Начатая Россией в конце февраля 2022 года специальная военная операция по демилитаризации и денацификации Украины вызвала в польском военном и политическом руководстве нездоровый ажиотаж, ярким проявлением которого стали последовавшие одно за другим громкие заявления.

Прежде всего, разумеется, ясновельможные панове напомнили всему миру о своих фантомных болях по Кресам Всходным. Только очень наивные люди не услышали в заявлениях о необходимости введения на Украину «миротворческого» контингента (составить который должны, само собой, части Войска Польского) истошный крик души: «Даешь Пястовского орла над львовской ратушей!» Ну и еще: «Напшуд, пся крев! Император НАТО смотрит на вас!»

При этом справедливости ради следует отметить, что, по словам знающих людей, даже на проправительственных польских сайтах под новостями о «миротворческих» инициативах польских властей можно найти не так уж мало комментариев, суть которых вполне выражается словами: «Ну вы… ВАЩЕ!» И простые поляки эти комментарии оставляют отнюдь не из любви к России, а из понимания, что именно на них обрушатся последствия затей высоких гражданских и военных чинов Польши. А означенные чины, скорее всего, потом сбегут, пшепрашам, произведут организованную стратегическую ретираду за границу и предадутся кутежам по бухарестам, парижам да лондонам ― проходили уже осенью 1939 года.

Едва ли кто из польских начальников придал тревожным комментариям своих сограждан хоть какое-то значение, если вообще их прочитал. Польская элита вообще на протяжении истории, мягко говоря, не считала себя обязанной заботиться о своем народе или хотя бы слушать его ― зачем панам слушать хлопов? Поэтому неудивительно, что очень быстро мы услышали даже более экстравагантные заявления, чем призывы к «мировому сообществу» санкционировать вступление польских «миротворцев» на Западную Украину ― да, в чем потомкам сарматов никак невозможно отказать, так это в экстравагантности и эпатажности.

И вот бывший командующий сухопутными войсками Польши генерал Вальдемар Скшипчак рубанул с плеча: «Стоит поднять вопрос о Калининграде, который, по моему мнению, является территорией Польши!»

Не будем выяснять, насколько хорошо пан Скшипчак знает историю своей отчизны и сопредельных стран. Человек даже при генеральских погонах не обязан знать всё. В конце концов, бывший президент США Дональд Трамп в речи по случаю Дня независимости США рассказывал, как суровые североамериканские колонисты в ходе войны за ту самую независимость в 1775–1783 годах атаковали британцев с воздуха и захватывали их аэродромы. А нынешний, Джозеф Байден, вообще до сих пор не определился, президент он или вице-президент не то Камалы Харрис, не то Барака Обамы, и никак не найдет неуловимого мужа первой леди. Так почему бы польскому генералу не иметь пробелов в образовании?

Давайте вместо обсуждения эрудиции пана генерала лучше обратимся к истории сами и выясним, насколько обоснованы польские претензии на Калининградскую область.

Итак, к рубежу XII–XIII веков в Европе остался всего один крупный очаг язычества ― восточная часть Прибалтики, населенная тогда пестрым разноцветьем балтских и финно-угорских племен. Финно-угорские племена, составлявшие северную часть этого языческого заповедника, останутся за рамками нашего разговора.

Иное дело балты, основная масса которых расселялась на пространстве между нижним течением Западной Двины на севере и нижним течением Вислы на юго-западе. Балты стали постоянным источником головной боли для своих главных соседей ― Руси и Польши. Христианизация балтских племен изрядно затруднялась их внутренним устройством, в котором было сильно выражено теократическое начало. Само собой, обладавшие огромной властью над соплеменниками балтские жрецы не собирались сдаваться. Но балты доставляли принявшим христианство соседям неприятности отнюдь не только верностью старым культам, но еще и своим пристрастием к жестоким грабительским набегам.

Да, наши предки и поляки и сами отнюдь не были паиньками, смиренно сносившими разудалые похождения горячих балтских парней, и в долгу не оставались. Скажем, история русских походов против племен литвы и ятвягов тянется по меньшей мере от Владимира Святославича. Вот только и Русь, и Польша представляли собой молодые и внутренне не слишком устойчивые государства, к XIII столетию крепко увязшие в феодальной анархии, так что решить балтскую проблему кардинально не могли. Сил отдельных польских и русских князей хватало только на визиты вежливости (как говорил летописец, «в силе тяжцей») ― иногда ответные, а иногда по собственной инициативе.

