Одной из тенденций, наметившихся в перестройку и развившихся после распада Советского Союза, стали проекты «возрождения казачества». Как и многие другие идеи того времени, эти проекты были густо пропитаны антисоветизмом. А там, где антисоветизм, — там недалеко и до героизации коллаборационистов как «борцов с проклятым большевизмом». Что называется, сказал «А» — говори «Б». И это «Б» весьма быстро прозвучало. Вскоре за заклинаниями про «кровавых коммунистов» последовали восхваления и попытки добиться юридической реабилитации Петра Краснова, Андрея Шкуро, Тимофея Доманова и других видных деятелей казачьего коллаборационизма, а также их наиболее известного нацистского куратора — Гельмута фон Паннвица, которого апологеты нацистских приспешников подобострастно величают «батькой фон Паннвицем».
Всю ответственность за переход части казаков в услужение нацистам их апологеты ухитрились возложить на советскую власть. Мол, «кровавые большевики», установив свою «тиранию», устроили «геноцид казачества» и на протяжении 20–30-х годов стремились выпить всю казачью кровь до последней капли, чем и «подтолкнули» казаков пойти на службу Гитлеру. Надо сказать, способ оправдания предательства тем или иным несовершенством жизни (мнимым или реальным) — отнюдь не новый… И при этом не только с казаками со времен холодной войны работали, продвигая черные антисоветские мифы… Однако казаки являются той подгруппой внутри русского народа, с которой давно работают целенаправленно и особо цинично. После мифа об исторической вражде русских с грузинами, армянами и т. д., а также мифа о неблизости русских и украинцев, это следующий по наглости миф, рассчитанный на подрыв уже ядра русского этноса. Продвигается, и еще с досоветских времен, идея некоей этнической особости и даже исключительности казаков, их отдельности от русского народа и даже антагонизма с ним. Наиболее емко эту идею выразил Петр Краснов, заявивший в 1944 году: «Казаки! Помните, вы не русские, вы казаки, самостоятельный народ. Русские враждебны вам».
Миф об отдельном казачьем этносе продвигается желающими раздробить Россию давно. Поскольку казаки всегда были военизированной группой, живущей на периферии государства по своему особому укладу, то и отношение к ним у центральной власти было сложное и неоднозначное. На них и хотели опираться, и вынуждены были неизбежно, в процессе централизации государства, приводить к послушанию. Для знающих дореволюционную историю утверждения о якобы беспримерной жестокости советской политики в отношении казачества выглядят и вовсе курьезными. Причем совсем не обязательно обращаться к XVII–XVIII векам, когда цари заставляли казачество подчиняться, не чураясь действовать огнем и мечом. Вполне достаточно посмотреть только на историю XIX века, когда казаки уже прочно утвердились в качестве привилегированного сословия, и станет ясно, что в своей политике в отношении казаков царская власть применяла не только пряник, но и кнут.
Вспомнить хотя бы весьма краткую историю Бугского войска, ведущего свое происхождение от турецкого конного полка из османских подданных православного вероисповедания. В 1775 году этот полк перешел на русскую службу и был поселен на Южном Буге на правах казачьего. В 1797 году полк расформировали, а его воинов перевели в разряд государственных крестьян. Однако в 1803 году Александр I принял решение восстановить Бугское казачество уже в составе трех полков. Бугские казаки достойно участвовали в Отечественной войне 1812 года и в Заграничных походах русской армии 1812–1814 годов, дошли до Парижа. И тем не менее вполне заметные заслуги молодого Бугского войска не остановили Александра I от перевода казаков в статус военных поселенцев с лишением всех положенных казачьему сословию привилегий. Взбунтовавшихся казаков жестко подавили силами регулярной армии. Зачинщики восстания были наказаны шпицрутенами и отданы в солдаты.
Судьба Бугского войска хорошо демонстрирует политику царей в отношении казачества, которую можно исчерпывающе выразить формулой: из Петербурга виднее, кто казак, а кто — нет. Казачество, возникшее как протест русского народа против усиления абсолютистских тенденций и ужесточения крепостничества в Русском государстве, к XIX столетию оказалось заложником абсолютной монархии, пусть и привилегированным. Царская власть не останавливалась перед очень жесткими средствами подавления казаков.
При этом роспуск бугских казаков — еще точечная акция. А вот в эпоху Александра II в Петербурге назрел масштабный проект, охватывавший все казачество и являвшийся такой же частью направленных на модернизацию страны «великих реформ», как и упразднение крепостничества, переход от рекрутчины к всеобщей воинской повинности, учреждение земств и т. д.
