Мы закончили вступительную часть приветствий. И переходим к собственно работе нашего третьего съезда «Родительского Всероссийского Сопротивления»...

Я приветствую всех членов РВС, всех гостей нашего съезда. Очень рада и очень впечатлена тем, что люди приехали в таком огромном числе из регионов подчас очень дальних, с Дальнего даже Востока, из Сибири, с Урала, с Юга, с Севера. Это говорит о том, что мы — живая, дружно работающая организация. И если мы можем за какие-то полторы недели собраться на съезд, подготовить его, все в этом принимали большое активное участие — и те, кто в Москве готовили организационно (это большая работа), и те, кто готовили содержательную часть сегодняшних выступлений, и те, кто помогали... У нас вообще-то в организации есть удивительное, совершенно уже такое выработанное свойство: когда происходят какие-то конференции, съезды, что-то большое и значимое для нас, очень часто даже сами доклады готовит не только докладчик, а еще масса людей, которые помогают, связываясь друг с другом, довести содержание до нужной кондиции. То есть это большая коллективная работа. И огромное спасибо всем, не только тем, кто здесь, но и тем, кто сейчас не смог приехать и, наверное, смотрит трансляцию, поскольку она сегодня организована.

Я хочу сразу сказать, что у нас немножечко необычный сегодня съезд. Это фактически два съезда в одном. Очередной, отчетно-перевыборный съезд РВС и чрезвычайный съезд, связанный со ставшей неожиданно очень острой политической ситуацией. Ситуацией, к тому же вовлекающей в свой водоворот детей. Мы хотели провести съезд РВС летом, непосредственно перед Летней школой, чтобы люди из дальних регионов не ехали в Москву специально — это довольно затруднительно финансово, по времени и всяко. Это было бы менее затратно, всем более удобно. Спокойный, интересный отчет и перевыборы, которые должны по Уставу проводиться раз в 5 лет.

Скажу честно — отчитываться о работе организации, когда эта работа есть, когда ее много и разворачивается она успешно, очень приятно. РВС есть о чем рассказать. У нас ведется огромная работа. Во всех регионах. И сделать съезд, который был бы вот именно отчетным, очень бы хотелось. Но из-за того, что сегодня ситуация нас позвала на некий чрезвычайный съезд, мы вот эту часть, связанную с отчетом, максимально сократим. Фактически мы свели ее к демонстрации каких-то материалов, которые сейчас выставлены в фойе на стендах, которые рассказывают тем, кто здесь гости съезда, и, может быть, не знают всей истории нашего движения, нашей работы, о том, что мы делаем. А те, кто всё это делает и делал, могут вспомнить наше четырехлетие активной работы. Я надеюсь, что во время обеденного перерыва все смогут посмотреть на те, в изобразительном виде, представленные проекты, которыми мы занимались и занимаемся.

Это и проект «Шаги истории», и «Дети России — Детям Донбасса», и «Песни Великой Отечественной»... и многое другое, включая большие, очень помогающие выработать линию РВС соцопросы АКСИО. Там выставлено то, что мы делаем в школах, для школ, для детей, чтобы шло воспитание — патриотическое воспитание, осмысленное воспитание детей. Чтобы они понимали нашу историю и культуру, знали ее, любили, приучались читать, потому что это как раз то, на чем может строиться дальнейшее становление личности. И это то, что позволит в результате получить поколение, которое не будет потерянным, которое не будет скакать на майданах, которое будет относиться спокойно и уверенно к жизни своей страны, понимая ее не всегда простое прошлое и чувствуя, что от них зависит то, каким будет будущее. Вот эта, на самом деле очень немаленькая, крайне важная работа на позитив, которую мы ведем, сейчас у нас не будет обсуждаться подробно, потому что мы анонсировали этот съезд как наш ответ Президенту на тот вопрос, который он задал официальным инстанциям по поводу ювенальной юстиции в России.

