Леонид Александрович Китаев-Смык среди причастных к космосу человек известный и уважаемый. Прежде всего, как врач, готовивший к полету первых космонавтов — Юрия Гагарина и других, а также испытатель первой космической техники.

Однако и помимо этого у Китаева-Смыка есть множество заслуг в науке — он автор более 300 научных публикаций, семи монографий, двенадцати изобретений. Основные области научного интереса — исследования физиологии и поведения человека в невесомости и психология стресса. Среди его работ монографии «Психология стресса», «Психология чеченской войны», монументальное исследование «Психологическая антропология стресса» и многие другие.

Леонид Александрович — давний член интеллектуального клуба С. Е. Кургиняна «Содержательное единство», много общался с сотрудниками Экспериментального творческого центра (ЭТЦ). Мы помним его интереснейшие рассказы о командировках в горячие точки СССР в конце 1980-х годов — в Чечню, в Таджикистан, в Прибалтику, на Дальний Восток, где он, порой в ходе боевых действий и массовых беспорядков, изучал проявления психологического и социологического стресса.

К наступающему Дню космонавтики мы публикуем отрывки из лекции Леонида Китаева-Смыка в лектории «Космос и будущее» в Российской государственной библиотеке 5 марта 2024 года.

Для того чтобы выбрать космонавта, раздали около двух тысяч анкет, может быть, даже больше. Кандидат должен был быть определенного роста — метр шестьдесят восемь — метр семьдесят два, с весом нормального молодого мужчины. И желающим предлагали прийти записаться, чтобы работать на новых летательных аппаратах. Конечно, это был секрет, никому не говорили, какие аппараты. И откликнулось больше двухсот человек. Их всех уже дальше смотрели не только в плане того, какие рост и вес, но и — здоровье, физическая сила, интеллект.

Это всё делали в Сокольниках. Если войти в парк Сокольники, прямо пройти через середину и дальше до конца, то там и сейчас — военный авиационный госпиталь. И в этом госпитале проверяли этих двести человек. Там были двое психологов: Горбов — полковник медицинской службы, его работа была связана с авиацией, и его помощник Кузнецов — выдающиеся люди. И были отобраны двадцать человек.

Но двадцать человек сразу не научишь, не посмотришь, что с ними. Поэтому из них отобрали шесть. Их всех нужно было обучить управлению кораблем. Они уже были проверены, они знали очень многое. Это должны были быть достаточно молодые люди. Поэтому двое из них были капитаны, а четверо — старшие лейтенанты. И показатели у них все были отличные по самым разным дисциплинам. И вот интересно, что если взять суммарную цифру всех этих дисциплин, у кого же суммарная — высшая? Оказалось, у Гагарина. Где-то у кого-то один был лучше, у кого-то — другой, а вот суммарная — у него.

Но самое важное же было не в этом. Что было главное, три качества, у первых шести будущих космонавтов? Первое — это то, что было совершенно секретно, и никто в мире тогда этого не знал — что первый космонавт не спускается на своем летательном аппарате. Он спускается примерно 7000 метров в «шарике» — спускаемом аппарате. Так мы и называли — «шарик». Это было предложение молодого талантливого конструктора Феоктистова. Все говорили: «Что такое шарик? Надо, чтобы он был как пуля, надо, чтобы он был как что-то еще». Но он доказал, что лучше всего — это шарик. Левее этого шарика — приборный отсек. Всё это вместе — корабль «Восток».

Нужно было обучить будущих космонавтов работать с приборами, с рукояткой управления кораблем, если вдруг придется им управлять. И поэтому нужно было внутри расположить все приборы. А никто же не знал, какие должны быть приборы и как их сделать для первого в мире космического корабля. И тогда обратились к конструкторам авиации. Все отказались. «Какая-то космонавтика. Да неизвестно, что это, сгорит к чертовой матери, а нам потом отвечать. Мы занимаемся самолетами, самолетными системами управления, самолетными системами индикации. Не нужно нам ничего».

