С момента аварии на Чернобыльской АЭС прошло 35 лет. В ее ликвидации участвовало полмиллиона советских людей. Сейчас вокруг атомной электростанции установлена зона отчуждения радиусом 30 километров.

Как проходили работы по ликвидации последствий взрыва четвертого энергоблока на атомной электростанции, рассказал участник тех событий, председатель Ленинградского общества чернобыльцев Александр Великин.

ИА Красная Весна: Здравствуйте, Александр Яковлевич. Расскажите, как для Вас началась чернобыльская операция по устранению последствий аварии.

Александр Великин: Я заканчивал техноложку, наш Ленинградский технологический институт им. Ленсовета, и у нас была военная кафедра. Готовили по специальности «командир взвода радиохимической разведки». Я пошел в военкомат и попросился в Чернобыль как подготовленный специалист. Они меня не взяли, потому что утеряли мое личное дело, поэтому в Чернобыль меня призвали только в сентябре 1986 года. И три месяца я там работал. 27 сентября я ушел, 27 декабря вернулся.

ИА Красная Весна: То есть Вы были призваны на военную службу?

Великин: Нет, это не военная служба. Это называлось так — специальные военные сборы. Призывали через военкомат по специальности, которую мне дала военная кафедра. Нас вообще называли «партизанами», потому что, как обычно, партизанам выдают форму второго срока. Мы работали как нормальные военнослужащие, подчинялись военным командам.

Когда меня призвали в сентябре 1986, меня переодели в военную форму, дали погоны и посадили в самолет. Самолет прибыл с нашего аэродрома военно-транспортной авиации, на нем мы полетели на Украину в Белую Церковь, и оттуда нас машинами забросили в Киевскую область. Там нас распределили по подразделениям, и мы начали работать. Для нашей семьи город Чернобыль вообще имеет особое значение, потому что мой отец во время войны вместе со своей дивизией его освобождал.

Когда я попал в Чернобыль, всех прибывших спрашивали, кто куда хочет попасть, в какое подразделение. Я сказал, что отец у меня здесь воевал, и что хочу, как он, быть в разведке. Попал в отдельную роту химической разведки.

Мы работали, где-то действительно разведывали степень загрязнения, но в основном работали как нормальные дезактиваторы.

ИА Красная Весна: Вы работали в самом Чернобыле?

Великин: В Чернобыле был один раз, но потом пришел к командиру и сказал, что больше в Чернобыль не поеду. Лучше на станцию. Потому что там с одной стороны было чище, а с другой — по нервам очень бьет.

ИА Красная Весна: Каким Вы его нашли? Почему отказались туда ездить?

Великин: Припять — мертвый город. Кроме военных, никого не было. А почему я отказался туда ездить, представьте себе. У Вас дети есть?

ИА Красная Весна: Нет.

Великин: Вы вряд ли меня поймете, но постарайтесь.

Представьте себе, что в один из выходов схлопотал сверхнормативную дозу. Меня, в порядке отдыха, отправили с командой на вывоз вещей в могильник. Т.е. люди уехали, а мы с милицией открывали квартиры и все вещи отправляли на могильник.

Представьте себе, я захожу в двухкомнатную квартиру. Там на столе недоеденный завтрак-ужин, я не знаю что. Полупустой стакан чая со слоем пыли, но это еще ничего. Но когда зашел во вторую комнату — там у детской кроватки откинуто одеяльце и еще вмятина от детской головы осталась. У меня, когда поехал в Чернобыль, дочке было три года. Все — после этого я отказался ездить.

ИА Красная Весна: Во время выполнения своих обязанностей в зоне отчуждения было ли Вам страшно?

Великин: Вы понимаете, самое страшное в Чернобыле было не то, что мы работали в зоне повышенной опасности. Самое страшное было человеческое разгильдяйство или глупость. Потому что, скажем, ребята вроде меня хотя бы знали, что такое радиация, как от этого оберегаться. Это было для нас нормально и понятно. Просто мы хотя бы вели себя аккуратно.

А ребята из рядового состава — это кто? Трактористы, рабочие простые. Они не понимали, что это такое, и лезли, куда не надо. Мой знакомый работал одно время под крышей третьего блока и через телекамеры следил за состоянием работ на крыше. Он сидит, смотрит, а там очень высокий уровень радиации. Ребята работали по 30–40 секунд всего. У него в камере ножки болтают сапожками.