Кроме этих приятных, невероятно полезных дел, которые мы делаем по стране с детьми, школьниками, молодежью, — мы же занимаемся и помощью семьям. И мы все время, четыре года, пятый год, сталкиваемся с тем несчастьем, которое обрушивается на огромное число наших соотечественников, прежде всего, на слои малозащищенные или совсем незащищенные, но постепенно начинает затрагивать все более широкий круг людей. Вот этот вопрос о ювенальной юстиции был задан президенту, и на него должны были ответить три официальные инстанции — это, как вы знаете, уполномоченный по правам ребенка, Общественная палата и Министерство труда и соцзащиты. Вот после того, как Элина Жгутова обратила внимание президента на то, что ювенальная юстиция на самом деле в стране есть, и народ находится уже в крайнем негодовании по этому поводу, было дано такое поручение. Мы, когда собирали подписи и собрали их двести тринадцать тысяч — в жару, в дождь, в холод, с лета до середины зимы это все происходило, как вы знаете, — мы собирали подписи под тремя требованиями: отменить «закон о шлепках», поставить заслон ювенальным технологиям и встретиться президенту с родительской общественностью, чтобы обсудить нетерпимое положение дел.

«Закон о шлепках» к моменту, когда перед президентом был поставлен этот вопрос, уже исправляла Госдума, поняв, что он антиконституционен, а вот вопрос о ювенальных технологиях не имел никакого освещения. Так же, как и не имел его в течение вот этих четырех лет после 2012-го, когда были убраны, отклонены два ювенальных закона, но процесс продолжал идти тихой сапой как-то под поверхностью и принял уже к 2016 году абсолютно зловещие черты. Итак, ведомства, к которым обратился Путин, эти самые три актора в процессе, которые должны были ответить (видимо, уполномоченный — как бы со стороны ребенка, Общественная палата — со стороны родителей, а Минсоцтруда — от социального ведомства), вот эти инстанции поручения... ну мы не знаем, выполнили они или нет. Об этом ничего не было сказано, ни публично, никак. На самом деле мы, конечно, понимаем, что там просто ничего не было сделано, потому что все они не в курсе происходящего, не вели мониторинг, не анализировали, что происходит. Да и вообще-то не в их интересах было этот мониторинг вести и анализировать. Потому что всегда можно сослаться на надзорные органы, которые во всех случаях или почти во всех случаях сказали, что всё было в порядке и законно сделано с семьей. И, в общем-то, всё будет продолжать катиться по тем же рельсам.

Сейчас ответ на этот вопрос оставлен до июля, а мы, видя такую ситуацию, сказали, что РВС подготовит свой доклад, альтернативный доклад на основе тех материалов, которые накопились у нас за четыре года. Это наша база. Наши материалы по практической работе с семьями в разных регионах, и эти материалы ценны именно тем, что каждый случай, который там отражен, он отхожен ногами, прощупан руками, обдуман головой. Это не чьи-то упоминания в прессе, про которые, наверное, можно сказать, что они недостоверны и так далее. Мы очень внимательно относимся ко всем звонкам на горячую линию, всегда проверяем: наша ли это тематика и насколько все это достоверно.

Так вот, мы стали готовить свой доклад президенту по вопросу его поручения. И, ведя эту базу, мы можем, посмотрев на нее, сказать, что это — база беззаконий по отношению к семье. И эти беззакония, безусловно, ювенальные. Именно ювенальные. Таких случаев, которые мы собрали, по которым работали и работаем и которые сейчас проанализировали, на данный момент — более полутысячи. Еще раз подчеркиваю, что за достоверность сведений отвечаем, ручаемся. В частности, у нас есть по ряду случаев документальные съемки. И я предлагаю для начала, чтобы был понятен тот стержень проблемы, вокруг которого крутится наша работа, посмотреть кое-что из этих документальных съемок. Прошу включить ролик, она называется «О чем не расскажут президенту». [Демонстрируется ролик об отобраниях детей.]

Наше название не нравится. Сопротивления — не должно быть. Сопротивление фашизму — это, оказывается, экстремизм и почти что терроризм, имейте в виду, дорогие соратники. А вот это, то, что заснято... ну, мне кажется, это без комментариев, поэтому вернемся к нашей базе.