Если для русских земель основную угрозу представляли восточные балтские племена, расселявшиеся на территории современных Литвы и Латвии, то полякам не давали скучать главным образом пруссы и ятвяги, обитавшие в пространстве, которое можно примерно ограничить Вислой, Наревом и Неманом.

К тому времени попытки обратить обитателей Пруссии в христианство длились уже не одну сотню лет. Наиболее известную из первых таких попыток на исходе X века предпринял бывший пражский епископ Адальберт, принятый первым королем Польши Болеславом I Храбрым после того, как род Славниковичей, из которого происходил Адальберт, потерпел поражение в борьбе за власть над Чехией. Исход этой миссии показателен: пруссы убили Адальберта недалеко от нынешнего Калининграда, хотя относительно причин убийства источники расходятся. Во всяком случае, несчастного миссионера хотя бы не сожгли в жертву богам, как это весьма часто делали пруссы. Спустя всего два года после гибели Адальберт был канонизирован, и по сей день он почитается в Польше и Чехии.

Здесь нелишне подчеркнуть, что стремление к христианизации пруссов диктовалось отнюдь не миссионерским зудом, а именно вопросом безопасности. Это только в нью-эйджевских фантазиях все политеисты ― сплошь веротерпимые «душки», признающие всех богов и почитающие за глупость воевать из-за веры. В действительности же политеистические культы очень разные, бывали среди них и такие, что по нетерпимости могли оставить далеко позади даже самые радикальные течения в авраамических религиях. И как раз балтские культы никакой «толерантностью» не отличались, и часто в первую очередь набегам тех же пруссов подвергались именно церкви с монастырями.

Ответные же походы поляков против пруссов не давали результата как ввиду раздробленности Польши, при которой польские князья мешали друг другу закрепиться на прусских землях, так и из-за того, что саму Пруссию населял конгломерат враждующих друг с другом племен, и не было центра, удар по которому мог бы сломить остальных. Хватало и других осложняющих дело обстоятельств.

Между тем Прибалтика в целом и Пруссия в частности по ряду причин привлекали всё большее внимание Рима. Ярким тому примером служит издание папой Гонорием III в марте 1217 года буллы с призывом к крестовому походу против пруссов. Впрочем, эта высочайшая санкция не слишком помогла очередной экспедиции, предпринятой совместными усилиями нескольких польских князей в 1222–1223 годах и закончившейся ответным набегом пруссов и опустошением приграничных польских земель, ― счет одних только разрушенных и разоренных церквей и соборов пошел на сотни.

Один из участников этого провального похода князь Мазовии Конрад I для борьбы со свирепыми язычниками учредил орден «Братьев рыцарской службы Христу в Пруссии», более известный как Добжинский орден по расположению штаб-квартиры. В него вступило несколько десятков немецких и польских рыцарей: не так уж мало для только что созданного ордена, особенно если учесть, что рыцари ― это, по сути, командиры. Однако никаких успехов в борьбе против пруссов это скороспелое братство не добилось. Тогда Конрад I Мазовецкий принял решение, предопределившее историю Прибалтики на века: он обратился за помощью к Тевтонскому ордену.

Отметим, что Тевтонский орден, хоть и моложе орденов Иоаннитов и Храмовников, однако уже стал к тому времени уважаемым и влиятельным братством. А его великим магистром тогда был Герман фон Зальца, человек, снискавший себе славу искусного политика и ловкого дипломата. Достаточно сказать, что он умудрялся поддерживать доверительные отношения с враждовавшими друг против друга императором Священной Римской империи Фридрихом II Гогенштауфеном и папой Григорием IX. Более того, он был одним из немногих, кто вообще мог привести этих двоих к согласию хотя бы по отдельным вопросам ―, а это, если учесть всю степень враждебности папского престола к Фридриху II, дорогого стоило. Естественно, такая организация и с таким предводителем не бросилась бы таскать каштаны из огня по первому зову с окраины католического мира. Так что между Конрадом I Мазовецким и тевтонцами несколько лет шли переговоры относительно условий вступления ордена в борьбу против пруссов.

