На нынешние события в Белоруссии, равно как и на наше будущее, самое существенное влияние оказывает конкуренция миропроектных сил.
Впервые я начал обсуждать эту конкуренцию в том цикле передач «Суть времени», который породил одноименное общественно-политическое движение. Я тогда с достаточной определенностью предсказал, что вскоре (в конце 2010-х годов) нынешнее «скотское благополучие» (так называл его Одиссей в своем разговоре с Данте) начнет сворачиваться и уступит место чему-то гораздо более чудовищному.
Я оговаривал при этом отличие прогнозов от пророчеств и настаивал на том, что человеческая воля, направленная, например, на предотвращение наползающей на мир катастрофы, имеет очень большое значение. И потому прогнозы, которые даже по отношению к природным процессам носят небезусловный характер, тем более небезусловны, если речь идет о прогнозе будущего человечества.
В 2010 году я описал то, как именно будет выглядеть фундаментальный вызов. А в 2011–2012 годах организация, созданная на основе моего представления об этом вызове, сумела на этот вызов ответить.
В результате и мир, и Россия получили некую отсрочку. Не более того, но и не менее.
Россия получила отсрочку, потому что губительная для нее «болотная» пакость оказалась пресечена. А мир получил отсрочку, потому что это спасло Россию от окончательной ликвидации. А пока Россия существует даже в своем нынешнем непотребстве, приступать к ликвидации глобального человеческого сообщества невозможно. Сначала надо добить Россию, которая в ее нынешнем виде весьма далека от того, чтобы ответить на глобальный вызов, но которая, покуда будет существовать, всё время будет дергаться. И этими дерганьями мешать одновременно и ликвидации себя, и ликвидации человечества.
В тех же передачах «Суть времени», да и в последующих своих политических рефлексиях, я подчеркивал, что с точки зрения практической политики речь пока не может идти о предотвращении движения России в направлении, губительном и для нее, и для мира. И что всё, что мы можем сделать в практическом смысле слова, это замедлить движение России и мира в этом губительном направлении. Повторюсь, не более того. Но — и не менее.
Я неоднократно подчеркивал, что политическая система, созданная в 2001 году Владимиром Путиным, всего лишь замедлила движение России к точке ее окончательной ликвидации. И что нужно, поддерживая такое замедление ликвидационного процесса, отдавать себе отчет в том, что он продолжается. И что поэтому члены нашего движения не могут поддерживать политику Путина, но должны одновременно отличать эту политику от того, что направлено на ускоренное добивание России.
В России, как я неоднократно с тех пор подчеркивал, произошел глубокий разрыв между обладанием властью и влиянием (а также капиталом и прочим — то есть тем, что прагматиками определяется в качестве элитного потенциала, скажем так, не «по Парето», а «по Моске») и всеми нематериальными качествами этих обладателей.
Забота о ближнем, преобладание дальновидности над хватательным рефлексом — все это в постсоветский период оказалось принесено в жертву банальному успеху, обеспечить который могло только подобное «жертвоприношение».
На обломках СССР, проигравшего холодную войну, могла сформироваться только такая «элита». Причем формировалась она в условиях негативного отбора, выкидывавшего из игры всех, кто обременял себя излишними колебаниями в вопросе о допустимости средств достижения собственного благополучия. Вот уж где цель — это самое беспредельное благополучие — оправдывала любые средства. И вот уж где без подобного «оправдания» войти в элиту было фактически невозможно.
Другое дело, что даже при таком негативном отборе нашлось место для элитного раскола по принципу готовности и неготовности окончательно подчиниться Западу, нацеленному на ликвидацию России.
Потому что одно дело — специфическим образом вести себя на определенной территории, а другое дело — поджав хвост, уходить с территории, оставляя ее чужой стае. На это была не готова даже часть нашей уродливой элиты, сформировавшейся на обломках СССР.