Обычно обществом, когда ему показывают отдельные кошмарные случаи отобрания детей, в ответ высказываются разного рода возражения. Что это всё не проявления системы, а неправильное поведение отдельных служащих. Что эта семья все равно была неблагополучная и это всё оправдывает. Или предлагают довериться официальной правовой оценке случая надзорными органами, хотя всем понятно, что надежность такой оценки, мягко говоря, проблематична. Но, так или иначе, президент просил проанализировать практику отобрания детей не только с точки зрения неправомерного вмешательства в семью, т. е. со стороны формально законной, но и с точки зрения избыточности принимаемых мер. Это позволяет и даже обязывает рассмотреть более широкий круг вопросов, связанных с отобранием детей, в том числе сами нормы закона. А также те внушаемые новые «нормы», в кавычках, поведения по отношению к семье, которые приводят к быстрым изменениям в психологии правоприменителей, делают их нечувствительными к скверне, в которой они участвуют, и стремительно наращивают всю эту порочную практику.

Для того чтобы разобраться в происходящем, мы выбрали, как нам кажется, единственно верный подход. В основу первой части доклада президенту, который состоит в изложении той практики отобрания детей, с которой мы непосредственно столкнулись, мы кладем не случаи отобрания, а связанные с отобранием детей явления современной жизни, явления, которые через эти случаи обнаруживаются. Задачу анализа практики мы видим в том, чтобы из случаев, которые были у нас в работе, сначала выделить сами эти явления, а потом делать выводы об их причинах, мотивах действующих лиц, стоящих за ними интересов, способов организации такой практики и о мерах по ее искоренению.

Все эти выводы представляются в соответствующих разделах готовящегося доклада президенту. Он будет закончен в мае и к июню представлен, т. е. тогда, когда, собственно, и ждем доклада от официальных структур. При этом наличие самого явления подтверждается тем, что мы имеем массу однотипных свидетельств из разных мест. И истории, которые мы прилагаем к исследованию, достоверно это иллюстрируют.

Вот, кстати, наша статистика отобраний и угроз отобрания по регионам за 2013–2016 годы.

Здесь видно, что в разных регионах ситуация несколько разнится, вот красное — это отобрание, синее — это угроза отобрания. И видно, что в каких-то регионах сразу переходят к делу, без угроз. А в каких-то это несколько иначе строится. Но все равно почти повсеместно происходит... вот одна и та же идет практика.

Как происходит отобрание? Чаще всего детей забирают из дома. Как правило, не предъявляется постановление об отобрании. И поразительным образом составляется, обычно задним числом, акт о «беспризорности или безнадзорности», что, в общем-то, довольно абсурдно, когда речь идет о домашнем ребенке, а не о том, кого нашли в канализационном колодце. То есть выдирают ребенка буквально из рук матери, вы это видели только что, но фиксируют его якобы беспризорное состояние. Нередко отобрание детей, совершаемое без постановления, происходит с применением силы, а порой с вопиющим насилием над разлучаемыми детьми и родителями. Только что вы видели тоже, как это может происходить. Растерянным и напуганным родителям часто дают на подпись документы, содержание которых они не могут вспомнить, или пустые бланки.

Вот это — наша статистика по тому, как оформляются эти отобрания. Есть документы — нет документов. Ничего не выдано. Вот чаще всего — ничего не выдано, как вы видите. Забирание из школы или из детского сада — это тоже уже теперь распространенное, увы, явление. Из ме­дучреждений можно, из больниц. Отличается это еще тем, что родителям, как правило, о факте отобрания не сообщают. Родители узнают, что ребенок увезен бригадой межведомственного взаимодействия, лишь когда сами приходят за ним в учреждение. Поводом для отобрания могут быть синяки и ссадины, которые не квалифицируются как ущерб здоровью и происхождение которых априорно приписывают родителям. Забрав ребенка без разбирательства, его потом могут долго уговаривать оговорить родителей. Это мы сейчас тоже видели. В одном из видеофрагментов — да, вот это была очень яркая история, тульская, про Сашу Табачную — девочка рассказывает, как это делается. Случай этот — не единственный. Вот, пожалуйста, здесь — вот это кусочек из нашей базы, один из многих. Ну вот это тульский, а рядом — пермский случай: подговорили службы двоих старших детей.., а вон — Амурская область... Вы понимаете, это — повсеместное явление-то. Распространено отобрание просто за то, что ребенок находился «без законных представителей», то есть находился с другим взрослым, родственником или знакомым. Служащие высказывают абсурдное, но уже окрепшее в них убеждение — и здесь очень важно, что уже окрепшее, закрепившееся, — что ребенок должен всегда находиться с законным представителем. Бабушка ему «никто», ребенок в этом случае якобы безнадзорен.

