Для того чтобы снизить способность противника к сопротивлению (в идеале — полностью лишить его этой способности), во время холодной войны и в последующую эпоху нередко использовались информационно-психологические приемы, идентичные приемам, применявшимся фашистами в ходе Второй мировой войны. Таких приемов множество. Но сейчас мы остановимся на одном, который назовем «ПЕРЕСТУПИТЬ ЧЕРТУ».
Этот прием описан, в частности, в книге психолога Бруно Беттельхейма «Просвещенное сердце», опубликованной в США в 1960 году. Будучи австрийцем еврейского происхождения, в конце тридцатых Беттельхейм оказался сначала в Дахау, а затем в Бухенвальде. Время «окончательного решения еврейского вопроса» тогда еще не наступило. Что позволило влиятельным американским заступникам Беттельхейма добиться его освобождения и эмиграции в США. (Так, во всяком случае, объясняет чудо своего спасения сам Беттельхейм.)
Автор описывает «инициацию», через которую проходили все заключенные концлагерей. Она начиналась уже на этапе транспортировки из местной тюрьмы в лагерь. Всю дорогу заключенных подвергали страшным и унизительным пыткам: хлестали плетьми, били по лицу и животу, наносили огнестрельные и штыковые ранения, заставляли часами стоять на коленях и т. д. Но с особой жестокостью из них выбивалось любое проявление солидарности, товарищества, привязанности. Под угрозой смерти запрещалось перевязывать раненых, людей заставляли оскорблять и избивать друг друга, обливать грязью своих жен и т. д.
Анализируя весь концлагерный опыт в целом, Беттельхейм делает следующий вывод: главная цель фашистов заключалась в разрушении личности каждого заключенного до такой степени, когда ни индивидуальное, ни групповое сопротивление уже не было возможным. А тот, кто вопреки нечеловеческим условиям, принимал решение «остаться человеком, пусть униженным и деградировавшим», должен был «все время сознавать, где проходит черта, из-за которой нет возврата, черта, дальше которой нельзя отступать ни при каких обстоятельствах, даже если это значит рисковать жизнью. Сознавать, что если ты выжил ценой перехода за эту черту, то будешь продолжать жизнь, уже потерявшую свое значение».
Свое рассуждение о «последней черте» Беттельхейм подкрепляет следующим примером. Надзиратель-эсэсовец приказал двум заключенным лечь в канаву, а третьему — закопать их живьем. Но этот третий, несмотря на угрозы, отказался выполнить приказ. Тогда последовал новый приказ: теперь те, кто только что избежал смерти, должны были закопать товарища, отказавшегося закопать их самих. И они быстро-быстро начали забрасывать его землей. Когда на поверхности осталась лишь голова несчастного, эсэсовец велел выкопать его обратно. Возвращенному к жизни было вторично приказано закопать тех, кого он изначально отказался погубить (хотя понимал, что отказ может стоить ему жизни). И он подчинился, перейдя таким образом «последнюю черту» — не выбитое предыдущими ужасами концлагерного существования представление о человеческом долженствовании.
Тема «последней черты» обсуждалась не только в научной литературе, но и в искусстве. В частности, в фильме венгерского режиссера Золтана Фабри «Пятая печать». Действие разворачивается в Венгрии осенью 1944 года, когда у власти находилось пронемецкое правительство нилашистов (представителей национал-социалистической партии «Скрещенные стрелы» — Nyilaskeresztes párt). Зритель становится свидетелем ареста и жестокого допроса четырех обывателей, которые вроде бы не представляют никакой опасности для режима. Допрос и пытки происходят под руководством молодого нилашиста, сдающего своего рода экзамен на профессионализм опытному наставнику («человеку в штатском»).
Не удовлетворившись уровнем, продемонстрированным молодым коллегой, «человек в штатском» преподает ему урок психологического подавления противника. В чем же суть его «воспитательной методы» (как он сам это называет)?
По мнению наставника, те, кто активно сопротивляется, не представляют для власти подлинной проблемы, ибо таких — меньшинство. В случае Венгрии речь идет всего о нескольких тысячах. Всех их можно попросту физически уничтожить.