Те, кто не готовы были так уходить, стали объективным фактором замедления процесса ликвидации России. Этот процесс замедления ликвидации должен был получить какое-то идеологическое оправдание. Нельзя было долго ограничиваться одной лишь демонстрацией обнаженного хватательного рефлекса. Рано или поздно надо было сказать что-то, кроме того, что (говоря условно) «в Техасе должны грабить техасцы», «уходить со своей территории, поджав хвост, не будем, потому что западло, потому что понты дороже денег, потому что охрана собственной территории — это инстинкт». Надо было выдавить из себя нечто более содержательное. Это и произошло. Вместо примитивной демонстрации звериной хватки было заявлено о священности суверенитета, защите традиционных ценностей и так далее.
Постепенно в это уверовали те, кто поначалу просто оформлял благопристойным образом то, что было продиктовано хватательным рефлексом. А поскольку все эти словеса на сегодняшний момент объективно интегрированы в идеологическую матрицу под названием «консерватизм», то этот самый консерватизм и возобладал. При одобрении населения, уже почуявшего, что из двух зол — либерального и консервативного — консервативное является очевидным образом меньшим. А что такое любой консерватизм? Это идеология, согласно которой традиция важнее прогресса или, точнее, прогресс должен осуществляться с опорой на традицию.
Поскольку постсоветская Россия имела у себя за плечами огромный советский период с его непомерными достижениями (сверхдержавное бытие, победа во Второй мировой войне, выход за рамки догоняющей модернизации и так далее), то вывести при апелляции к традиции этот период за скобки было невозможно.
Родился некий постсоветский консервативный гибрид, основанный на том, что какие-то достоинства советского периода сдержанно признаются. В этих условиях довольно быстро пошла достаточно условная, но неумолимая ресоветизация мышления широких слоев российского населения.
Условная — потому что за скобки выводились и поражение в холодной войне, которое нельзя было объяснять одними происками врага, и жертвенно-мобилизационный стержень существования, породившего великие свершения, и участие населения в демонтаже советского образа жизни, осуществляемом во имя обретения потребительских стандартов, казавшихся поначалу весьма и весьма соблазнительными.
Неумолимая — потому что для большинства населения постсоветская реальность оказывалась тем более неприятной, чем в большей степени эта реальность оформлялась в виде нового способа бытия. Клубление хаоса, имевшее место в пресловутые «лихие 90-е», уступало место чему-то гораздо более внятному и оформленному в виде нового социального космоса. И по мере его оформления обнаруживалось, что космос этот, мягко говоря, не ахти.
Но все эти консервативные заморочки — как низовые, так и элитные — были нанизаны на определенный стержень, который самым беспощадным образом задавал параметры медленной, но неизбежной ликвидации постсоветского российского политического образования, именуемого Российская Федерация.
В своих аналитических построениях, осуществляемых и в передачах «Суть времени», и в дальнейшем, я настаивал на решающей важности того, что этот стержень — так называемая модернизация, осуществляемая с опорой на нацию как субъект модернизации. На национальную буржуазию как модернизационную элиту, на национальный суверенитет как принцип существования государств в эпоху модернизации и так далее.
Модернизация может быть, утверждал я раз за разом, и авторитарной, и полуавторитарной, и суверенно-демократической. Но она не может выйти за свои жесткие философские рамки, задаваемые, конечно же, буржуазным характером всего, что породило модернизацию. Буржуазным по определению является и тип общества, и тип личности, и политическая система, и принцип формирования элиты, и культура, и образование, и наука, и экономика, и социальная жизнь.
Эта самая модернизация наткнулась на свои ограничения уже в конце XIX века и породила две мировые войны.
Население получило не так много, как заявляют идеологи всеобщего благосостояния, якобы имеющего место в современном буржуазном государстве. Но слишком много с позиции глобального рынка.
Осознавая это, западному капитализму, осуществившему подобный компромисс во имя победы над СССР и коммунизмом, пришлось опереться на незападные страны, где населению не нужно было предлагать существенные антирыночные подачки. Эти страны и стали незападными модернизационными государствами, получившими рыночные преимущества в условиях западного антирыночного компромисса между капиталом и населением.
Первым в череде таких стран стал Китай. Запад был убежден, что удержит Китай в определенных рамках. Но этого не произошло. Запад обнаружил это уже после того, как СССР обрушился. И стало абсолютно непонятно, зачем в новых условиях нужен компромисс западного капитала с западными трудящимися. Но загнать трудящихся назад в потребительский минимум, необходимый для их конкурентоспособности с азиатами, было невозможно.