Что делать? У Королёва оставалось совсем мало времени, чтобы все-таки опередить американцев. И тут появился удивительный человек — Сергей Григорьевич Даревский. Я тогда работал в Лётно-исследовательском институте в Жуковском. Это был могучий центр. Представляете: 12 тысяч сотрудников. Это отдельные команды, целые институты. По двигателям, планированию, конструированию. И там же был гигантский аэродром, в котором летчиками были только заслуженные испытатели, выдающиеся люди, каких в мире больше, в общем, может быть, и не было. И вот оттуда Сергей Григорьевич Даревский пробился к Королёву и говорит: «Я сделаю всё, что нужно». Королёв спрашивает: «Кто такой?» — «У меня лаборатория, 47-я лаборатория». — «А кто там?» А у него было восемь, а потом десять мальчишек, которые только что кончили авиационный и энергетический институты. А он у них был преподавателем. И лучших он забрал себе.

И заключил совершенно секретный договор между лабораторией № 47 Лётно-исследовательского института — это маленькая лаборатория — и гигантским предприятием ОКБ-1, которое возглавлял Королёв, — там было много тысяч сотрудников. И вдруг это стало известным в Лётно-исследовательском институте. А там же 12 тысяч человек, и докторов наук только было, по-моему, семьдесят с лишним, а кандидатов — бездна. И тогда было созвано секретное партийное собрание, на котором были все сотрудники, тоже секретные. И, выслушав Даревского, все поняли, в чем дело. И вынесли Даревскому строгий выговор с предупреждением за авантюризм в науке. Какой-то зав. лабораторией — с Королёвым! Занимаемся авиацией в Лётно-исследовательском институте — а тут какой-то космос, что получится — неизвестно! Даревский кинулся к Королёву. Королёв говорит: «Против партии, коммунистов, я не пойду. Если ты сделаешь вовремя — остается несколько месяцев всего, — Ленинскую премию я тебе обеспечиваю. А если не успеешь, значит, ты авантюрист в науке, мало не покажется». В итоге ребята всё сделали.

Внутренность корабля вся сделана в Лётно-исследовательском институте. Наверху — глобус (точнее — индикатор местоположения. Глобус должен был вращаться с той же угловой скоростью, с которой корабль двигался вокруг Земли. И даже ось наклонялась, чтобы полностью имитировать положение корабля над Землей. — Прим. ред.). Глобус показывал то место, над которым должен находиться корабль. И там даже такие кружочки и точка, показывающая, куда он опустится, если, например, включить в этот момент систему посадки, в какую точку земного шара.

Посередине — удивительный прибор. Это окно, которое смотрит на мир наружу. Но оно очень интересное: круг по краю, что-то посередине. Это сделано в Государственном оптическом институте в Ленинграде. Там интересно, что посередине — круг большой, это прямо смотрит космонавт на то место, над которым пролетает над Землей. Но ведь он пролетает быстро и крутится еще! И поэтому там не разобрать, где же ты находишься. И вот на боковой части сделано так, что медленно подходит то, что еще не попало на середину. Вот такой удивительный оптический прибор.

Слева — пульт управления посадкой. Справа часы, которые разработал Олег Макаров. А справа внизу мы видим рукоятку. Это Коля Лавров ее сделал. То есть всё, что здесь было: и обшивку, и еще другие всякие вещи — в свое время сделали эти ребята.

Дальше нужно было космонавтов тренировать. Ну хорошо, шестерку в Жуковский надо привезти, а где расположить? Это гигантская секретная территория. Там высокий забор — красивый, но с колючей проволокой. Позади — шестиметровая полоса, сплошь вспаханная, и в ней в пашне заложены взрывные заряды. Если перелезешь через забор, наступишь — не убьет, но слышно будет, а дальше там еще колючая проволока на роликах, при необходимости включается ток. И всё это огорожено на гигантской территории, много десятков квадратных километров. Это и сейчас в Жуковском всё есть, тоже так же примерно. Но никто не захотел космонавтов располагать.

