Современное международное право основано на базовом принципе, закрепленном в Уставе ООН, — суверенитете государства. Любые международные нормы заключаются исключительно в результате равноправного и партнерского диалога — «согласования воль».
В основе современной международной доктрины лежит принцип дуализма (Дионисио Анцилотти, Игорь Лукашук, Станислав Черниченко) во взаимодействии международного и национального права, который предполагает взаимную обособленность двух правовых систем — международной и национальной, при их определенном взаимодействии.
Исходя из конституционных принципов и норм Россия обязана исполнять лишь те договоры, которые были ею согласованы, подписаны и самое главное ратифицированы. Без ратификации невозможно говорить об обязательности для России каких-либо международных обязательств.
Акты, которые принимаются международными межправительственными организациями, не обладают обязательной юридической силой и носят сугубо рекомендательный характер. Их принято называть «мягким правом» (Soft Law). Это касается как структур Совета Европы, так и той же ООН, за исключением решений Совета Безопасности.
Международные договоры не могут противоречить Конституции РФ, поскольку она сакрализована волей многонационального народа России. После ратификации договоры ставятся в один ряд с федеральным законом. Такой вывод следует из норм Конституции, а также он был зафиксирован в Постановлении КС РФ от 14 июля 2015 г. № 21. Более того, КС РФ также отметил, что решения ЕСПЧ также не могут противоречить Конституции РФ и не являются абсолютно обязательными к исполнению.
Подобный подход характерен для большинства стран Европы. В частности, такую позицию высказал Федеральный конституционный суд ФРГ в связи с решением ЕСПЧ по делу «Гергюлю» еще в 2004 году. Аналогичные правовые позиции были приняты Конституционным Судом Италии в 2011 году и Австрии еще в 1987 году. Также Верховный Суд Великобритании в 2013 году отметил, что решения ЕСПЧ «не воспринимаются как подлежащие безусловному применению, они лишь «принимаются во внимание».
Говоря об имеющей непосредственное отношение к теме семейно-бытового насилия «Стамбульской конвенции», следует отметить важный факт — ее подписало 45 из 47 членов Совета Европы (не подписали Россия и Азербайджан), однако 11 государств хотя и подписали, но до сих пор не ратифицировали, то есть по факту отказались от ее применения (Армения подписала 18.01.2018, Молдавия 06.02.2017, Лихтенштейн 10.11.2016, Латвия 18.05.2016, Чехия 02.05.2016, Болгария 21.04.2016, Венгрия 14.03.2014, Литва 07.06.2013, Великобритания 08.06.2012, Украина 07.11.2011, Словакия 11.05.2011).
Тот факт, что четверть государств — членов Совета Европы в течение долгого времени не ратифицирует Стамбульскую конвенцию, однозначно говорит о том, что в Совете Европы отсутствует консенсус по поводу новых постмодернистских, релятивистских гендерных подходов к концепции прав человека и семьи. Очевидно, что подходить к юридическим механизмам, которые предлагает ввести Стамбульская конвенция, как к истине в последней инстанции, было бы в крайней степени неосмотрительно.
В этой связи, В. Д. Зорькин в своей статье «Россия и Страсбург» отмечает, что концепция т. н. «европейского консенсуса» противоречит либерально-демократическим принципам, лежащим в основе ЕКПЧ, поскольку Конвенция запрещает навязывание воли общественного большинства меньшинству, а «консенсус» в действительности является навязыванием воли большинства государств их меньшинству. Кроме того, применение конструкции европейского консенсуса ведет к неуклонному расширению центрального содержания («ядра») конвенционного права за счет сжатия периферийной зоны (в пределах которой действует свобода усмотрения национальных органов при определении конкретных форм и путей реализации данного права), что нарушает принцип субсидиарности, лежащий в основе Конвенции. И, наконец, консенсус нередко фактически формируется самим ЕСПЧ с опорой на доклады неправительственных правозащитных организаций при игнорировании позиций самих государств-участников.
Более того, в компетенции ЕСПЧ лишь указать государству на факт нарушения и потребовать исправить ситуацию, но вне его полномочий выдвигать конкретные требования по изменению тех или иных национальных норм, т. к. это может делать только государство, с учетом социально-экономических и этноконфессиональных особенностей общества. Суверенное государство прежде всего ориентируется на национальную конституцию и в принципе не обязано безоговорочно следовать предписаниям каких-либо международных структур, в том числе международных организаций и судов.
К сожалению, ЕСПЧ в своем решении по делу Володиной, вне какой-либо разумной аргументации, встал на позицию, согласно которой введение так называемого «запретительного приказа» является абсолютной панацеей от семейно-бытового насилия в России.
В заключение необходимо обратить внимание на то, что логика лоббистов дополнительной криминализации так называемого «семейно-бытового насилия» исключительно по западноевропейским шаблонам упирается в требование радикально усилить полномочия полиции по вторжению в частную жизнь граждан, причем в некоторых случаях минуя суд. То есть, в сущности, состязательный судебный процесс предлагается заменить процессом инквизиционным, при котором аргументы обвиняемого даже не будут процессуально рассматриваться, и он превентивно будет признаваться виновным.
Но в наши дни органы полиции испытывают серьезнейший дефицит квалифицированных и компетентных кадров. В частности, сегодня, по факту, вплоть до звания «капитан» можно дослужиться без наличия высшего образования. Требований же о высшем юридическом образовании, как к сержантскому, так и младшему офицерскому составу, по сути, не существует. Принятие обсуждаемого закона, очевидно, приведет к колоссальным нарушениям прав граждан со стороны сотрудников МВД, поскольку на полицию будут возложены нехарактерные для нее квазисудебные функции, реализовывать которые предлагается поручить кадрам с достаточно низкой компетенцией (например, сотрудники ППС, вневедомственной охраны, участковые и т. п.).