Тогда Запад объявил, что в посткоммунистическую эпоху его главным врагом являются модернизационные незападные государства. Причем они являются его главным врагом вне зависимости от того, как проводится модернизация — авторитарно, полуавторитарно или суверенно-демократически.
Тем самым Запад сначала по умолчанию, а потом и иначе объявил врагом модернизацию как таковую. А также — всех модернизационных незападных лидеров.
При этом в постсоветский период все модернизационные незападные государства парадоксально сочетали несогласие с новой западной политикой недопущения модернизации на мировой периферии, то есть за пределами Запада, с безоговорочным признанием того, что двигаться надо в определенном глобальном фарватере, и что направление этого движения задает его величество Запад.
Модернизационные незападные государства говорили: «Мы признаем ваше лидерство, мы движемся за вами, но не мешайте нам двигаться во имя законного завоевания больших возможностей для своей буржуазии и своего населения».
Запад отвечал на это: «Вот именно такое ваше стремление сочетать признание нашего первенства с вашим саморазвитием для нас представляется наиболее враждебным. И мы его будем пресекать самым беспощадным образом».
На это незападные модернизационные государства отвечали: «А мы будем упорно руководствоваться сочетанием несочетаемого. То есть признавать ваше первенство, поскольку этого требует и философия модернизации, и ее осуществление на практике. И сочетать это признание с „огрызаниями“, порождаемыми вашим неразумием. Оно, по нашему мнению, состоит в том, что вы чините нам препятствия в том, что касается нашего законного желания завоевать для себя определенные, сугубо буржуазные блага, двигаясь по модернизационному пути, фарватер которого вы задаете».
Запад на это отвечал: «Вот это сочетание несочетаемого вас и прикончит. А ни на что другое, единственно спасительное для вас и для осточертевшего нам человечества, вы и в мыслях не можете претендовать после краха СССР. А уж в действиях тем более».
Почему же Запад считал, что сочетание несочетаемого погубит те страны, которые он объявил своими главными врагами в постсоветский период?
Потому что, двигаясь в существующем глобальном фарватере или вписываясь в существующий глобальный тренд (что то же самое), модернизационные незападные государства всегда будут производить своего могильщика. Каковым является не пролетариат (Маркс в другую эпоху и по другому случаю говорил, что буржуазия производит своего могильщика в виде пролетариата), а ориентированные на Запад слои населения. А как может быть иначе, если и главы модернизационных незападных государств, и элиты этих государств всё время говорят, что они сами ориентируются на определенный тренд? И что их задача всего лишь в том, чтобы в рамках этого тренда законным образом завоевать для себя побольше возможностей с помощью большей дисциплины, трудолюбия, организации труда, культурных особенностей и так далее?
Лидеры модернизационных незападных государств и элиты этих государств не просто ежедневно и ежечасно сообщают населению, что они ориентируются на Запад как субъект, формирующий глобальный тренд, прокладывающий глобальный фарватер, но что они то же самое предлагают сделать своему населению.
Ну так население на это и реагирует. Причем прежде всего молодежь.
Поскольку все без исключения модернизационные незападные государства имеют сложную предысторию и небезусловный элитогенез, поскольку чаще всего они существенно обусловлены своим колониальным прошлым, а в других случаях (Белоруссия, Россия и так далее) проигрышем в холодной войне и разрушением общественного устройства, то у населения по отношению к этим элитам есть справедливые, крайне существенные претензии.
Эти элиты чванливы, распущены, криминальны, бескультурны и неумны, они заняты собой и они органически лишены уважения к собственному населению. Что при этом мешает Западу воспользоваться всем этим для того, чтобы сгребать под себя наиболее активную часть этого населения?
Свирепая антизападная полицейская диктатура?
Помилуйте! Ее уже нет даже в Иране. Что уж говорить о России или Белоруссии. Или о Китае. Впрочем, с Китаем отдельный вопрос. Но ни Белоруссия, ни Украина, ни среднеазиатские или закавказские государства, ни Российская Федерация, двигаясь в этом направлении, не могут и не хотят последовательно искоренять прозападные группы собственного населения, потому что они внутренне убеждены в правоте этих групп. Потому что эти группы для них свои по духу, а вовсе не чужие. Потому что они — в тренде. Они «настоящие». Они нужны для этой самой модернизации.