А где их располагать? Надо, чтобы секретно было. А только что для 12 тысяч секретных сотрудников Лётно-исследовательского института построили поликлинику. И в то время, как раз в 1958–1959 годах, там был создан медико-биологический центр, он назывался отделом авиационной и космической медицины. И под этот отдел отвели третий этаж. Я в нем работал. Вход у нас был слева, и мы сразу поднимались на третий этаж по ступенькам, а первый и второй этажи были от нас закрыты.

К нам привели космонавтов. Сразу скажу, что три окна на третьем этаже — столовая, где они у нас завтракали и ужинали. Однажды нам сказали: «Давайте-ка все ваши столы, все ваши шкафы вытряхивайте в коридор». А в чем дело? Принесли в каждую комнату по две кровати и тумбочки. Четыре комнаты. И однажды мы утром приходим, а там уже живут восемь человек. Два капитана, остальные — старшие лейтенанты. У всех петлицы, «крыловички», профили, все летчики.

Я был в коридоре, в левом крыле на третьем этаже — мы же там работали. Космоса-то еще и не было, мы работали на авиацию. И в коридоре было катапультное кресло. Мне специально принесли. И мне нужно было на нем укрепить провода, по которым у летчиков во время полета можно было бы снимать кардиограмму. Я сижу и припаиваю крепление для проводов. А космонавты будущие все ходили, гуляли, смотрели — смущенные, они же нас вытряхнули в коридор. И из моей комнаты, в которой я сидел когда-то за столом — сейчас уже там две кровати, — выходит какой-то парень и что-то всё смеется, что-то всё улыбается, блондинчик такой. Подсел ко мне, посмотрел, говорит: «Слушай, дай-ка я попробую, как у меня получится». И мы с ним быстро припаяли. Ну все поняли — это был Гагарин.

Гагарин отличался от всех людей вообще, я думаю, тем, что, когда он с кем-то начинал общаться, тот человек чувствовал, что это его давний друг, близкий друг, ближе, чем родственник. Вот это было у Гагарина особое свойство, врожденная способность.

Днем будущие космонавты выходили из здания поликлиники и шли на территорию Лётно-исследовательского института. Поликлиника, хоть и секретная, была просто в городе рядом с огороженным Лётно-исследовательским институтом. И они проходили через специальную проходную, там было такое старинное здание. В этом здании было одно из подразделений Лётно-исследовательского института, так называемый филиал Лётно-исследовательского института. И на втором этаже там была как раз лаборатория № 47 Даревского, где работали ребята, которых он взял из самых лучших институтов.

Даревский сказал: «Давайте здесь расположим тренажер. Мои ребята сделают его не только для летающего корабля, но и для того, чтобы тренировать к полету». Это было почему? Потому что никто в институте не захотел даже несколько комнат отдать под тренажер для космического корабля. А он говорит: «Всё, тогда у нас здесь». Был конец 1959 года, декабрь, снег. «Ну ладно, — говорят, — сейчас привезем один из шариков — а их было несколько, пара десятков, — чтобы из него делать тренажер». А как внести туда? Даревский говорит: «Ломайте стену». На втором этаже сломали стену между окнами, вынули раму, краном затащили этот шарик туда.

Тут уже вмешался главный инженер Знаменский, выдающийся человек: «Всё, помогаем делать космос». И тут же привезли кирпичи, цемент, заделали и обратно поставили, и началась тренировка космонавтов. Как их тренировать? И вот здесь Даревскому и его ребятам пришла очень умная мысль. Ни в коем случае не брать для их тренировки людей, которые тренируют летчиков. То есть не надо никаких авиационно-военных медиков, потому что они будут тренировать летчиков-истребителей. Нам нужно, чтобы долго человек был в необычайных условиях.

