Сейчас все обсуждают сериал «Слово пацана». Но он лишь один из длинного ряда неоднозначных культурных продуктов, поддерживаемых государством. Недавно на сайте ИА «Красная Весна» вышел цикл статей Анатолия Янченко, посвященный проблемам финансирования российского кино. Я бы хотела продолжить тему и рассмотреть мультфильм 2023 года, получивший от государства 150 миллионов рублей безвозвратной ссуды, — «Руслан и Людмила».

Сразу скажу, что современные анимационные фильмы я смотрю крайне редко. Главным образом из-за сомнений в качестве сценария и картинки. Особенно в отечественных проектах вроде бесконечных «Трех богатырей» или «Синдбада-морехода». Однако для «Руслана и Людмилы» решила сделать исключение. Картину создавала команда, ранее снявшая коммерчески успешное переосмысление сказки Г. Х. Андерсена «Снежная королева». Новое творение его создатели снабдили многообещающим слоганом «Больше, чем сказка». Как гласит официальное описание, мультфильм сделан по мотивам поэмы А. С. Пушкина — а уж Пушкина-то испортить невозможно! Оказалось, я ошиблась. Впрочем, русский классик в этом не виноват, потому что в мультфильме нет ни одной его строчки.

Было бы глупо, однако, критиковать авторов мультфильма за то, что они не следовали букве пушкинской поэмы. Создатель замечательной киноверсии «Руслана и Людмилы» А. Л. Птушко изменял оригинальный текст, делая купюры и перенося авторские реплики в прямую речь персонажей. И наш оперный классик М. И. Глинка разрешал некоторые вольности своим либреттистам. А балетные версии «Руслана и Людмилы» вообще исключали слова. Всякое воплощение литературного первоисточника в другом жанре — это рождение нового произведения, и анализ его нельзя замыкать в узких рамках текстологии. Куда важнее вопрос, в какой степени удалось сохранить дух прототипа.

Нынешняя мультипликационная версия «Руслана и Людмилы» удручает тем, что в ней русским духом и не пахнет. Парадокс, но держа в руках оригинальный пушкинский сюжет, четверо драматургов обработали его так, что он стал напоминать собрание голливудских клише, сгенерированное нейросетью. В каждом кадре сквозит «пустое, рабское, слепое подражанье»: начиная с заставки, напоминающей диснеевский «Аладдин» 1992 года, и заканчивая традиционной для того же Диснея финальной песней.

Практически каждый характер имеет иностранный «первоисточник»:

• Наина — комическая помесь Малефисенты и Круэллы де Виль;

• Финн — безумный Мерлин из «Шрека Третьего»;

• Ратмир — типичный второстепенный принц, какого можно видеть в уже упомянутом «Аладдине»;

• Рогдай — злой охотник Гастон из диснеевской же «Красавицы и чудовища». Между прочим, в данной версии «Руслана и Людмилы» именно он, а вовсе не Фарлаф, совершает убийство;

• Фарлаф здесь соответствует скорее подручному Гастона Ле Фу, или разбойнику Абисмалю из второй части всё того же «Аладдина», или даже говорящему Ослу из всё того же «Шрека». Это добрый трусливый увалень, не способный ни на какое преступление. Некоторое новшество по сравнению с перечисленными персонажами связано с тем, что Фарлаф — маменькин сынок и по ходу действия переживает эволюцию и получает награду (!), потому что в конце концов проявляет храбрость в споре с собственной родительницей.

Свой привет модной западной повесточке передает и образ Людмилы, одновременно напоминая Жасмин из голливудской киноверсии «Аладдина» и Рапунцель из мультфильма «Рапунцель. Запутанная история». Людмила в обсуждаемом опусе — самый сильный и активный персонаж. Еще до похищения Черномором она не только выбирает себе мужа (даже готова с ним сбежать), но и произносит дежурный феминистский тезис о том, что хочет сама управлять государством. А впоследствии устраивает побег компании похищенных принцесс. Совсем как Фиона, опять же из «Шрека Третьего».

В это самое время Руслан… сомневается и мямлит! Дело в том, что здесь он не витязь-богатырь, а зодчий (вероятно, выпускник ПТУ или архитектурно-строительного института). И, хотя у него есть доспехи и оружие, в походе оказывается, что пользоваться луком и стрелами он не умеет. Это не мужчина, а подросток. И тоже клон западного персонажа: даже внешне он смахивает на принца Арти из «Шрека-3».

И, в отличие от пушкинского прототипа, мультяшный Руслан практически никакого героизма не проявляет. Часть побед на своем пути он одерживает случайно, часть — благодаря образованию и смекалке, но жертвенности, готовности отдать жизнь за любимую у него нет. И мук от руки врага он не принимает.

Напомню: у Пушкина на обратном пути Руслана и Людмилу подстерегает Фарлаф. По наущению Наины он убивает спящего Руслана и похищает девушку. Погибшего Руслана с помощью волшебной воды оживляет Финн.

Здесь же Руслан спокойно спит под шапкой-невидимкой, а удар за него принимает сам Финн, изменивший внешность. И никакой мертвой и живой воды — Финн умирает на руках у Руслана, превращаясь в дерево. Тут же умирает и Наина, освобожденная от любовных заклятий. Судите сами, насколько это далеко не только от поэмы, но и от жанра сказки как таковой.