Во что превращается уже и во что превратится наша жизнь, если следовать дальше вот этой логике? А ведь ей уже вовсю следуют. Во всяком случае, когда идет разбирательство, вплоть до судебного, это на полном серьезе обсуждается. Потому что ведь сказано, что законный представитель — это мама и папа. Вот и, например, этого мальчика трехмесячного, Родиона Тонких, оставила мама, уйдя за старшей девочкой в детсад на час, оставила с крестной. Забрали за безнадзорность, от крестной, а также за то, что в доме было нестиранное белье — в эти несколько дней не подавали воду в их поселке — а в холодильнике была каша, про которую было сказано, что «каша — это не еда». Видите — целый набор преступлений в одной семье! Как же не забрать! Отбирают по причине социально опасного положения. Которым называют самый разный комплекс претензий. Недостаточность еды, каша — не еда... причем это «каша — не еда» зафиксировано в разных регионах. Это может быть в Краснодарском крае, это может быть где-нибудь под Иркутском — неважно, вот кто-то пустил этот слух, что каша — не еда. И они ему следуют. Плохие материально-бытовые условия приводят не к предложению помочь, что было бы естественно, а к претензии на отобрание детей. Если мать лежит в доме больная, то опека позволяет себе забрать из дома детей или ультимативно требовать положить ее в больницу.

Среди причин неблагополучия, которые отмечаются в актах, встречается простое употребление алкоголя, как будто оно у нас запрещено. При этом речь не о хроническом алкоголизме, а о таких обстоятельствах, как «выпивала при ребенке», «была в состоянии опьянения», скажем, после поминок, голословные обвинения в злоупотреблении спиртным сплошь и рядом сопровождаются настойчивым советом закодироваться. Когда же перепуганная, затерроризированная мать или бабушка, ни в коей мере не являющаяся алкоголезависимой, делает это, появляется компрометирующая ее запись в деле и довод для отнятия ребенка, для лишения прав.

Мы сталкиваемся с претензиями го­сучреждений, которые становятся основанием для вмешательства опеки в жизнь семьи. Скажем, отказ от государственных услуг, тогда как мать, например, пользуется частными — лечит у частного врача ребенка. Но — можно сказать, что она уклоняется от родительских обязанностей!

После отобрания детей что происходит? Со стороны КДН (комиссия по делам несовершеннолетних — прим. ред.) и прочих органов фиксируются многочисленные случаи давления и запугивания родителей. Родителям часто не сообщают, куда помещают или переводят детей. Родственникам часто отказывают в оформлении опеки над кровно близкими им детьми, нарушая принцип приоритетности родственной опеки. Или пытаются отговорить родственников от установления опеки. Часто встречающееся явление — это отказ в свиданиях с отобранными детьми или перемещение детей на большое расстояние от дома, на десятки и сотни километров, чтобы родители не могли их навещать. Детей при перемещении обманывают, не говоря о том, куда и зачем везут. Здоровые маленькие дети после отобрания помещаются в больницы, как правило, в инфекционные отделения. Матери отказывают в законном праве лечь в больницу вместе с ребенком.