И ребята стали прямо вместе с будущими космонавтами думать, как же эту тренировку организовывать. И правила тренировки, все этапы возникали в процессе. А для того, чтобы присутствовал кто-то от медицины, пригласили начальника нашего отдела Клочкова Андрея Михайловича и меня. И мы смотрели, где, как, какие поставить приборы, чтобы удобнее было двигать, то есть антропометрические факторы. Мы курировали эту проблему вместе с остальными, кто там был.

Завтракали космонавты у нас в отделе, потом шли на территорию, там тренировались, как управлять космическим кораблем, если вдруг придется. А потом возвращались обратно к нам в отдел, у нас ужинали. А наши лаборантки помогали им с тем, что на стол поставить, привозили и заказывали из соседнего ресторана.

И однажды, когда они у нас ужинали, веселые такие, всё успешно, всё хорошо, налаживают тренировки, и кто-то сказал: «Эх, лимонадику бы». А напротив поликлиники, через дорогу, на первом этаже был какой-то магазинчик. И тут Нелюбов — а он самый энергичный — вскакивает и говорит: «Сейчас сделаем». Выскочил — и с бутылкой возвращается. И тут мы видим, что шесть космонавтов тренируются, а два старших лейтенанта — нет. Эти два старших лейтенанта, когда он пришел, очень изменились в лице. И наши сотрудники тоже поняли, что это никуда не годно. Конечно, эти два старших лейтенанта — может, майора — были люди, которые, во-первых, охраняли их, во-вторых, следили за сохранением полной секретности и снимали психологические характеристики с тех, кого они охраняют. Понимаете, этот поступок выходит за рамки дозволенного. То есть космонавты должны были соблюдать строжайшую секретность.

И что случилось дальше? Дело в том, что были заготовлены три ложемента для космического корабля, отлиты по фигуре, по телу, чтобы точно под спину, — когда взлетает корабль, на ложементе лежит космонавт, чтобы ему было удобно, приятно. Один для Гагарина, второй — для его дублера Титова. Но был еще один дублер — Нелюбов. Было три ложемента, заготовленных для всех троих. И у всех у них были уже документы за подписью главкома всей нашей авиации Вершинина. Космонавт № 1 — Гагарин, космонавт № 2 — Титов, космонавт № 3 — Нелюбов. Но третьим полетел Николаев, Нелюбов почему-то не полетел.

Ну сейчас, когда там смотрят в интернете, якобы простудился — чепуха, я это отлично помню, с ним было всё в порядке. Он не полетел и четвертым. И дальше случился такой неприятный момент. Он, естественно, понимал, с чем это связано. Связано с тем, что он на себя наложил темное пятно неповиновения, а очень важным было именно это второе качество. Первое — чтобы люди могли на парашюте приземляться на ноги. Второе — чтобы они были верны своей Родине и всё делали строго по тем правилам, которые есть. А третье качество — это чтобы они могли хорошо и красиво говорить: потом по всему миру будут ездить и показывать, что советский строй — самый лучший, советская держава — самая лучшая, самая мощная и перспективная. Нелюбов понял это, конечно, он был в невротическом состоянии.

И там получилось так, что, когда они жили у нас в клинике, где-то в кафе, Нелюбов и еще двое в списке двадцати, поспорили, до рукоприкладства дошло, вызвали милицию — такими космонавты не могут быть. Но Нелюбова очень любили все, в том числе главный, кто тогда командовал всем «человеческим космосом», всеми космонавтами, всеми службами, — генерал Каманин. Он просил его извиниться перед милицией. Но Нелюбов, видимо, думал, что он уже опозорен навсегда тем случаем, который был у нас в поликлинике, не стал извиняться. Зря. Если бы извинился, через некоторое время, конечно, его простили бы, и он, конечно, полетел бы. И он был отчислен из отряда космонавтов, но он же служащий. И его командировали за Байкал куда-то на какой-то аэродром. И там он погиб под колесами поезда, оставив записку. Вот такой был замечательный Георгий Нелюбов.