Вообще перетрактовка образов Фарлафа и Руслана в нынешних исторических условиях выглядит странно. Ведь у прозорливца Пушкина именно Фарлаф живет в имении под Киевом и ведет себя по отношению к сопернику так же трусливо и вероломно, как бандеровцы по отношению к военнопленным и мирным жителям.

Пушкинский Руслан не случайно носит свое имя. Великий русский поэт был еще и замечательным историком и наверняка изучал полемику о происхождении русского народа и самого слова «русский», которую вел еще Михаил Ломоносов. В этой полемике говорилось и об именовании древних славянских племен «русколане», а отсюда и имя Руслан, которое, следовательно, указывает на идеальный образ русского человека — богатыря, защитника, героя. Пушкинский образ «пропитан красотой подвига», как и вся классическая русская литература (об этом подробно говорила детский психолог Ирина Медведева в недавнем интервью газете «Суть времени»).

Руслан из современного мультфильма пропитан скорее неуверенностью в себе. Он инфантилен. А иногда и карикатурен. Создатели картины зачем-то ввели в сюжет говорящего медведя Беорна (вероятно, посмотрев первую часть кинотрилогии «Хоббит» Питера Джексона) и заменили им боевого коня. И когда простодушный герой (лицом и манерами чем-то напоминая певца Шамана) выезжает в путь верхом на медведе, так и тянет спросить, где рюмка водки и балалайка…

На этом русский колорит мультфильма исчерпывается. Даже в визуальном ряду — костюмах, архитектуре, пейзажах — его нет. Усредненная мода средневековой Европы и Азии. Тема защиты Родины, одна из краеугольных в поэме Пушкина, здесь вообще не затрагивается. В целом все серьезные темы поэмы — жизни и смерти, жертвенности, любви, времени, правды и лжи, предательства — в мультфильме намеренно приглушены и смазаны. Финн, оказывается, не боролся всю жизнь за благосклонность холодной Наины, а просто неудачно применил любовные чары. Великан, хранитель волшебного меча, оказывается, не погублен, а только пленен своим братом Черномором, трусость Фарлафа вовсе не ведет его к подлости и так далее.

Можно было бы не останавливаться так подробно на мультфильме 2023 года, о котором через пару лет, скорее всего, никто и не вспомнит. Но меня смущают две цифры.

Первая — возрастное ограничение 6+. Оно означает, что маленькие дети могут смотреть сие творение задолго до того, как прочитают поэму Пушкина (если мне не изменяет память, ее проходят в пятом классе средней школы). Захотят ли ребята читать классику после знакомства с такой экранизацией? Как они эту классику воспримут? Я уж не говорю о том, кому и чему незрелые умы могут подражать.

Вторая цифра — сто пятьдесят миллионов рублей бюджетных денег. Не будем заниматься подсчетами, сколько техники, амуниции или контейнеров гуманитарной помощи можно было бы собрать на эти средства для наших солдат или нуждающихся мирных граждан. Искусство государству тоже необходимо, и люди, которые его делают, тоже нуждаются в поддержке. Мультфильм «Руслан и Людмила» создавал большой коллектив. Благодаря Фонду кино люди получили рабочие места, их семьи не остались голодными. Но, возможно, та же воронежская студия могла бы использовать те же силы и средства для выполнения другого, более полезного для общества в условиях СВО творческого задания? Или хотя бы проявить больше заботы о наследии русского гения, которому в этом году, между прочим, исполняется 225 лет.

P. S. Мне однажды довелось участвовать в создании спектакля, получившего государственный грант. Деньги были небольшие, больше двух показов постановки не предполагалось. И вот что важно: чиновники, которые должны были контролировать качество итогового продукта, отметили, что деньги освоены, а смотреть премьеру не остались. Из этого нетрудно сделать вывод, что творческий результат работы им совершенно неинтересен. Полагаю, что финансирование кино происходит по тем же принципам. Поэтому нет ничего удивительного, что премьеры вызывают либо скандал в связи с очередной духовной диверсией, либо разочарование в связи с халтурностью работы.

Но там, где речь заходит о качественных, а не количественных показателях, о необходимости художественной, этической, политической оценки тех или иных произведений, неизбежно возникает разговор об идеологии. А власти предержащие чураются этого слова, как привидения или беса.

Впрочем, дело не в слове. На Западе весьма элегантно обошли этого монстра, заменив понятие идеологии понятием ценностей. И весьма агрессивно навязывают свои ценности — сначала либеральные, а теперь «гендерно-нейтральные» и откровенно сатанинские. А когда кто-либо у них пробует робко спорить с этими ценностями, ему устраивают обструкции похлеще, чем выволочки, которые получали советские режиссеры от чиновников Госкино.

Вероятно, некоторые «патриоты» могут заметить, что если уж Россия оказалась в ситуации противостояния с Западом, то и нечего ему уподобляться в плане трансляции ценностей. Мол, пусть там «все ходят в ногу», а нам хватило такого опыта еще в пионерские времена. Вопрос только в том, может ли государство обойтись без ценностей? Как без ценностей его защищать? Родина ведь тоже ценность, причем ценность не столько материальная, сколько духовная. Особенно в нашей стране, которую «умом не понять» и шагами не измерить. А если общие ценности русскому обществу всё же нужны, то нужно говорить о том, кто и как будет их формулировать. И нужно искать способы их сохранения и передачи, пусть не западные, возможно, и не советские, а иные. Ясно, что длить культуру вседозволенности, равно как и замыкать художника в рамках бездушной бюрократии, больше нельзя.