Собранные нами факты подтверждают, что условия содержания отобранных детей в приюте или больнице часто оказываются хуже, чем в семье, из которой их изъяли. Далее создаются препятствия для возвращения ребенка. Независимо от того, помещен ли он в организацию добровольно, по уважительной причине (например, болезнь родителей) или после отобрания, возвращать детей не торопятся — чинят препятствия. От родителей требуют собрать и представить дополнительные справки и документы, как если бы он был не родителем, а претендентом на опеку. Могут потребовать постановку грудного еще младенца на очередь в детсад.

Это нередкий, кстати, случай. Как раз от семьи трехмесячного Родиона Тонких потребовали собрать срочно справки о работе отца, еще ряд справок и поставить на очередь в детский сад. Ему три месяца, но его надо было поставить на очередь в детсад, а без этого не шел разговор об отдаче. Так вот, когда через пять дней мать, собрав все эти справки, пришла в больницу, ее встретили известием, что мальчик ночью умер. У него черепно-мозговая травма «от соприкосновения с тупым предметом».

Дальше, сколько мы ни бились по этому поводу, но мы добились только того, чтобы дело было не закрыто, как его поначалу было закрыли через несколько месяцев, через полгода, а передано на доследование, на повторную экспертизу в Москву. Но с тех пор так ничего и не произошло.

То есть такая стена окружает все эти безобразия, даже вот с такими исходами, что вообще непонятно, как с этим бороться. Если где-то наверху не будет понято, что так жить нельзя, то даже непонятно, чем это может кончиться. Потому что это уже какой-то разгул.

Так вот, про выполнение родителями требований. Они их выполняют, но детей им не торопятся возвращать. И изобретают новые требования. Часто оказывается, что отобранный без лишения родительских прав ребенок уже передан в опекунскую семью, пока родители добиваются его возвращения. И уже опекун выступает в суде истцом о лишении их родительских прав. Социальная помощь тоже оказывается поводом для того, чтобы забрать ребенка из семьи или установить над семьей опасный для нее контроль. Наличие неблагополучия часто приводит к претензиям к семье, а вовсе не к предложению помощи. Даже если очевидно, что семье можно и нужно помочь, все чаще нуждающиеся семьи слышат предложения «освободиться от ребенка» или угрозы отобрания. При этом семье выдвигаются требования невозможные или морально недопустимые. Стало нормой вместо помощи навязывать семье непонятное и ненужное ей сопровождение или патронат, отказ от которого ставится ей в претензию. В собранных примерах встречаются случаи, когда заинтересованным сопроводителем является даже не НКО, а общество с ограниченной ответственностью, которое жалуется на родителей в опеку.

Мы видим, что контроль за семьей становится самоценным. И, конечно, причина этому — возникновение сразу двух рынков: рынка замещающих семей и рынка сопровождения семей, признанных находящимися в трудной жизненной ситуации. В некоторых регионах проводятся рейды (иногда это прямо «месячники») по тотальной проверке, когда межведомственные бригады обходят семьи, вылавливая любые поводы для того, чтобы можно было детей отобрать или, как минимум, поставить на контроль КДН с дальнейшими незавидными перспективами. Те, кто попали под этот контроль, уже могут быть уверенными, что от них не отстанут. Граждане, как правило, впускают служащих, хотя имеют право не пускать. В случае нежелания впустить опека и КДН врываются в дом силой. В случае, который здесь был показан, в поселке Новобурейском Амурской области, там просто, прикрываясь ОМОНовским щитом, ворвалась к одинокой матери с младенцем бригада спецназа или, как там, ОМОНа. И теперь эту молодую женщину, вы ее видели, судят за нанесение царапин полицейскому на шее якобы. В общем-то можно было нанести царапины при таких обстоятельствах, согласитесь.

Так вот, в доме ведут себя они бесцеремонно, с уверенностью в таком своем праве. Часто не представляются, обращаются исключительно на «ты». Всячески подчеркивая свое могущество по отношению к тем, кого презрительно называют «контингентом». Кстати, вот эта самая программа «Контингент», проект «Контингент», который мы сейчас вроде бы приостановили, вот я думаю: случайно ли у нее такое название? Как-то очень перекликается с тем «контингентом», над которым бдят наши ювенальные органы.