Архитекторы «великих реформ» не видели для казачества места в новой модернизированной России. Ранее главной функцией казачества была поставка государству большого количества легкой кавалерии, оснащавшейся на средства самих казаков и потому, как считалось, выгодной для бюджета. Именно ради этого казачество получило от царской власти такие привилегии, как личная свобода, освобождение от подушевого налога, право беспошлинной торговли. Однако промышленная революция быстро меняла облик войны, делала ее сложнее и технологичнее. Новые условия ставили под вопрос полезность большого количества легкой иррегулярной конницы. Да и Кавказская война, в которой казачеству нашлась широчайшая область применения, уже окончилась.
По-новому в Петербурге взглянули и на экономическую целесообразность существования казачества — с позиции недополучения средств в казну из-за налоговых льгот для большей части населения казачьих областей и их слабого экономического развития.
Реформаторы, прежде всего граф Дмитрий Милютин и Михаил Лорис-Меликов, пришли к выводу, что казачество в том виде, в котором оно существовало, невыгодно и вообще изжило себя, и начали проводить политику «огражданивания». Именно тогда, в 1860–1870-е годы, обрел широкое хождение термин «расказачивание», изобретение которого пытаются приписать большевикам, да еще и называя политику расказачивания «геноцидом».
В 1868 году правительство легализовало постоянное проживание в казачьих краях неказаков. Раскрепощенные крестьяне массово хлынули на открытые территории, и первым следствием этого стало обострение социальных противоречий. Обремененные выкупными платежами бывшие крепостные нуждались в земле. Но и для значительной части казаков земли не хватало — прежде всего из-за существовавшего между ними расслоения, при котором казачья верхушка (старши́на) владела большей и лучшей частью земель. Нараставшее неравенство вызывало недовольство многих казаков, и верхушка казачества воспользовалась новыми условиями для отвода этого недовольства на хлынувшие массы «иногородних». Именно тогда давно распространившееся среди казаков сословное чванство начало приобретать псевдоэтническое выражение. И если раньше казачество было просто оторвано от крестьянства, то теперь между этими двумя сословиями выросла стена.
Другой важной составляющей новой казачьей политики Петербурга стало изменение характера отбывания казаками воинской службы. Число казачьих полков было сокращено, и теперь действительную службу проходила лишь небольшая часть казаков, отбираемых по жеребьевке. При этом обязательств по самовооружению с призванных казаков никто не снимал.
В результате таким образом проведенных реформ значительная часть казачества начала беднеть, и далеко не все могли обеспечить себе закупку оружия, амуниции и лошадей. Так что военная служба становилась для казаков крайне обременительной. В казачестве возникло два течения: прогрессистов, в той или иной степени приветствовавших перемены, и казакоманов, видевших в политике правительства стремление ликвидировать казачество.
С гибелью Александра II государственная политика в отношении казачества снова изменилась. Александр III, а потом и его сын Николай II, увидели в казачестве консервативную силу, пригодную для подавления протестов. На смену «огражданиванию» пришло пестование казачьего духа, под которым понимались прежде всего слепой ретивый службизм и презрение к «мужикам», не говоря уж о всяких «городских», «жидах» и «скубентах».
Одним из характерных проявлений такой политики стало неявное ограничение доступа для казаков к любому образованию, не связанному с военным ремеслом. Депутат Госдумы первого созыва от Области Войска Донского Федор Крюков в одном из своих выступлений говорил: «Ему закрыт также доступ к образованию, ибо невежество было признано лучшим средством сохранить воинский казачий дух… в 80-х годах несколько гимназий на Дону — все гимназии, кроме одной — были заменены низшими военно-ремесленными школами, из которых выпускают нестроевых младшего разряда».
В то же время продолжался приток иногородних в казачьи края, и, например, в Области Войска Донского казаки составляли к началу XX века уже менее половины населения. Данное обстоятельство превращало эти территории в начиненные противоречиями мины, которые в конце концов и взорвались при развале Российской Империи.
Переходя к советской истории, констатируем, что задолго до большевиков метание царской власти от одной политики в отношении казачества к другой породило множество проблем. К моменту Октябрьской революции все предпосылки для появления русской Вандеи на Дону и Кубани уже были созданы. В частности, в мае 1917-го собрался Донской войсковой круг, впервые со времен Петра I проведший выборы войскового атамана. Победителем на этих выборах стал один из будущих белых фигурантов Гражданской войны — генерал Каледин.
(Продолжение следует.)