрушкой чуждых сил».

Вновь речь идет о той же заколдованности человека, подчиненного неким чуждым ему силам, этакому прячущемуся от него великому колдуну. Чем занят колдун? Тем, чтобы навязать человеку как частному лицу рассмотрение всех других как средства, рассмотрение самого себя как средства. Человек, становящийся средством для себя и для других, этим одним извращает свою подлинную сущность — вот в чем идея Маркса, для обоснования которой он пишет статью «К еврейскому вопросу», полемизируя с Бауэром.

Еврейский вопрос Маркс расценивает как частный случай конфликта между политическим государством и его предпосылками. Предпосылками для Маркса являются как материальные элементы, такие как частная собственность, так и духовные элементы, такие как образование и религия.

Маркс пишет: «Человек политически эмансипируется от религии тем, что изгоняет ее из сферы публичного права и переносит ее в сферу частного права. Она уже не является духом государства, где человек — хотя и в ограниченной степени, в особой форме и в особой сфере — ведет себя как родовое существо, в сообществе с другими людьми; она стала духом гражданского общества, сферы эгоизма, где царит bellum omnium contra omnes (война всех против всех — С. К.). Ее сущность выражает уже не общность, а различие».

То есть для Маркса государство ближе к родовой, а значит подлинной сущности человека, чем гражданское общество. В государстве человек хотя бы в ограниченной степени ведет себя как родовое существо и находится в сообществе с другими, а в гражданском обществе он извращает свою сущность окончательно, окунаясь в войну всех против всех. Извращая эту сущность, он выворачивает ее наизнанку. Место общности, которая есть подлинное выражение человечности, занимает различие как отрицание человечности.

Далее Маркс начинает рассматривать определенную мировоззренческую конструкцию как практическое воплощение заявленного им концептуального тезиса. Эта мировоззренческая конструкция для нас предельно важна. Называется она «права человека». Маркс адресует читателя к Декларации прав человека и гражданина, которую французы приняли в 1791 году в ходе Великой французской революции. К Декларации прав человека, которую они приняли в 1793 году, к конституциям отдельных штатов США.

Маркс считает, что наиболее радикальной является та декларация прав, которая входит во французскую конституцию 1793 года. Он подробно разбирает эти права (равенство, свобода, безопасность, собственность).

Предлагаю читателю ознакомиться с тем, как Маркс использует свою общую методологию при анализе конкретных парадоксов, которыми нашпиговано то, что и поныне фигурирует в качестве эталона человеческой свободы.

Разбирая понятие безопасности, вводимое в Декларацию прав человека наряду с другими, Маркс пишет: __«Безопасность есть высшее социальное понятие гражданского общества, понятие полиции, понятие, согласно которому всё общество существует лишь для того, чтобы обеспечить каждому из своих членов неприкосновенность его личности, его прав и его собственности. В этом смысле Гегель называет гражданское общество «государством нужды и рассудка».

При помощи понятия безопасности гражданское общество не поднимается над своим эгоизмом. Безопасность есть, напротив, гарантия этого эгоизма».

Сквозь эту Марксову аналитику уже просвечивает то главное, что составляет непреходящее величие Маркса. Этим главным является приподнимание над эгоизмом. Эгоизм для Маркса — это порча, наведенная на прекрасное существо по имени человек. Миссия Маркса — вступить в борьбу с колдуном, наводящим эту порчу, и избавить человека от порчи, превратив его из заколдованного урода в освобожденного от колдовства героя. И обеспечив герою дальнейшее героическое существование.

Завершая первую часть своей полемики с Бауэром по поводу еврейства, Маркс пишет: __«Всякая эмансипация состоит в том, что она возвращает человеческий мир, человеческие отношения к самому человеку. <...>

Лишь тогда, когда действительный индивидуальный человек воспримет в себя абстрактного гражданина государства и в качестве индивидуального человека в своей эмпирической жизни, в своем индивидуальном труде, в своих индивидуальных отношениях станет родовым существом; лишь тогда, когда человек познает и организует свои «собственные силы» как общественные силы и потому не станет больше отделять от себя общественную силу в виде политической силы, — лишь тогда свершится человеческая эмансипация».

Здесь описано освобождение человека от чар колдуна, который навел на человека порчу, воспрепятствовав его соединению со своей родовой сущностью, со своей отделяемой от человека колдуном общественной силой.

Должен прийти спаситель и спасти человека, освободив его от чар колдуна. И вот тогда — тогда и только тогда — человек в единстве с человечеством начнет творить подлинное чудо своего великого восхождения.

Рассматривать эту Марксову оду человечеству и человеку как описание скверности еврейства как такового могут только глубочайше неадекватные люди, не читавшие эту модную в антисемитской среде работу Маркса и путающие приводимые им мысли Бауэра, тоже к антисемитизму отношения не имеющие, с мыслями самого Маркса.

Значит ли это, что Маркс вообще не критикует некое еврейство? Конечно же, критикует! Да еще как! Мы эту критику рассмотрим с предельным вниманием. Мы обсудим, что именно критикуется и какова философская глубина этой критики. Мы рассмотрим то, насколько эта критика далека от того, что смаковали антисемиты в советскую эпоху. И какое место она занимает в реальной метафизике Маркса.

(Продолжение следует.)