Существует версия, что заключенный в итоге в 1230 году Крушвицкий договор, согласно которому во владение Тевтонского ордена передавалась Кульмская земля, а также все его завоевания в Пруссии ― на самом деле тевтонская фальшивка. Что не соглашался Конрад на такие условия. Вот только Герман фон Зальца достиг договоренностей не только с мазовецким князем. О праве тевтонцев на владение завоеванными в Пруссии землями также гласили две буллы: первая, выданная Тевтонскому ордену в 1226 году Фридрихом II, и вторая, выданная Григорием IX. И если к императору Конрад Мазовецкий еще мог не прислушиваться, то воля папы римского для всякого доброго католика ― закон. И странно, когда некоторые (подчеркнем ― некоторые) представители польского народа, гордящегося своей приверженностью католичеству, договариваются даже до того, что тевтонцы в XIII веке чуть ли не отобрали у Польши ее законные земли. Григория IX тоже в «грабители» запишем?

Не будем подробно рассматривать ход завоевания Пруссии тевтонцами, немецкую колонизацию этой земли и растянувшуюся на века ассимиляцию пруссов волнами мигрантов. Также воздержимся от погружения в историю многочисленных войн Тевтонского ордена с Польшей и Литвой, поднявшейся в условиях проведенного монголами погрома и подмявшей под себя земли Западной Руси. Не будем выяснять, кто там прав, а кто виноват, кто кого первым обманул и предал, тем более что в этой странице истории все по-средневековому «хороши» ― до такой степени, что сам Талейран мог бы после пристального изучения всех тех событий развести руками и сказать: «Но послушайте, господа! Получается, я весьма надежный малый, на которого можно положиться и слово которого заслуживает доверия!» История Прибалтики XIII–XV веков с этим безумным польско-литовско-тевтонским треугольником по-своему весьма занятна, однако рассмотрение ее целиком уведет нас от основного вопроса об исторической обоснованности польских претензий на Калининградскую область.

Перейдем же к итогу всех этих событий, а именно к упадку Тевтонского ордена и его попаданию в зависимость от Польши. Фатальным ударом для ордена стала Тринадцатилетняя война 1454–1466 годов, начавшаяся с поддержанного Польшей восстания против власти тевтонцев Прусского союза, созданного представителями крупных городов, представителями духовенства и светского дворянства Пруссии. В 1466 году орден и Польша заключили Второй Торуньский мир, по условиям которого орден признавался вассалом польского короля и лишался почти половины своих владений в Пруссии: Померелии, Кульмской земли и Вармии, вошедших в состав Польши под названием «Королевская Пруссия». Но при этом подчеркнем, что даже с потерей территории и признанием польского короля сюзереном орденское государство сохранилось и частью Польши не стало.

Тринадцатилетняя война стала ярким свидетельством, что орденское государство себя изжило. У него не осталось формальной внешней цели ― даже Литва, этот последний крупный оплот язычества в Европе, уже окатоличилась. А внутри Пруссии власть духовно-рыцарского братства совершенно не согласовывалась с интересами и устремлениями ни городов, ни землевладельцев, ни даже духовенства. Учитывая, что основную боевую силу ордена в войнах уже давно составляли наемники, приходится констатировать, что тевтонцы уже и на роль защитников не годились: что мешало властям того же Данцига нанять ландскнехтов без участия всяких майстеров, комтуров, фогтов и так далее? В общем, большая часть населения Пруссии склонялась к мысли, что «скрипач не нужен».

Закончилось всё тем, что очередной великий магистр Альбрехт Гогенцоллерн после неудачной попытки выкрутиться из вассалитета по отношению к Польше, приведшей к еще одной неудачной войне, совершил прыжок с переподвывертом. Он принял идеи Мартина Лютера, провозгласил секуляризацию орденского государства с преобразованием его в Прусское герцогство. Герцогом, естественно, стал сам Альбрехт, признавший при этом сюзеренитет польского короля и даже согласившийся, что в случае пресечения всех потомков по мужской линии его самого и его братьев герцогство войдет в состав Польши.

Вот такая ирония: орденское государство, цитадель католической церкви на Балтике (формально, но всё же), стало первым протестантским государством Европы. Чем-то происходившее тогда в Пруссии наводит на параллели с событиями в Советском Союзе на рубеже 80–90-х годов XX века. В голове даже проносится саркастическое: «По Кенигсбергу мчится тройка: Альбрехт, Лютер, перестройка!» Вот только знак противоположный ― Альбрехт Гогенцоллерн, в отличие от советских перестройщиков, действительно спасал вверенное ему государство из действительно почти безвыходной ситуации.

Правда, уже при сыне Альбрехта, Альбрехте-Фридрихе, молодое герцогство столкнулось с династическим кризисом. Ни один из сыновей Альбрехта-Фридриха не дожил до совершеннолетия, мужское потомство братьев первого герцога Пруссии тоже перевелось. И что же, Прусское герцогство вошло в состав Польши и, следовательно, поляки в самом деле имеют исторически обоснованные претензии на Калининград?

