В статье «Новый Репин в Новой Третьяковке» или Десоветизация искусства продолжается», я постарался показать, что большая выставка произведений великого русского художника, с такой помпой подаваемая (рекламируемая?) ее устроителями и СМИ, к сожалению, не стала подлинным «диалогом с художником».
Вместо организации максимально внятного и глубокого общения с личностью Репина и воплощенным в его искусстве духовным, социально-нравственным опытом нам в очередной раз преподнесен специфический «препарат», в большой мере подчиненный внехудожественным, десоветизаторским задачам. При этом оказались искаженными или просто «забытыми» важнейшие аспекты его мировоззрения и социальных убеждений. «Сбитыми» оказались и представления о специфике отдельных периодов его формирования, логике развития его творчества, отражения в них «духа эпохи».
По возможности восполнить эти, мягко говоря, недостатки выставки и ее текстового обеспечения я и попытаюсь в этой и последующих статьях.
Илья Ефимович Репин родился 24 июля (5 августа) 1844 года в русском городе Чугуев, находящемся в 35 км от Харькова, на берегу Северского Донца (в 128 км от Славянска). Его предки по отцовской и материнской линиям имели казацкое происхождение (чугуевские краеведы прослеживают корни Репина до XVII–XVIII вв.) и служили в некогда известном на всю Россию Чугуевском казацком полку, преобразованном в 1808 году в уланский (что вызвало восстание казаков). В 1840-е годы в Чугуеве находилось управление Украинского военного поселения, а его жители имели статус «военных поселян». Отец художника 27 лет прослужил рядовым в Чугуевском полку, участвовал в трех военных кампаниях и был награжден двумя медалями и наградным крестом. По окончании же службы он занимался «перегоном» коней с Дона и содержал постоялый двор.
Детские годы были благоприятны для быстрого формирования и развития личности будущего художника. Его мать — начитанная и стремящаяся к культуре женщина, не жалела на воспитание детей ни времени, ни средств и даже открыла в своем доме сельскую школу, где учились и дети местных жителей. Здесь преподавались арифметика, чистописание, читалось много светской и духовной литературы.
Замечательные воспоминания Репина «Далекое близкое» (переиздававшиеся в советское время с 1937 по 1986 г. 9 раз огромными тиражами) дают уникальную возможность ощутить присущую ему искренность, страстность, впечатлительность и живо и объемно представить людей и обстановку, в которой проходили его детство и отрочество: людей, быт и живописную природу Чугуева и окружавших его малороссийских сел.
Любовь к Украине у художника сохранится до конца дней и многообразно отразится в его творчестве. (Очень важно изучение его наследия и для понимания неразрывности культурных связей России и Украины в XIX — начале XX века).
Особенно важны для понимания истоков личности Репина страницы, где он рассказывает о «самых интересных моментах жизни», «восторгах» (одна из частей воспоминаний так и называется — «Мои восторги») встреч с музыкой, первой влюбленности, рано пробудившейся духовной жажды. В его детстве даже был момент, когда он, под влиянием чтения житийной литературы, решил «стать святым».
И, конечно, о счастье встречи с искусством — детском увлечении рисованием, которое в дальнейшем, после недолгого обучения в чугуевской школе военных топографов (1854–1857), привело его в мастерскую местного живописца И. М. Бунакова, у которого он обучался живописи. Вместе с ним, а затем и самостоятельно писал иконы и расписывал стены городских и сельских церквей (некоторые из них сохранились в чугуевском художественно-мемориальном музее И. Е. Репина, но в силу известных обстоятельств теперь малодоступны).
Причем, хотя Чугуевская школа живописи отличалась весьма высоким качеством, Репин вскоре выделился на общем фоне и, умея внести в традиционные образцы особую, живую эмоциональность, достиг такого мастерства, что прославился на всю Харьковщину.
Но, конечно, главной его мечтой стало продолжение художественного образования в Петербурге: юный художник вместе с любимой сестрой Устей (к сожалению, рано умершей), по его словам, «много занимались самообразованием, много читали и стремились к «прогрессу» (тогда это было новое слово). Уже в Чугуеве Репин выписывал петербургские журналы и следил за происходившими в «столицах» художественными и общественными событиями.
