Только что прошла 31-я годовщина расстрела защитников Верховного Совета в октябре 1993 года. Казалось бы, дела давно минувших дней — сколько потрясений с тех пор пережила и переживает Россия, сколько граждан нашей страны за эти годы погибло в войнах, терактах и катастрофах. Казалось бы, «расстрел Белого дома» и гибель нескольких сотен его защитников должны были затеряться в народной памяти среди других трагических событий новейшей истории России.
Но до сих пор произошедшее в те дни стоит особняком в памяти российского народа. Он чувствует, что тогда с ним как с исторической личностью произошло нечто нерядовое, нечто настолько важное, что изменило и его, и траекторию исторического движения государства. И это — не избыто до сих пор и продолжает влиять на судьбу страны.
Не осознав произошедшее тогда, в 1990-е годы, Россия вряд ли сможет победить даже в украинском конфликте, а ведь впереди ждут новые испытания и войны, не менее масштабные, чем идущая сегодня СВО. Если народ России хочет выжить, то ему придется честно сказать себе, что произошло 31 год назад и какова его — народа — роль в произошедшем?
Казалось бы, народ в своей массе никакой роли в событиях октября 1993 года не играл. На защиту парламента вышло несколько тысяч человек, пусть даже десятков тысяч, остальные десятки миллионов молча наблюдали за преступными действиями Ельцина, сидя дома у телевизоров.
После расправы над защитниками Верховного Совета в 1993 году у народа было два пути. Первый — назвать вещи своими именами, признать, что ельцинская власть совершила преступление, и объявить этой власти бойкот. Второй — начать оправдывать преступников, чтобы тем самым оправдать и свое попустительство этому преступлению.
Начались разговоры в стиле «это всё политические разборки, и лезть туда не надо было…», «и вообще обе стороны были не идеальны…» и тому подобное. После чего население продолжило участвовать в политической жизни страны, чем легализовало и легитимировало власть преступного режима.
Граждане России простили Ельцину и поругание прошлого, и кровавые преступления в настоящем — за обещанные им материальные блага. Именно за эти обещания население в своей массе продало пролитую у дома Верховного Совета кровь, как и кровь, лившуюся тогда по окраинам разрушенного Советского Союза. Но вместо этих благ рядовые граждане получили только большее унижение и дальнейшее обнищание.
Но почему при этом народ продолжал безмолвствовать? Не потому ли, что, промолчав в октябре 1993 года, он больше не чувствовал за собой права голоса? И не по этой ли причине население России продолжало проявлять пассивность на последующих этапах новейшей российской истории, и в том числе проявило поразительное безволие в ходе принятия пенсионной реформы в 2019 году?
Простив власти кровавое преступление 1993 года, население обрекло себя на участь леди Макбет, которая обрела преходящие ценности, оставшись взамен с ощущением крови на руках, с осознанием, что «вы и убили-с», точно по Достоевскому. Не это ли подавило в значительной части жителей России способность к консолидации и какому-либо сопротивлению, превратило в безвольную массу?
Осмысливая суть процессов, происходящих с народом постсоветской России, отечественная философская мысль назвала отсутствие общественной реакции на расстрел Верховного Совета, ставший апофеозом перестроечных и постперестроечных процессов, — нисхождением, метафизическим падением, контринициацией.
Но что такое контринициация целого народа? Можно ли понять суть процесса нисхождения исторической личности и содержание ее жизни в этом падшем состоянии? И как найти средства преодоления этого состояния, не поняв, как оно оформлялось и развивалось?
Филиппинский режиссер Брийанте Мендоса в своем фильме «Бойня» описал прохождение процесса контринициации отдельно взятым человеком. Герой фильма вроде бы не сделал ничего ужасного, он просто наблюдал за совершаемым злом и не оказал ему сопротивления. Наблюдая за тем, как шаг за шагом разворачивается страшное преступление, он самоустранился от принятия какого-либо решения, от проявления собственной воли. В результате он сам не заметил, как стал соучастником свершенного зла, потеряв при этом человеческую сущность, сломавшись, превратившись в ничто.
Мендоса в своем фильме вряд ли проводил какие-либо параллели с событиями новейшей истории России. Но эти параллели есть и, может быть, всмотревшись в них, мы сможем лучше понять, что произошло и происходит с нашим обществом.
Герой фильма — добрый и веселый молодой человек. У него и его любимой девушки родился ребенок, и они собираются обвенчаться. В ясный летний день они едут во дворец бракосочетаний. Молодые люди поглощены своим личным счастьем и, хоть они бедны, но с оптимизмом смотрят в будущее.