Предъявляются претензии к незаконченности ремонта или текущему беспорядку. К отсутствию работы, к тому, что работа вахтовая и детей приходится оставлять родственникам. По долгам ЖКХ. Нет отдельного спального места — такая претензия может высказываться многодетной семье, живущей стесненно, даже если по региональному закону такой семье положено предоставление жилья. От матери требуют отказа от одного ребенка под угрозой отнять остальных детей.

Пристальным вниманием органов опеки пользуются случаи, когда мать болеет, даже если в доме живут и другие взрослые. Свежий случай: мать после родов два месяца была в больнице, сейчас ребенка ей не отдают. Наши ребята борются за то, чтобы ребенка ей отдали, но это оказывается очень непросто — «она же целых два месяца в больнице — неблагополучие!».

Весь проанализированный нами материал говорит не только о заинтересованности органов опеки и попечительства в отобрании детей, фактически настоящей охоте, нарастающей с каждым месяцем, но и о радикальной смене установок госслужащих в отношении к семье, по сравнению с традициями народов России.

Мы видим, что:

1. Принцип невмешательства в дела семьи уже не действует.

2. Родительское право как первоочередное право родителя определять и представлять интересы детей, отменяемое только судом, фактически уже не существует. Действует принцип, что чиновники-специалисты лучше знают, нуждается ли семья в содействии. Родителей лишают рычагов ответственности за воспитание детей — свободы выбора мер воспитания.

3. Неблагополучие семьи стало поводом не для предложения помощи семье, а для обвинения семьи и признания ее недостойной растить детей.

4. Принцип защиты интересов ребенка стал пониматься извращенно. А именно, как его защита от родителей, как право ребенка на более благополучную обстановку. Причем благополучие меряется чисто материальными категориями.

В выступлении на съезде трудно сделать исчерпывающий обзор всех, зафиксированных нашей базой ненормальных явлений.

Я остановлюсь на одном, наиболее показательном в плане преступания нравственной нормы и пугающем своей, на глазах растущей «популярностью». Это доносы. Доносы становятся потихоньку и, увы, достаточно быстро, нормой нашей жизни. Они оказываются поводом для вмешательства в семью. И не только сообщение о преступлении или свидетельство об антиобщественной деятельности, а любое сообщение о том, что семья неидеальная, что в ней могут оказаться какие-то не те условия. Рассмотрением таких доносов занимаются теперь не правоохранительные службы, которые все же обу­чены тому, что такое протокол и надзор. Теперь по любому «сигналу» в семью для проверки выходит представитель опеки, не связанный никакой процессуальной деликатностью. Ответственности за сигнал никто не несет. Вы спросите: кто доносит? Ну, вы знаете... вообще-то, доносят граждане. Граждане безнаказанность доносов уже заметили и стали использовать такие сигналы для давления на родителей в собственных интересах, не связанных с интересами детей. Мотивами могут быть корысть, неприязнь, месть. Сплошь и рядом на родителей доносят их родственники, находящиеся в конфликте. Иногда просто по наивности. Частое явление — конфликт бабушек и матерей: бабушка считает, что мать неправильно воспитывает, мать не дает ей внучку, бабушка при этом надеется, что внучку заберут и отдадут ей. Но происходит иначе.

Вот тут как раз один из таких случаев. Таких случаев много. На матерей в опеку жалуются бывшие мужья.

Если три года назад мы не брали к рассмотрению случаи внутрисемейной тяжбы за ребенка, так как это — не ювенальные истории, то в последнее время многие такие споры идут при активном участии опеки. В опеку стали обращаться, оговаривая бывшего супруга, а она, опека, вставать на сторону супруга-доносчика и шантажировать другого супруга отобранием детей. Эта скверная перемена произошла буквально на наших глазах. Доносы пишут и соседи: если слышат, что в семье ссора или если знают, что мать или отец уезжают на заработки, оставляя детей на родственников. Поводом для доноса может быть конфликт на работе. Например, один из наших так и не разрешившихся справедливо случаев о разлучении четырех девочек с приемными родителями — это семья Горбуновых в Мурманской области. Тут вот в видео был кусок записи оттуда, где девочки бросаются к приемной, но на самом деле родной для них матери, будучи в детдоме, — в основании своем имел как раз конфликт на работе отца и, как результат, — оговор приемной семьи. Почему опека, следственные органы, суд и прокуратура не захотели добросовестно разобрать ситуацию, можно только догадываться. Не в последнюю очередь от ощущения власти и сознания своей безнаказанности.