Наконец, осенью 1863 года мечта сбылась: получив деньги за работу в одном из храмов Воронежской губернии, девятнадцатилетний Репин через Москву направился в Петербург. А в 1864 году, после нескольких месяцев подготовки в петербургской школе рисования, поступил в Академию Художеств, где вскоре выделился великолепным владением рисунка, глубиной постижения пластики человеческого тела, «уроков Эрмитажа» и в то же время органичностью приобщения к реалистическим исканиям современного ему искусства.
Важнейшим событием для становления Репина как человека и художника стала встреча с И. Н. Крамским, преподававшим в Рисовальной школе и, незадолго до того, в 1863 году, возглавившим знаменитый «бунт четырнадцати». Тогда ряд лучших учеников академии в знак протеста против устаревших норм обучения отказались писать картину на единый заданный мифологический сюжет (что сулило им немалые выгоды) и попросили выдать им дипломы с присвоением звания «свободных художников».
Уже первая беседа с учителем (сразу почувствовавшим незаурядность таланта ученика) «перевернула» Репина, приобщив его к серьезнейшим и глубочайшим социально-нравственным и художественным проблемам современности. Крамской рассказал ему об уже возникшем замысле картины «Христос в пустыне», понимании «Евангелия в современном смысле» (Н. Ге). При этом, как вспоминал Репин, «он… говорил о Христе… как о близком человеке» и «мне вдруг стала ясно и живо представляться эта глубокая драма на земле, эта действительная жизнь для других. Он представил… борьбу Христа с темными сторонами человеческой натуры… которая очень часто повторяется то в большей, то в меньшей мере и с обыкновенными людьми, на самых разнообразных поприщах. Почти каждому из нас приходится разрешать роковой вопрос — служить богу или мамоне».
Таким образом, Репин уже с первых месяцев пребывания в Петербурге погрузился в ту особую драматическую атмосферу художественных исканий эпохи наступления капиталистического «беспощадного хозяйства» (слова В. Перова), определившую общий невеселый тон и критический пафос отечественного искусства 1860-х годов. (Подробно о влиянии становящегося капитализма на русскую живопись см. в моей книге «Василий Перов. Творческий путь художника. М., 1997 и в статье «Куда передвигают передвижников», опубликованной в газете «Суть времени», № 196 от 23 сентября 2016 г.)
Общение с Крамским переросло в тесную и долгую дружбу. А второй и в чем-то не менее важной академией для Репина стало вхождение в круг художественной Артели, организованной Крамским после «бунта 14», по образцу коммун из романа «Что делать?» Чернышевского, находившегося на каторге после гражданской казни в 1862 г. Кстати, с тех пор этот роман стал одной из любимых книг Репина, уже в 1910-е годы удивившего К. Чуковского знанием наизусть некоторых его страниц.
В своих воспоминаниях (и письмах) Репин подробно (и точно) рассказал о художественной и общественной обстановке тех лет, о том, как «студенчество 60-х годов клокотало подавленным вулканом, и его прорывало в разных местах опасными неожиданностями. Внутри образованных кружков молодая жизнь кипела идеями Чернышевского. Ссылка его пролетела ураганом из края в край через университеты. Бурлило тайно все мыслящее; затаенно жило непримиримыми идеями будущего и верило свято в третий сон Веры Павловны (из «Что делать?»). Причем и «в коридорах Академии художеств, и в беднейших трущобах ученических вольных квартир начали бурлить водовороты социалистических ключей из недр общей тогдашней подземной океан-реки… глухо, по-своему волновались смелые головы, пробившиеся в столицу из дальних краев и подогретые здесь… событиями 1861 года». «От юности вошел душою в героическую стезю бескорыстнейших мечтаний молодежи», по его выражению, и сам Репин.
Одним из сильнейших впечатлений его жизни стало присутствие в 1867 году на казни стрелявшего в императора Александра II Дмитрия Каракозова, после ареста замученного физическими и духовными пытками (его тщетно пытался склонить к исповеди известный «жандарм в рясе» — протоиерей Полисадов).