А вот и нет! Король Польши, вернее, к началу XVII века уже Речи Посполитой, Сигизмунд III предпочел укрепить отношения с Бранденбургом, где правила другая ветвь Гогенцоллернов, и предложил курфюрсту Иоахиму-Фридриху право наследования Прусского герцогства. Сын последнего, Иоахим-Сигизмунд, впоследствии принял власть в герцогстве и женитьбой на дочери Альберта-Фридриха закрепил унию Бранденбурга и Пруссии (в объединенном государстве, ставшем Восточной Пруссией).

В общем, экскурс в условно средневековую часть прусской истории мы закончили. Можно ли там увидеть серьезные основания для польских претензий на Калининградскую область? Представляется, что нет. Только один раз у поляков было совершенно законное право вобрать всю Пруссию в состав своего государства, но они им не воспользовались, а разменяли на укрепление отношений с Бранденбургом. Кстати, шаг этот не оправдался, и дальнейшая политика Бранденбургско-Прусского государства в отношении Польши давала весомые поводы для обиды. И тут нелюбовь поляков к пруссакам можно по-человечески понять. Но нелюбовь нелюбовью, а шанс был упущен. Да и нынешние облизывания польских начальников на Калининград связаны не с нелюбовью к пруссакам, а с подогреваемой заокеанскими главными друзьями младоевропейцев ненавистью к русским.

На истории XVIII века подробно останавливаться не будем ― для Польши это отнюдь не радостная страница. Правда, во время Семилетней войны в окружении российской императрицы Елизаветы Петровны рассматривали идею отдать занятую русскими войсками Восточную Пруссию Речи Посполитой в обмен на признание русского суверенитета над Курляндией. Однако Петр III имел другие планы, а уж с приходом к власти Екатерины II и окончанием Семилетней войны уже саму Речь Посполитую начали безвозмездно делить три сильных абсолютных монархии по соседству.

Даже сочувствуя полякам, неверно закрывать глаза на тот факт, что до удручающего состояния польское государство довела собственная знать. Та самая, которую весьма метко описал Фаддей Булгарин в своих воспоминаниях: «В Польше искони веков толковали о вольности и равенстве, которыми на деле не пользовался никто, только богатые паны были совершенно независимы от всех властей, но это была не вольность, а своеволие. Даже порядочная и достаточная шляхта должна была придерживаться какой-нибудь партии, т. е. быть под властью какого-нибудь беспокойного магната, а мелкая шляхта, буйная и непросвещенная, находилась всегда в полной зависимости у каждого, кто кормил и поил ее, и даже поступала в самые низкие должности у панов и богатой шляхты, и терпеливо сносила побои, ― с тем условием, чтоб быть битым не на голой земле, а на ковре, презирая ж, однако, из глупой гордости, занятие торговлей и ремеслами, как неприличное шляхетскому званию. Поселяне были вообще угнетены, а в Литве и Белоруссии положение их было гораздо хуже негров».

В общем, по итогам XVIII века патриотам Польши стало не до претензий на Восточную Пруссию или же на какие-либо еще земли, никогда им не принадлежавшие. Пишу это без всякого злорадства. Просто фиксирую: в ситуации, когда отечество вообще утратило суверенитет, разглагольствовать о претензиях на какие-либо никогда не принадлежавшие территории ― безответственно.

Также не будем задерживаться на событиях XIX века, потому что и в них трудно усмотреть хоть какие-то события, которые дали бы полякам основания претендовать на Калининградскую область. Перейдем к событиям Великой Отечественной войны, а точнее, к решениям главных держав антигитлеровской коалиции, которые и определили границы нынешней Польши.

Здесь важно помнить, что и на Тегеранской и Ялтинской конференциях, и на переговорах между странами антигитлеровской коалиции, в том числе с участием представителей различных польских политических сил, позиция Советского Союза имела особое значение. И тем более это замечание касается Польши, Восточной Пруссии и других принадлежавших тогда Германии земель в Восточной Европе, например Силезии. Хотя бы потому, что именно Красная Армия выбивала с этих земель нацистов и устанавливала над ними контроль. Так что решить судьбу этих земель без учета и тем более наперекор позиции Москвы было невозможно.