Мы работаем с сотнями случаев, но еще ни разу не сталкивались с тем, чтобы служащий, превысивший полномочия, — что приводит к страданиям семьи, к болезни, иногда даже к смерти взрослого или ребенка, как в случае с Родионом Тонких и Умарали Назаровым, — понес бы наказание, даже в случае доказанной невиновности семьи, выигранного семьей суда! И если эта легкость разрушения семьи и полная безнаказанность для тех, кто это сделал, не будет в кратчайшие сроки изменена, в России реализуется даже не ювенальная юстиция западного образца, а нечто худшее, потому что, попав на чуждую ему культурную почву, вирус безнравственности съест общество до конца. Пока мы видим, что доносы культивируются сознательно. Уже ни для кого не секрет, что поликлиникам, детским садам, школам в обязательном порядке вменяется собирать сведения о семьях. После посещения семьи патронажной медсестрой может появиться жалоба на ненадлежащие условия. Если родители не согласны с назначением поликлиники или просто ее не посещают, а лечат ребенка у частного врача, поликлиника может обвинить их в невыполнении родительских обязанностей. Неоднократны в нашей базе случаи доноса в опеку по результатам конфликта со школой или детским садом из-за отказа участвовать в сдаче денег или по поводу критики родителями организации. Пропуск занятий в школе или непосещение детсада — организация не объясняется с матерью, она обращается в опеку! Опека же выезжает по доносу, не оценивая мотивов доносителя. И самого доноса она семье не показывает. А в некоторых случаях очевидно, что доноса и не было — опека сигнал выдумала, чтобы просто иметь основание прийти.

Почему опеке стало так интересно приходить? Вопрос в условиях рынка риторический. Об этом, думаю, исчерпывающим образом расскажет следующий докладчик.

Я же, заканчивая, скажу: когда я смотрю на ту часть нашей базы, которая описывает множественные случаи доносов и то, как это организуется, поощряется, как к этому призывают... а ведь сейчас вы, наверное, уже слышали — во всяком случае, все, кто в РВС и занимаются этими проблемами, — что сейчас администрации просто настаивают на том, чтобы граждане доносили на семью. Вот мне тут вспомнилось произведение Достоевского «Зимние заметки о летних впечатлениях», где он, оказавшись во Франции, очень удивился тому, что там нормальным считается доносить. Хозяин гостиницы или какой-нибудь мелкий чиновник легко и буднично доносит — это нормально, и это никого не возмущает, не удивляет, не считается неприличным. Достоевский тогда сказал, что вот интересное дело: что в России даже падающий человек, нравственно падающий, знает, что он падает, что это падение. А здесь, во Франции, этого нет, это норма. Он тогда подметил тот ген безнравственности, который, наверное, и приводит к таким явлениям, как ювенальная юстиция. Так вот, если нас сейчас будут переформатировать под этот западный образец, то можно уверенно сказать, что нас не будет. У нас не будет страны, не будет народа, не будет ничего.

В общем, я изложила результаты работы над нашей базой ювенальных случаев. Зафиксировав однотипность этих случаев, мы можем говорить и говорим о совершенно новых явлениях в нашей жизни. Явлениях, находящихся в противоречии с нашими традиционными представлениями о благе и зле, то есть разрывающих живую ткань общества, нравственные и культурные основания, складывавшиеся веками. Порождающие противоречия, чреватые социальным взрывом либо самоотторжением народа от государства и его деградацией.

Кто и за счет чего продвигает чуждую нам антисемейную идеологию, каковы механизмы этого продвижения — будет рассмотрено в следующих выступлениях, представляющих наш доклад президенту.

Спасибо за внимание.