Этому эпизоду Репин даже посвятил отдельную главу своих воспоминаний, где очень выразительно описал последние минуты казненного: «вот он… истово, по-русски, не торопясь, поклонился на все четыре стороны всему народу. Этот поклон сразу перевернул все это многоголовое поле, оно стало родным и близким этому чуждому, странному существу, на которого сбежалась смотреть толпа, как на чудо. Может быть, только в эту минуту и сам „преступник“ живо почувствовал значение момента — прощание навсегда с миром и вселенскую связь с ним». Известен и натурный рисунок Репина, запечатлевший Каракозова.
Но горячее сочувствие революционным настроениям молодежи у Репина выражалось не в иллюстрировании событий современности, но в специфической форме самоопределения перед лицом классического наследия, овладения художественным языком и создания таких произведений, которые были бы «освещены философским мировоззрением» и несли «глубокий смысл жизни».
Талант Репина развивался и раскрывался очень быстро. Уже в исполненных в середине 1860-х годов вне академических заданий рисунках, портретах и небольшой жанровой картине «Перед экзаменами» (1865) наглядно выразились присущие Репину яркость чувства, динамизм, способность «на лету» схватить ощущение живой, текучей реальности (к сожалению, ранний период его творчества представлен на выставке в «Новой Третьяковке» очень скудно).
Но особенно значительными были эскизы и картины, внешне связанные с традиционно культивируемой Академией историко-мифологической, ветхозаветной и евангельской тематикой, но трактованные самобытно, без холодной условности и высокопарности интерпретации древних сюжетов в официозном «академизме».
В лучших из них в полной мере отразилась таившаяся, по словам Репина, в «робком… непредприимчивом» юноше, каким он тогда был, «тайная титаническая гордость», острота и глубина сочувствия к человеческим страданиям, ощущения вечного борения света и тьмы, жизни и смерти. Эти качества присутствовали уже в таких «учебных» эскизах 1865 года, как «Сон Иакова», «Пророк Иеремия на развалинах Иерусалима» и «Ангел смерти истребляет первенцев египетских».
А большая картина «Иов и его друзья» (1868–1869), принесшая Репину малую золотую медаль, смело может считаться одним из лучших (не только в русской культуре XIX века) воплощений образов одного из величайших памятников духовной культуры древности — библейской «Книги Иова».
К сожалению, формат статьи никоим образом не позволяет подробно останавливаться на сюжете и исторической судьбе этой притчи о праведнике, подвергшемся испытанию в верности Богу. Скажем только, что изображая неповинно измученного и оказавшегося на гноище старца, которому сочувствуют, хотя и сомневаются в его невиновности друзья, Репин трактовал этот сюжет с небывалой «бытовой» конкретностью.
При этом он каким-то образом сумел передать и присущее первоисточнику «вселенское» переживание противоречия между неизбывностью человеческих страданий и ощущаемым в красоте и мощи природы высшего смысла бытия, величием Творца и его Творения. Не случайно эта книга так волновала многих русских писателей и мыслителей и нашла отражение в творчестве М. Ломоносова, Ф. Глинки, Л. Толстого, Ф. Достоевского и др.
Интересно, что играющий важнейшую роль в картине величественный южный пейзаж Репин писал фактически без натуры, «подпитываясь» лишь видами близ петербургской Академии художеств. В законченном же полотне, на котором, по выражению В. Стасова, «около многострадального Иова, этого прототипа всего человечества, сошлись представители трех главных рас», он чрезвычайно убедителен, позволяет ощутить, как «Господь идет по высям гор и спящий край благословляет» (А. Плещеев). «Вдали розовые горы; веселый солнечный свет золотит печальную картину горя и несчастья» (В. Стасов).
Поразителен эскиз «Голгофа», исполненный Репиным в 1869 году вне академических заданий после знакомства с эскизом на тот же сюжет художника К. Флавицкого (к сожалению, эта работа Репина находится в Государственном Киевском музее русского искусства, в 2017 году издевательски переименованного нынешними властями Украины в Национальный музей «Киевская картинная галерея»).