Чем не средний позднесоветский человек, занятый своим личным благополучием, омещаненный, но в целом беззлобный, ждущий перемен к лучшему и желающий только своего маленького счастья?
Герой по стопам отца, которого потерял в детстве, поступает в полицейское училище. Чтобы немного подзаработать, он подряжается «мальчиком на побегушках» к своим старшим сослуживцам, помогая им в мелких коррупционных делах.
Однажды поздним вечером за ним заезжают на машине и просят помочь в одном деле, суть которого не раскрывают. После этого в машину сажают проститутку, у которой с этими полицейскими какие-то дела. Ее жестоко избивают, затыкают рот, кладут на пол машины и пускаются в путь. Герой не задает вопросов и ему ничего не объясняют.
Дальше следует долгая сцена дороги. В сцене почти ничего не происходит, автомобиль выезжает за город и куда-то едет, пассажиры почти не разговаривают. Ночь сгущается, мрачнеют краски, герой ясно понимает, что происходит нечто плохое. Всю дорогу мы следим за его нарастающим беспокойством. Он очень хочет, чтобы все закончилось, но ничего для этого не делает и даже не пытается что-либо прояснить.
Машина подъезжает к частному дому, женщину заносят в подвал, ее бьют и о чем-то спрашивают. Герою при этом дают какие-то мелкие поручения, которые он выполняет. В какой-то момент его оставляют последить за жертвой и уходят. В ее вещах, вытряхнутых из сумочки, он видит фотографию ее ребенка. Он понимает, что ей грозит опасность и что он должен попытаться ее защитить, но ничего для этого не делает.
Какое-то время ничего не происходит, тянется ожидание, после чего герой понимает, что о судьбе женщины принято какое-то решение. Жертву начинают жестоко истязать и насиловать.
Есть известная фраза польского коммуниста Бруно Ясенского: «Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство». Но в том-то и дело, что герой совсем не равнодушен. Он религиозен, у него сформирован морально-нравственный каркас, у него есть представление о добре и зле, его оценка происходящего однозначна — творится нечто чудовищное.
Фильм наполнен откровенными сценами насилия, но страшно смотреть не на них. Намного страшнее наблюдать за движениями души героя, точнее, за ее параличом. Глядя в лицо зла, он как бы говорит: «Меня нет, я в домике». Он снимает с себя всякую ответственность, не только за происходящее на его глазах, но и за свои собственные действия.
При этом мы не слышим мыслей героя, но ведь эти мысли есть. И что же это за мысли? Как он объясняет себе свое бездействие? «А что я могу сделать…», «это не мое дело…», «она сама виновата…» и тому подобное. Теперь он обречен до конца жизни, каждый день повторять про себя эти мантры в самооправдание.
Не то же ли самое мы слышим от людей, которые в октябре 1993-го были дееспособны и могли оказать сопротивление или хотя бы выразить неприятие того огромного регрессивного процесса, апофеозом которого стал расстрел Верховного Совета? Эти люди принадлежали поколению, воспитанному ветеранами великой войны, тружениками тыла, они не могли при всем измельчании и омещаненности не чувствовать какими-то уголками души свою персональную ответственность за происходящее со страной. И чем яснее они эту ответственность чувствовали, тем сильнее их сломало молчаливое принятие всего тогда свершившегося.
Истязания закончились, женщина молит о пощаде, говорит, что у нее есть ребенок. Ей вонзают нож в живот, после чего начинают расчленять тело. А что герой? Он крестится и пускает слезу. Ему говорят, чтобы нашел пакеты под отрезанные части тела жертвы, и он начинает бегать и искать эти пакеты. То есть начинает помогать нелюдям в сокрытии их злодеяния.
В фильме нет мистики, но все происходящее кажется каким-то темным ритуалом. При этом обряд производится не над жертвой, а над душой героя. Шаг за шагом эта душа умертвляется. И он из человека превращается в безвольный социальный автомат. Он уже не оценивает свои действия с моральной точки зрения. Ему говорят — и он подчиняется чужой воле.
Части тела загружают в машину, и начинается обратный путь. Уверенные в своей безнаказанности убийцы по дороге выкидывают части тела из окна машины, а голову выбрасывают на помойку. Они знают, что не понесут наказания за свое преступление — как не понесли его убийцы защитников Верховного Совета. По разным оценкам, в те дни погибло от нескольких сотен до нескольких тысяч сторонников законной власти, в основном гражданских лиц. Расследование не было доведено до конца. Сколько было убито человек, и что стало с их телами — неизвестно до сих пор.