Он вылетел туда, а там сидят два дурака и загорают. «Ну, нам выходить не сразу, мы пока позагораем», — отвечали они. Вот, поэтому надо было следить в основном за личным составом.

У меня у самого голос хриплый от того, что я связки спалил там — орал слишком много.

ИА Красная Весна: В Вашем взводе или части были те, кто получил передозировку?

Великин: Потери у нас пошли после того, как мы уже там поработали. К сожалению, очень поздно стали вести учет нашей категории. Я лично знаю двух хороших ребят, которые умерли до того, как начали организовывать учет и диспансерное обследование. Регистр начали вести с 1991, а они скончались в 1986–87.

ИА Красная Весна: С Вашей точки зрения, там было сделано все необходимое, для того чтобы локализовать зону радиации?

Великин: Сделано было много, но вопрос — как. Там в основном работали люди, потому что на той же крыше, если попробовали запустить роботов, то и японский, и немецкий — они сдохли все, не выдержали уровня радиации.

Я сам на крыше машзала не был, я был на крыше дизель-подстанции, рядышком. Я могу сказать, что роботы сдыхают, а народ работает. Вот пригнали для того, чтобы отвезти всякую радиоактивную грязь, шикарный японский бульдозер, красавец, рыжий, блестит, как новая галоша. Он только подъехал к блоку и заглох, потому что там электроника не выдержала этих нагрузок. Поэтому там в основном работали люди.

ИА Красная Весна: Какая техника справлялась и была ли такая? Как вели себя обычные трактора или армейские тягачи (МТЛБ)? Какие машины вообще использовали для ликвидации последствий?

Великин: МТЛБ у нас не было. У нас, в роте разведки, были бронированные разведывательно-дозорные машины БРДМ-2рх, в инженерно-техническом батальоне, в основном, ИМР — инженерные машины разграждения, экскаваторы, грейдер, бульдозеры. Бетон на блок привозили бетоновозы — «шакалы» на базе КамАЗов. Радиоактивный грунт, обломки вывозили на КрАЗах, где снятую кабину заменяла довольно тесная будка, освинцованная. Вместо лобового стекла — маленькое стекло с высоким содержанием свинца. Обычные почти машины, если за управлением — люди.

На станцию гражданских специалистов доставляли обычные автобусы с ФВУ и свинцовым усилением. Военнослужащие — на грузовиках. Крупногабаритные грузы вывозили на КамАЗах со снятыми бортами. Вся техника, работавшая в зоне, за пределы зоны не ушла, осталась на могильниках.

Однако, к сожалению, на сегодняшний день такие люди, как я, не являются военнослужащими, ни работниками, мы — никто, граждане, оказавшиеся, либо находившиеся в зоне, подвергшейся воздействию радиации. «Ликвидаторы» — звучит только слово, а такого понятия в законе нет.

Участники-ликвидаторы последствий аварии, подтвердившие свое участие в работах в зоне отчуждения, получают льготы в соответствии с датами работ в зоне отчуждения, с 1991 года получили удостоверение участника ликвидации аварии в зоне отчуждения, и ставится год.

ИА Красная Весна: То есть для Вас недоступна часть льгот и прочих социальных пособий?

Великин: Да. Беда в том, что один «очень умный» депутат написал кандидатскую диссертацию, начитавшись умных книжек про радиацию, а вот что это такое на деле — понятия не имел. Поэтому получилось так, что на сегодня мы все — граждане, в соответствии с 42 статьей Конституции, которые оказались, либо находились в зоне воздействия радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС. И отсюда пошли наши беды.

При «проклятом социализме» к нам относились более честно. То есть, поскольку по законам 1986 года нас в принципе направлять-то в Чернобыль не имели права, то уже задним числом были выпущены два постановления, согласно которым, если заболевание или инвалидность возникали вследствие участия в работах по ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, то, вне зависимости от количества времени работы в зоне отчуждения, наши заболевания или инвалидность признавались и считались профессиональными, как для атомной промышленности. На этой основе писали первые законы в 1991–92 годах.