Все знают про полет Гагарина, но мало кто знает, а может, вообще даже не знают, что во время полета Гагарина было 14 нештатных ситуаций, каждая из которых могла кончиться его гибелью. Неприятности начались еще до полета. Уже перед полетом, прежде чем на старт вывозить ракету вместе с Гагариным, ее взвешивали, и оказалось, что вся эта махина на 14 килограммов тяжелее, чем полагается. А там же каждый килограмм, каждый грамм рассчитаны на тягу двигателей, на выход на ту или иную орбиту. Что делать? И от чего это получилось?

Дело в том, что перед полетом Гагарина летал в точно таком же полете, на таком же кресле «Иван Иванович». Так называли манекен. «Иван Иванович» весил столько же, сколько Гагарин. А у него частично внутри, частично рядом с ним были клетки с мышами. Три клетки. В каждой клетке — по сто мышей. Белые, черные и серые. Для того, чтобы проверить статистику, — никто же не знал, как невесомость действует не только на людей, но и на животных, — собрать статистику, сколько выживет. Выжили все мыши. К ним же был проведен кислород, еще что-то такое. Эти провода были воссозданы и в корабле Гагарина. Их все обрезали и выкинули. Когда отрезали, смотрели, чтобы выкинуть ровно 14 килограммов. Но кое-что нужное выкинули. В частности, датчики температуры, которые были у него в скафандре, датчик давления, который был у него под шлемом. Там температуру мерили в кабине и решили — достаточно будет.

Перед самым полетом один инженер, молодой парень, решил проверить электрическую систему всего корабля. А он был ее автором. Конечно, ему интересно. И он обнаружил, что там имеется короткое замыкание. Это значит, что во время старта возможен взрыв всей ракеты. Менять что-то — это очень сложно, невозможно. Времени нет, уже время пошло к старту. И тогда решили так — отключить генератор питания, который питал всю электрику корабля, и подключить что-то свое. Взяли автомобильные аккумуляторы. Сколько нашли автомобилей, взяли аккумуляторы и их присоединили, и от них питали космический корабль во время старта.

Все 14 нештатных ситуаций долго перечислять. Например, корабль запустили не на ту орбиту, на которую надо, в связи с недоучетом некоторых двигателей. Получилось, что он летал по более высокой орбите, которая становилась потом более низкой. То есть каждый круг был дольше по времени. Перед Гагариным были глобус-часы, которые вы видели. И на них он видел, над каким местом он должен пролетать. А на самом деле он летел уже не там. И он докладывал: «Лечу над Африкой». Ну видел на глобусе — над Африкой летит. А он уже в другом месте летел. Ну это безобидная вещь.

Спускаться корабль должен с помощью тормозной двигательной установки. Она должна его спускать с расчетной орбиты. А как она будет его спускать с какой-то другой орбиты? А если она вообще не сработает? Если бы он летел по расчетной орбите, корабль затормозился бы от трения об атмосферу. И в течение десяти суток он бы опустился до той высоты, с которой уже можно спускаться, катапультируя кресло, — и дальше на парашютах. А если с более высокой орбиты — дойдет только через месяц до той высоты, с которой может катапультироваться. А у него через десять дней кончится не только еда, но и вода, и кислород. И поэтому все очень переживали, как сработает тормозная двигательная установка. Тормозная двигательная установка сработала нормально.

Так получилось, что там были факторы, которые вызывали перелет расчетного места. Некоторые неприятности вызывали недолет. Но приземлился он нормально.