Наступает утро, «ритуал» завершен, его участники вернулись в город и зашли в кафе. Они заказывают еду, в том числе мясо. Герой тоже делает заказ, но есть не может и просит у старшего разрешения уйти. Тот протягивает герою несколько купюр со словами: «Это твоему ребенку на молоко». Герой может отказаться и не брать эти кровавые деньги, этот отказ ему ничем не грозит, при этом он может сохранить хоть крупицу себя. Но он их берет и, скорее всего, даже не выкинет, а действительно купит молоко своему ребенку, причастив и его этой пролитой крови.
Он умертвил в себе то, что могло почувствовать на этих деньгах кровь убитой, что могло содрогнуться от одной мысли, что эти деньги можно взять в руки, да еще и что-то купить на них своему ребенку. Теперь его удел — держать это мертвым, потому что если оно оживет, то сразу спросит его: «Как ты мог допустить случившееся, и кто ты, если это допустил?» Страх честно задать себе этот вопрос определит ход всей его дальнейшей жизни, точнее, существования.
Растоптав Конституцию в октябре 1993 года, Ельцин провел в декабре референдум о принятии нового основного закона страны. Если бы жители России чувствовали на тех бюллетенях кровь людей, погибших за прежнюю Конституцию, которую отменяли этим референдумом, то вряд ли явка составила бы 33 млн человек (более половины избирателей), и вряд ли бы большинство из них проголосовало «за», и вряд ли бы страна выбрала Ельцина в 1996 году. И многого еще не произошло бы, и по-другому бы сложилась история России. Но люди уже не чувствовали этой крови.
Фильм кончается тем, что герой едет домой на такси, но у машины прокалывается колесо. Он пытается поймать другое такси, но поток несется мимо, не замечая его. Водитель меняет колесо и предлагает герою сесть обратно. Герой колеблется, он решил ехать на другой машине, но не смог реализовать решение, окружающий мир показал ему, что его нет. Вернуться обратно — значит согласиться с этим. Водитель еще раз предлагает ему вернуться в машину, и он возвращается. Он теперь не человек, а глина, из которой любая чужая воля будет лепить всё, что захочет.
В последней сцене фильма его жена с ребенком на руках готовит завтрак. Герой сломлен, жертвами этой сломленности станут его близкие, эту сломленность он передаст своему ребенку.
В 1990-е годы всё население России подвергали унижению и ограблению, в ответ оно только массово спивалось, рушило свои семьи, кончало жизнь суицидом. Дети 90-х были брошены под каток разврата, криминализации, декультурации и расчеловечивания. Каждого ждала своя контринициация. Перед каждым, так или иначе, реальность ставила выбор: творить зло, молчать перед лицом зла или стать жертвой зла.
Родители в лучшем случае беспомощно наблюдали, как души их детей скармливают этому Молоху постсоветской реальности, а в худшем принимали деятельное участие в этом жертвоприношении. При этом те из них, что хотели защитить своих детей, были настолько дезориентированы, что часто не могли даже дать адекватной оценки происходящему. Они уже не могли доподлинно отличить мораль от аморальности, культуру от антикультуры, добро от зла.
Может ли герой фильма преодолеть последствия контринициации? Да, может. Только это невероятно тяжелый путь, который должен начаться с признания правды о себе и переживания этой правды. С этого же должно начаться пробуждение народа России.
Проливаемая сегодня на СВО кровь наших солдат смыла много наносного с души общества, но сама по себе она не преодолеет того пагубного состояния, в котором пребывало и продолжает пребывать население страны.
В свое время поражение во вьетнамской войне тяжело травмировало американское общество. Для преодоления этого синдрома в США были созданы и реализованы специальные госпрограммы. Немаловажную роль в этом процессе сыграли и представители культуры, в частности кинематографа. Было снято много фильмов, в которых, с одной стороны, была показана нелицеприятная правда о том, что американцы творили на той войне, с другой — нащупывались те зерна, из которых могла вырасти победа над этим посттравматическим синдромом. Но, не признав эту правду и не опершись на нее, невозможно было никакое движение наверх.
Государство должно назвать правильными именами все происходившее с ним за последние 35 лет, и уже это одно изменит многое. Встав на путь восхождения, народ ощутит себя субъектом исторического процесса и станет кратно сильнее и сплоченнее. И тогда Россия победит в этой войне и сможет предуготовиться к новым испытаниям, которые не за горами.