Кроме того, сами элиты вписаны в этот Запад. Они и огрызаются, и вписываются, и вписываются, и огрызаются. И Запад это понимает. А что Каддафи или Асад — не хотели вписаться в Запад? И, наконец, для этой самой модернизации в ее нынешнем варианте надо открыться. То есть вобрать в себя и западные финансовые потоки, и западные технологии, и западный производственный капитал.
А можно ли вбирать всё это и не производить своего могильщика в лице тех, кто вписан в этот сектор экономики, а значит, и в эту жизнь?
Кто двигается в фарватере? К примеру, тот же господин Гейтс.
Если движение в фарватере — это благо. Если нет бога, кроме фарватера, а Гейтс это пророк его, то что такое «лучшие люди России»? Это те, кто ближе всего находятся к Гейтсу. А кто находится ближе к нему? Наши западники.
И кому мы должны помогать во имя ускорения движения в фарватере? Этим западникам.
Куда мы должны затачивать образование, культуру, средства массовой информации, всю гуманитарную сферу, а заодно и всю сферу материального производства? Туда, откуда на нас изливается свет бога под названием «фарватер» и его пророков.
Значит власть, скрипя зубами, терпит охранителей, к примеру, того же Владимира Соловьева, но любит она вовсе не этих охранителей, а тех, кто наиболее созвучен фарватеру, как Господу нашему. То есть того же Венедиктова и прочих.
Соответственно и возможности будут получать максимально прозападные образовательные заведения, максимально прозападные учреждения культуры, максимально прозападные СМИ и максимально прозападный человеческий материал. Который, чтобы быть прозападным, должен быть пропущен через соответствующие мясорубки в виде прозападных образовательных заведений. Это всё и называется модернизацией.
И чем глубже она идет в России, Белоруссии, на Кавказе или где-то еще, тем более легко будет Западу сметать все эти суверенные модернизационные правительства, ссылаясь на их недостаточную демократичность или на что-нибудь еще. Повод всегда найдется.
Я говорил о том, что проблему Китая надо рассматривать отдельно. Ну так я ее и рассмотрю.
Суть этой проблемы в том, что Китай хочет в обозримой исторической перспективе перехватить у Запада лидерство в вопросе о том, кто главный пророк Господа бога под названием фарватер. И он будет делать именно это.
Либо ему противопоставят модернизированное китайское население, которое лишит китайское руководство такой возможности.
Либо этого не удастся сделать. И тогда Китай надо будет сдерживать иначе. Ну так его уже и начинают сдерживать иначе.
Но Китай по крайней мере может создать свой собственный интернет. А может ли это сделать Российская Федерация? То, что это не может сделать Белоруссия, Армения и так далее — понятно. Но может ли это сделать Российская Федерация?
Теоретически может. И вроде бы есть даже какие-то наработки. Но на практике это не делается и не будет сделано по очень многим причинам. Из которых главная одна — на это слюна не выделяется. И нет тех активов, которые будут решать это как вопрос жизни и смерти.
Потому что современная Россия, как и Белоруссия, как и все остальные, хочет одного — приемлемого вписывания в этот существующий тренд, задаваемый Западом. Элиты этих государств и их национальные лидеры даже помыслить не могут ничего другого.
Каддафи хотел модернизировать Ливию. Он ее создал, собрал из племен. Такое собирание всегда является кровавым, всегда порождает массу недовольств. Так было всегда в истории человечества, и Каддафи не исключение. Но хотел он создать национальную процветающую Ливию. И вполне был готов вписываться в западную элиту и в западный тренд.
А уж как семья Асада хотела это делать — так дальше некуда. А что, этого не хотел делать Мубарак? Или Саддам Хусейн?
Я очень не уверен, что этого не хочет делать современный Иран.
Но уж то, что этого хочет современная Палестина, тут даже вопросов нет. Тут всё очевидно.
Ну, а теперь о нас и о Белоруссии.
