Читая работу Вольтера о Самофракии, убеждаешься в том, что для автора особо важна тема кабиров. Вольтер возвращается к этой теме неоднократно.
Самофракия, по мнению Вольтера, стала особенно знаменитой в древнем мире «из-за своих божеств, называвшихся кабирами».
Бохарт, по мнению Вольтера, ошибочно связывает мистерии кабиров с Финикией (кто из ученых его эпохи предлагает иной подход, Вольтер вообще не говорит). Но на самом деле, фактом для Вольтера является то, что на Самофракии «были боги Кабиров, священники Кабиров и мистерии Кабиров». Вольтер ссылается — не в вопросе о финикийском происхождении кабиров, а в вопросе о кабирах как таковых — на Геродота, Евсевия, финикийского историка Санхуниатона и даже великого Тота, жившего за 800 лет до Санхуниатона. И на этом основании говорит о том, что за две с половиной тысячи лет до Рождества Христова кабиры уже были в почете.
Вольтер высказывает ничем не подкрепленную, но почему-то важную для него гипотезу о фракийском происхождении кабиров. Причем высказывает он ее, не ссылаясь на авторитеты своего времени и опровергая, по существу, главного тогдашнего авторитета Бохарта. Выдвинув свою, не опирающуюся ни на какие авторитеты тогдашнего времени фракийскую гипотезу происхождения кабиров («я рассматриваю древних богов кабиров как первых богов Фракии»), Вольтер дальше начинает сопрягать действительно фракийского Орфея с кабирами, чье фракийское происхождение более чем сомнительно. Дальше он переходит к теме потопов — Девкалионова, Огигова и так далее. И говорит о том, что на Самофракии был потоп во времена древнего царя Фракии Ксисутра.
А дальше Вольтер приравнивает фракийского Ксисутра к десятому королю Халдеи Ною. И утверждает, что богами Ноя были кабиры. Если бы Вольтер не был крупнейшим интеллектуальным авторитетом своей эпохи, то его построения можно было бы отнести к разряду бредовой альтернативной истории. Но это не так. Вольтер — слишком крупная фигура на европейской интеллектуальной сцене предреволюционной эпохи (имеется в виду эпоха перед Великой французской революцией). Его произвольные построения, фракийские в том числе, могут быть необоснованными или даже ложными, но они не могут быть случайными. Вольтер твердо знает, чего он хочет.
Он хочет, во-первых, всячески возвысить Самофракийские мистерии, в том числе и в ущерб всему библейскому, включая библейскую версию Потопа. И он хочет, во-вторых, если можно так выразиться, «фракизировать» Самофракийские мистерии, оторвав их от древнего Ближнего Востока вообще и от Финикии в первую очередь.
Поскольку древняя Финикия — это центр древнесемитской цивилизации, то задача Вольтера — вырвать из рук семитов всех видов (как иудеев, так и враждебных им финикян, исповедующих не моисеевское монобожие, а культ Баала, Астарты, Анат, Дагана или Дагона, других оргиастических кровавых божеств).
При этом Вольтер, так много говоря о кабирах, называя их то богами, то жрецами, ничего не говорит о служебной роли этих существ. Между тем, служебность их роли очевидна даже в случае, если данные существа фигурируют в качестве полноценных божеств.
А ведь слишком очевидно было уже в эпоху Вольтера, что кабиры не существуют сами по себе. Что они сопровождают некую великую богиню, именуемую чаще всего Кибелой, а также Кивевой, Диндименой, Идейской матерью, Великой матерью богов. А также Реей. Вольтер активно оперирует авторитетом Геродота, как бы забывая при этом, что для Геродота кабиры — это пеласгические боги. То есть боги доиндоевропейские. И что, соответственно, та богиня, которой они служат, именуется иногда Деметрой Кабирией. Храм такой Деметры находился в священной фиванской роще, в данном случае имеются в виду древнегреческие, а не финикийские Фивы, но ведь связь одних Фив с другими тоже достаточно очевидна. Если кабиры, прислуживающие Кибеле, Кивеве, Идейской матери, Рее или Деметре Кабирии, имеют доиндоевропейский и досемитский пеласгический генезис, то и их хозяйка такова (и может ли вообще Великая Мать быть иной?) Но Вольтеру нужно замалчивание такого доиндоевропейского, еще более древнего, чем семитский, генезиса Великой Хозяйки этих самых кабиров. И вместо этого нужно сослаться на индоевропейскую Фракию. Но тогда не надо ссылаться на Геродота!
Есть слишком много авторитетных свидетельств того, что и у кабиров, и у родственных с ними божеств — куретов, тельхинов и корибантов — есть Великая Хозяйка. И что культ этой Великой Хозяйки и кабиров как служебных божеств имеет пеласгический характер. И что доиндоевропейские пеласги, а не индоевропейские фракийцы насаждали этот культ во Фригии.