Другое дело — относительно пассивное большинство, «сопящее, жующее стадо», «вообразившее о себе быдло», которое слишком далеко зашло в своих притязаниях на право считаться людьми. Как поставить все «стадо» в целом и отдельных его представителей на место? — всех ведь не перестреляешь. К тому же, убить человека — дело нехитрое, а вот превратить его «в нечто, по видимости живое, а по сути мертвое» — значительно сложнее. Люди, перенесшие пытки и унижения, конечно, будут бояться и ненавидеть своих мучителей, говорит наставник, но «пока в них хоть теплится чувство человеческого достоинства, мы ничего не достигнем». Не утратив самоуважения, представители этого самого «большинства» способны и протестовать, и сопротивляться, и даже бороться. И потому главная цель — «заставить их презирать самих себя. До отвращения. И пока вы этого не добьетесь — все остальное не имеет значения».
На этом теоретическая часть урока завершается и начинается практическая. Четверку обывателей ведут в помещение, где всю ночь пытали рабочего, взорвавшего оружейный склад. Представшая перед ними картина ужасна: истекающий кровью человек, руки которого растянуты в стороны веревками, поразительно напоминает распятого Иисуса Христа. Обывателям обещают свободу в случае, если они проявят гражданскую благонадежность, «выразив презрение» бунтарю. Для подтверждения благонадежности необходимо дать «Христу» две пощечины, испачкав при этом руки в его крови. Того, кто откажется выполнить задание, ждет смерть.
Переступает последнюю черту лишь один из четверых — часовщик Дюрица, которого трое других считали человеком с принципами. В доме Дюрицы тайно живут собранные им дети-сироты, чьи родители погибли от рук нилашистов. Оставить детей на произвол судьбы почти равнозначно тому, чтобы погубить их. Чем не повод для самооправдания? Однако самооправдания не получается. В финале, когда отпущенный на свободу Дюрица бредет по улицам, мы видим абсолютно раздавленного человека.
Какое отношение имеют эти страшные психологические эксперименты над людьми времен Второй мировой войны к нашей теме — удару по советскому коллективизму? Самое непосредственное.
В прошлой статье мы упоминали книгу Фридриха фон Хайека «Дорога к рабству». В ней «шершавым языком плаката» объяснено, что коллективизм — смертельный враг либерализма, поскольку он посягает на святая святых либерализма: принцип конкуренции.
Перестроечным «архитекторам либеральных реформ» — ученикам фон Хайека и его последователей — требовалось решить весьма непростую задачу. Необходимо было убедить советское общество с его представлениями о том, что человек человеку — друг, товарищ и брат, в безусловном преимуществе индивидуализма и конкуренции перед «совковым» коллективизмом.
И потому обществу так усиленно внушали, что никакого массового энтузиазма (этого наглядного проявления силы товарищества) не было и в помине**, а все грандиозные стройки осуществлены руками репрессированных.
Потому столько сарказма было излито по поводу социалистических соревнований. То, что советский коллективистский опыт взяли на вооружение ведущие японские корпорации — «Тойота», например — стало фигурой умолчания. Между тем, японцы заимствовали у нас и идею соцсоревнований, и серьезное отношение к понятиям «трудовая слава», «честь коллектива», и осознание важности не только материального, но и морального стимулирования сотрудников — всех этих «переходящих вымпелов», «досок почета» и т. д.
Потому популяризировался «принцип разумного эгоизма» («пожить для себя»). Общество, со ссылками на результаты соцопросов, пичкали информацией о том, что лучше всего живут холостяки и незамужние женщины среднего возраста — они зарабатывают больше, чем молодежь, и потому могут позволить себе жизнь «удобную и роскошную». Женщинам внушалось, что не нужно спешить обзаводиться детьми — сначала надо получить образование, сделать карьеру, купить квартиру, повидать мир...