Что же в случае с Восточной Пруссией? Еще в Тегеране Сталин выдвинул в ее отношении всего одно требование: «Русским нужны были бы незамерзающие порты Кенигсберг и Мемель и соответствующая часть территории Восточной Пруссии». Соответствующая ― это чуть более трети этой германской провинции. Всё остальное же… получала Польша. И если сравнить карты территорий так называемой Королевской Пруссии, отошедшей Польше по договору 1466 года, и раздела Восточной Пруссии в 1945 году, то мы увидим, что Польша получила не только действительно принадлежавшую ей некогда Вармию, но еще и обширные районы, никогда до того польскому государству не принадлежавшие. Державы-победительницы и прежде всего Советский Союз преподнесли Польше дар ― не говоря уж о передаче в ее состав большей части Померании, Силезии и других территорий, являвшихся до 1945 года восточными районами Германии.

Сделаем важную оговорку относительно немцев: отторжение от Германии территорий по итогам Второй мировой войны есть бесконечно мягкое и милосердное наказание немецкому народу за кошмар нацизма.

До нацистского безумия немцы имели весомейшие основания считать эти земли, во всяком случае большую их часть, своими. Они за них веками сражались и проливали кровь, но что еще важнее ― с огромными усилиями и немалыми жертвами налаживали на этих землях, часто бедных и тощих, жизнь.

Но после того, что наделали немцы в 1933–1945 годах, они должны быть бесконечно благодарны победителям за то, что те вообще позволили сохраниться Германии. И всякие заявления с немецкой стороны о необходимости «возвращения» Калининграда или еще какой-либо территории, утраченной по итогам Второй мировой, есть гнусное кощунство над жертвами двенадцатилетнего немецкого безумия. Особенно омерзительного в силу того, что в немецком народе намешана самая разная кровь ― через Германию веками текли миграционные потоки, маршировали армии самых разных держав… Перефразируя известное выражение: «Поскреби немца ― найдешь кого угодно от прусса до француза». Когда такой народ поднял на знамя бредни о расовой чистоте и прочем ― это гнусность, для выражения которой просто не подобрать слов.

А представителям Федеративной Республики Германии, фактически аннексировавшей Германскую Демократическую Республику, в которой на деле выстраивалась новая немецкая антифашистская идентичность, тем более не следует заикаться о каких-либо пересмотрах принадлежности отторгнутых у Германии в 1945 году территорий.

Но вернемся к полякам. Снова подчеркнем: нет в истории никаких фактов, которые позволяли бы полякам всерьез претендовать на Калининградскую область. Даже та доля Восточной Пруссии, что отдана Польше в 1945 году, отдана отнюдь не из-за каких-то весомых исторических притязаний Польши на эту долю, состоящую большей частью из земель, никогда ранее полякам не принадлежавшим.

Это дар. Подчеркнем важный момент ― дар не на пустом месте, а за подвиги и жертвы тех поляков, что сражались с фашизмом. Но именно дар, а никак не «возвращение» каких-то «законных» польских территорий. Тем более что Восточную Пруссию брала с боями наша Красная Армия, и это давало Советскому Союзу право взять всю эту землю целиком.

И со стороны поляков призывать к пересмотру решений, принятых людьми, которым Польша обязана своим существованием ― это не только кощунство, это еще и дурость.

Также дуростью со стороны поляков являются разговоры о каких-то «исторически обоснованных» притязаниях на какие-то российские территории, поскольку Россия может принять подачу и вспомнить, сколько городов на нынешнем востоке Польши возвели русские князья: Ярослав, Хелм (Холм), Любачув (Любачев), Жешув (Ряшов)… А если в «игру» включатся другие соседи Польши?

И в завершение хотелось бы сказать не о сумасшедших, готовых во исполнение прихоти заокеанских друзей или по собственной дурости спалить всех поляков до последнего. А о тех немногочисленных поляках, которые, в частности, поддерживают порядок на мемориалах воинам Красной Армии. Их очень мало, но они есть. И их вроде бы простые поступки в стране, где мемориалы красноармейцам принято глумливо сносить, где распаляется исступленная ненависть ко всему советскому и русскому, требуют немалого мужества.

Мы не ищем какой-то дружбы с поляками. Просто мы с позиций гуманизма оптимистично полагаем, что поляки вполне могут отстраивать свою идентичность и свое мировосприятие не на ненависти к москалям, а на любви к своему отечеству, своему народу, своей культуре. Делать же главным столпом идентичности не свой народ, а чужой (не важно, со знаком плюс или со знаком минус) ― значит обрекать себя на унизительную и самоубийственную в конечном счете вторичность.