Сам Репин вспоминал о работе над этим эскизом как времени почти мистического, трагического «восторга»: «Я один в особом чаянии вдохновения, чертил и отыскивал, воображая живую сцену Голгофы. Голгофа не только рисовалась мне ясно, но мне казалось, я уже и сам был там. Со страхом колыхался я в толпе, давая место кресту. Сбежавшаяся масса люда стояла вдали. Близкие Христу — мать, ученики и друзья — долго, только издали, трепетали, онемев от отчаяния и горя. Страха ради, они не смели подойти ближе. Мать упала от изнеможения. С ними, в этой темной, страшной трагедии, я потерялся до самозабвения. И церковная завеса разорвалась (! — В.П.)_, и все внутри у меня рвалось… Как музыки, хотелось рыданий… И я много трагических часов провел за этим холстом… усиливая иллюзию глубины и особого настроения, которое шло из картины»._
«Прорывом» сквозь «церковную завесу» сопровождалась и работа Репина над большой картиной «Воскрешение дочери Иаира» (1871), признанной лучшей из «программ», написанных за всю историю Академии художеств. И здесь художник (в отличие от его товарищей, также писавших картину на этот сюжет) сумел найти и выразить нечто очень важное для себя, свое и вселенское, причем выразить так, как, может быть, никому еще в живописи не удавалось. Я имею в виду переданное в этом полотне ощущение тайны границы между бытием и небытием, трагедии смерти и блага Жизни. Запечатлев мертвую девушку, к холодным рукам которой тихо прикасается Иисус, позади которого виднеются с тревогой и надеждой ожидающие чуда домочадцы, художник добился такой выразительности, что кажется, что через сильную, смуглую и теплую руку Христа в тело усопшей идет некая горячая животворная энергия и вот-вот на бледном лице девушки проступит румянец, и она начнет дышать.
Сам художник вспоминал, что он передал в картине глубоко личные скорбные переживания — память о сильнейшем впечатлении, которое произвела на него в детстве смерть любимой сестры.
Чрезвычайно выразителен общий сосредоточенно-торжественный «музыкальный» строй картины (в процессе работы художник вдохновлялся «Лунной сонатой» Л. Бетховена). Ее теплый колорит заставляет вспоминать живопись любимого Репиным Рембрандта и драматическую картину Н. Ге «Тайная вечеря» (1863). А в изображении Иисуса он, несомненно, вдохновлялся образом «величественно-скромной» и «полной спокойной решимости с подавляющей силою взгляда» фигуры Христа с «гениальной и самой народной русской картины» (слова Репина) — «Явление Христа народу» («Явление Мессии») Александра Иванова.
Выразительная эмоциональная глубина «Воскрешения дочери Иаира», совершенство ее пластического и колористического решения произвели огромное впечатление не только на зрителей, но и на академическое руководство, удостоившее за нее Репина Большой золотой медали и права на шестилетнюю поездку за границу для знакомства с зарубежным искусством и совершенствования в мастерстве.
Но художник отнюдь не спешил воспользоваться этим правом. Уже в 1869 году, в период работы над картиной «Иов и его друзья», у него возник замысел о бурлаках, впервые увиденных им в окрестностях Петербурга. В 1870 году он, вместе с друзьями и братом, все лето провел на Волге, бурлацкие ватаги которой издавна славились на всю Россию. И только после завершения в 1873 году этой картины, принесшей ему всероссийскую славу, начался новый «парижский» период его творчества.
Думаю, не требует особого пояснения, что вдохновенность работы Репина над библейскими и евангельскими образами отнюдь не противоречила сказанному выше о его причастности к социалистическим стремлениям молодежи того времени и высочайшей оценки («обожания», по свидетельству К. Чуковского) личности и идей Чернышевского. Более того, именно Репину была особенно близка максима «Прекрасное есть жизнь» и тот «фейербахианский» переворот в эстетике, который совершил, по его собственному определению, великий русский революционер и мыслитель. Подробнее об этом и расцвете творчества Репина в 1870-е годы будет сказано в следующих статьях.