Хотя во время приземления… Вы видели на картинке: слева был приборный отсек космического корабля. Он должен был отделиться и сгореть в космосе, а спускаться — только шарик. А он остался на проводах болтаться. И Гагарин рассказывал, что как будто кто-то ему в стену корабля из космоса стучит. Он не обратил на это особого внимания, но было нечто еще. У него внизу такой оптический прибор, с помощью которого он смотрит на Землю. А еще справа есть иллюминатор. И в этот иллюминатор он вдруг увидел, когда спускался, — трение об атмосферу, корабль весь обшит специальными такими плитками, панельками, чтобы они сгорали, а корабль оставался целым, — как они начали гореть, плавиться. И он видит, как это всё трещит, всё это гремит. И в окошке видно, как плывет расплавленный материал, металл даже. А никто ж не знал, что там ему будет видно всё это. И он сообщил: «Всё, горю, прощайте!» Но сгорела только обшивка, а он не сгорел.

И вот он приземляется и видит: громадная река. Он понимает, что река — это только Волга может быть здесь, но был ледоход, и он спускается на льдины.

Мы отрабатывали посадку будущего космонавта на парашютах на воду — это мы делали в Феодосии — и на землю — в Краснодаре. И там были интересные случаи, когда космонавт в космическом шлеме, в космическом скафандре — на самом деле испытатель — спускался прямо в Краснодаре на землю и попал на вспаханное поле, а рядом шел трактор. Тут же тракторист подъехал к нему, взял его, помог и так далее. Но по всему Краснодару распространился слух, что недавно на поле — а ничего же о космосе никто не говорил — приземлился марсианин вот с таким глазом, с одним.

А в Феодосии во время приводнения космонавт падал в воду, а к нему снизу на длинном фале — 15-метровый такой фал — был прикреплен носимый аварийный запас. 40 килограммов всего, что может понадобиться, если он приземлится в горах, где-то в Кордильерах, в Тихом океане или в Атлантическом, или где-нибудь в пустыне Гоби. И когда он в море приводнялся, то его сопровождали либо на вертолете, либо на торпедном катере. И близко к нему подходили, чтобы помочь, если что.

А что значит «если что»? На мне был надет такой костюм, полностью герметичный — можно прыгать в воду. В нем вода собирается в такой воротник, а воротник выталкивает голову наружу. Вот я прыгал в воду с вертолета — невысоко, чтобы помочь испытателю залезть в лодочку МЛАС-1 (морская лодка аварийно-спасательная на одного человека). Она была привязана к носимому аварийному запасу (НАЗ).

Вот эти две такие штуки болтались под Гагариным, когда он спускался. И он понимал, что эта лодка упадет куда-то, а он приземлится на 15 метров в стороне, ее при этом унесет на льдине. И он понимал, что это никуда не годится. И тогда он вынул парашютный нож, который был у него на скафандре. И с большим трудом отрезал фал. И носимый аварийный запас, со всем барахлом, что там было, и лодка упали между льдин, а он стал легче и долетел до берега — буквально метров 6–10 от берега. Сейчас там стоит памятник ему, но не на этом месте, а немножко подальше, чтобы удобнее было подходить.

А как у него оказался нож? Это стоит рассказать. Выдающийся наш испытатель, парашютист, катапультщик Валерий Головин испытывал и приводнение, и приземление. И вот, во время приводнения, в частности, получилось так, что как-то раз две стропы перехлестнули через громадный космический парашют, на котором спускался космонавт. Головин очень опытный человек, и тем более опускался на воду, поэтому остался цел и невредим, но сказал, что необходим нож, чтобы перерезать эти стропы. И вот благодаря Валерию Головину этот нож оказался у левой штанины, вы можете в Музее космонавтики увидеть, Гагарин его взял и им отрезал фал. (Идея прикрепления НАЗ к фалу была в следующем: поскольку космонавт в скафандре со всем снаряжением тяжелее обычного парашютиста, то носимый аварийный запас, включая и спасательную надувную лодку, опускался ниже космонавта, первым касался поверхности Земли, и на ноги космонавта при приземлении этот вес уже не действовал. — Прим. ред.).

НАЗ не смогли найти. Ну как его найдешь? Там был литр чистого спирта и литр лучшего армянского коньяка. На всякий случай, мало ли где приземлится космонавт — в Кордильерах или где-то в Африке, это всегда пригодится.