Российская Федерация — это порождение вписывания в глобальный тренд. При Горбачеве и Ельцине оно называлось вхождением в мировую цивилизацию (имелась в виду цивилизация Запада).
Все постсоветские государства и лукашенковская Белоруссия тоже — есть порождение такого же вписывания. А также порождение упорного нежелания понять, что именно подобное национальное суверенное модернизационное вписывание наиболее враждебно тому Западу, в который так хотят вписаться.
Ну, а теперь еще один болезненный вопрос. А чем была Российская Империя при всех ее восклицаниях по поводу православия, самодержавия и народности?
Это была попытка суверенной модернизации России с опорой на тотально прозападные (в основном немецкие) элиты. Со времен Петра ни о чем другом речи не шло. И было понятно, чем это кончится.
Спасение России, оказавшейся погребенной под обломками империи, было только в том, чтобы заявить себя в единственно возможном для России качестве — в качестве подлинно мессианского государства. Каковым на том этапе и могла быть только коммунистическая держава.
Потому что она прокладывала другой фарватер. У нее был свой тренд. У нее не было желания вписаться, а было желание рулить. Оно было недостаточно закреплено в идеологии, оно было недостаточно укоренено в сознании, но оно было. И пока оно было — у человечества были какие-то надежды на альтернативный вектор исторического движения, а нынешняя безальтернативность никаких надежд человечеству не оставляет. Она очевидным образом связана с ликвидацией человека и человечества. И осуществляет эту ликвидацию полным ходом.
Загадочность поведения российского руководства и российской политической элиты состоит в том, что принимаются поправки к Конституции, явно противоречащие безальтернативному глобальному тренду. А линия проводится на вписывание в этот тренд. То есть мы и огрызаемся, и ориентируемся на то, на что огрызаемся.
И Лукашенко таков же. Тут я возвращаюсь к тому, с чего начал.
Поскольку огрызание Белоруссии Лукашенко и путинской Российской Федерации являются замедлениями агонии, порождаемой безальтернативным трендом, эти огрызания надо приветствовать и поддерживать.
Но в стратегическом смысле они обречены. И альтернатива этому только в одном — в возникновении нового мессианства, то есть в возникновении полноценной заявки на свой новый глобальный тренд. Притом что этот тренд не может ни игнорировать коммунистическое прошлое, ни слепо его копировать.
Если такой альтернативный глобальный тренд, он же подлинное мессианство, ориентированное на восхождение человечества, а не на его ликвидацию, не возникнет в течение третьего десятилетия XXI столетия, то существующий глобальный тренд развернется во всей своей предельной античеловеческой неприглядности.
И осуществлено это будет путем зачистки тех, кто и огрызается на хозяев тренда, и в тренд вписаться хочет, «успешно» сочетая одно с другим. Их-то и зачистят прежде всего. Причем используя то, что они делают, именуя свои деяния построением суверенных буржуазных модернизационных государств.
Таковы нынешние элитные «разговорчики в строю». Их стоит обсуждать, поскольку в их основе всё та же безумная надежда на продолжение ущербно-благополучного существования человечества. Эта надежда одновременно препятствует быстрому разворачиванию ликвидкома и эффективной борьбе с ликвидкомом. Она сродни мороку. Мороку, в основе которого уверенность в возможности двусмысленного огрызательно-подражательного исторического движения, ориентированного на достижение ущербного благополучия.
Этот морок надо разрушить в себе самих, в своих соратниках, в своем народе. И это надо сделать в исторически кратчайшие сроки. В противном случае стратегическое спасение России, Белоруссии да и всего человечества невозможно. Но данный морок очень могущественно властвует над сознанием лидеров и элит. Ничуть не менее могущественно, чем в 1916 году.
Короче, «разговорчики в строю», к сожалению, будут продолжены. Но, может быть, реальность их прервет раньше, чем произойдет триумф ликвидкома. Только на это остается надеяться. Но эта надежда ничего не сто́ит без утверждения нового альтернативного глобального тренда. В чем и состоит миссия России.
Почему России? Потому что такова загадка истории. Почему-то в итоге она взваливает на себя почти неподъемный крест этой миссии, спасая этим и себя, и всё человечество.
До встречи в СССР.