Потому бесконечно взвинчивались потребительские аппетиты. Но если в начале перестроечного процесса речь еще шла о потреблении как всеобщем благе («дайте нам 300 сортов сыра!», «машину каждой семье!»), то очень быстро от «всеобщности» не осталось и следа. В короткие сроки между «успешным меньшинством» и «неуспешным большинством» пролегла пропасть. Акцент сместился с «потребления вообще» на «достойное потребление». А достойное потребление — удел немногих. Вспомним относительно недавний пример — рекламу одежды для школьников в ЦУМе: «Кто не в Prada, тот лох».
Помимо колоссальных информационно-психологических усилий, направленных на борьбу с коллективизмом, страшным вкладом в дело его разрушения стало закрытие множества советских НИИ и крупных предприятий, уникальные коллективы которых складывались годами.
И, тем не менее, к началу ХХI века расковырять до конца наш коллективистский социокультурный код все еще не удалось.
В 2000-х годах информационно-психологическая война против коллективизма вышла на новый уровень. Россиян стали приобщать к телевизионным реалити-шоу.
Характерно, что обязательным элементом многих реалити-шоу была необходимость ПЕРЕСТУПИТЬ ЧЕРТУ. Но если во время Второй мировой войны людей вынуждали делать это под угрозой смерти, то в реалити-шоу участникам ничего не угрожало — желая получить денежное вознаграждение, они переступали черту добровольно, ибо таковы правила игры. Разница — огромна. Но способ расчеловечивания — един.
Первым российским реалити-шоу стал проект «За стеклом». Три молодых человека и три девушки должны были в течение длительного времени непрерывно существовать под всевидящим оком телекамер. Участников предупредили, что камеры установлены во всех точках, кроме туалета. В первые три дня они отказывались мыться. Потом пообвыклись. Позже телезрителей порадовали известием о том, что на самом деле камера есть и в туалете! К счастью, от «туалетных» подробностей зритель был избавлен. А вот мытье одной из участниц под душем стало «гвоздем сезона». Другой обещанный «гвоздь сезона» — секс в прямом эфире — зрителей разочаровал, поскольку оказался на деле просто возней под одеялом, к тому же малохудожественной...
Социолог Татьяна Протасенко указывает, что производители и спонсоры программы «За стеклом» «вели себя жестко, а порой даже враждебно по отношению к участникам. Их диктат превращал ребят в рабов. Иногда казалось, что застеколье — арена цирка, где дрессировщик бьет хлыстом, а звери рычат, но подчиняются».
Возникает вопрос: если производители и спонсоры программы — рабовладельцы, участники — добровольно запродавшиеся в рабство, то кто же зрители? Основная функция, отведенная в рамках проекта «рабам», — вновь и вновь переступать черту: оголяться перед камерами, совокупляться перед камерами и т. д. А основная функция зрителя — за всем этим подглядывать. Но разве подглядывание за частной жизнью не есть само по себе переступание черты?
Впрочем, назвать «частной жизнью» то, что происходило в программе «За стеклом» (а позже — в программах «Дом» и «Дом-2»), язык не поворачивается. Вспоминается стихотворение Александра Блока «Унижение»:
Этих голых рисунков журнала
Не людская касалась рука...
И рука подлеца нажимала
Эту грязную кнопку звонка...
Чу! По мягким коврам прозвенели
Шпоры, смех, заглушенный дверьми...
Разве дом этот — дом в самом деле?
Разве так суждено меж людьми? (Выделено мной — А.К.)
Между тем, трансляция подобных передач преследовала и преследует вполне определенную цель: приучить общество к тому, что «меж людьми суждено» именно так, как в программах «За стеклом», «Дом-2» и пр.
Заметим, что, согласившись подглядывать, зрители, тем не менее, не слишком комфортно чувствовали себя в этой шкуре. Согласно соцопросам, программа «За стеклом» вызвала положительные эмоции у 16 % телезрителей, отрицательные — у 40 %.
Если проект «За стеклом» фактически выдвигал модель межличностных отношений в малых группах, то проект «Последний герой» претендовал уже на нечто большее. Принцип жесткой конкуренции был реализован здесь во всей красе. К участию в «Последнем герое» привлекались представители самых различных слоев современной России — актеры, врачи, писатели, пенсионеры, безработные, студенты и т. д. Возникала как бы модель общества в миниатюре.
Но эту тему мы обсудим уже в следующей статье.