С политической точки зрения — а другой точки зрения у Вольтера быть не может — не просто важно, а чрезвычайно важно, важно до крайности — поклоняетесь вы фригийско-фракийским, то есть индоевропейским богам, или вы поклоняетесь пеласгически фригийским, то есть доиндоевропейским богам. А значит, так же важно и то, что такое фригийский кабирский след: это индоевропейский фракийский след или это след пеласгический, то есть глубочайшим образом доиндоевропейский.
Вспомним, кстати, что Эней и Анхиз пытались возвести свой генезис к критянам, а потом опамятовались и стали тянуть свою нить от тех же пеласгов. Если Троя — это просто околофригийская общность, имеющая фракийский фундамент, то это одна Троя. А если у Трои есть пеласгический фундамент, на котором зиждется всё та же околофригийская общность, то это совсем другая Троя. А какова Троя, таков и Рим. А каков Рим, такова и вся западная цивилизация. Или она маркируется фракийским индоевропейством, перенесенным в Малую Азию, или она маркируется доиндоевропейским пеласгийством как чем-то промежуточным в плане обсуждаемого нами КОВЦ, но тем не менее, уже достаточно древним для того, чтобы всё индоевропейское — фракийское в том числе — рассматривалось как глубоко вторичное.
Читатель спросит, почему это всё так важно. Отвечаю. Если бы подобные маневры осуществлял не уважаемый мной Вольтер, а ненавидимый мной Гитлер, то читатель бы не задавал такого вопроса, правда же? Потому что для читателя, надеюсь, очевидно, что Гитлеру с его помешанностью на арийстве и индоевропействе очень важно вывести необходимые ему традиции, на которые он ориентируется, из индоевропейского корня. И доказать при этом, что ни к чему из доиндоевропейской мерзости его традиция отношения не имеет.
Ну так вот, читатель. В каком-то смысле в вопросе о выведении собственных традиций из индоевропейского корня и отвержении связи твоих традиций с любой доиндоевропейской мерзостью — что Вольтер, что Гитлер. Они радикально отличаются и идеологически (Вольтер восхваляет разум, Гитлер — инстинкт), и морально (Вольтер — совершенно добропорядочный француз, а Гитлер — кровавая нелюдь). Но это не значит, что Вольтер и Гитлер не могут одинаково хотеть свести благие для них истоки к индоевропейству. Все, кто преувеличивает роль Фракии во всех фригийских делах, включая кабировские, хотят, чтобы истоки были индоевропейскими. Причем настолько хотят, что судорожно закрывают глаза на всё, что этому противоречит. Отсюда вовсе не следует, что все, кто этого хочет, идеологически родственны Гитлеру. Я категорически отрицаю такое понимание моих аналитических построений. Я просто констатирую, что и Вольтер, и другие игнорируют пеласгические или иные неиндоевропейские корни бурно обсуждаемого ими кабирианства именно ради приравнивания этого кабирианства, чей фригийский характер совсем уж трудно отрицать, к фракийству. Мол, всё фригийское имеет фракийское происхождение. А значит, всё фригийское является индоевропейским. И, апеллируя к фригийскому началу, мы остаемся в рамках индоевропейской традиции. И вновь читатель спросит: «А где это Вольтер и ориентирующиеся на него круги так уж настойчиво задействуют фригийскую тему в политических целях?»
Фригийский колпак — это высокий головной убор у древних фригийцев. Речь идет о колпаке, который обычно по цвету был красным, а по форме напоминал древнегреческий шлем. Только фригийский колпак, в отличие от такого шлема, был не металлическим, а матерчатым, и имел матерчатые наушники. Из троянцев чаще всего в этом колпаке изображается Парис, укравший Елену.
В Древнем Риме такой колпак носили рабы, получившие свободу. Назывался этот колпак pileus. Такой же колпак носили в Риме и Греции ремесленники, представители свободного демоса. Раб, становясь свободным, начинал входить в этот демос. Великий Гай Юлий Цезарь был убит своим другом Марком Юнием Брутом в мартовские иды 44 года до н. э., конкретно — 15 марта. Сам Марк Юний Брут был убит при Филиппах (в Македонии) политическими наследниками Цезаря в ноябре 42 года до н. э. До того как быть убитым, Брут выпустил римскую монету, на которой этот самый pileus изображен между двух клинков.
Когда через 1500 лет, конкретно в 1478 году был убит венецианский властитель Джулиано Медичи, то на медали, посвященной этому освобождению от тирана, было изображено то же, что и на монете, выпущенной Брутом. Это не случайно. Во время римских восстаний фригийский колпак, поднятый на посох, мог служить знаменем для рабов.
Кстати, к Христу волхвы пришли тоже во фригийских колпаках. Во время Великой французской революции фригийский колпак стал общепринятым символом революции. Этот символ не вызвал поддержки у всех сторонников революции. 19 марта 1792 года в Якобинском клубе Парижа было зачитано письмо мэра, осуждавшего ношение фригийского колпака. 19 июня 1792 года умеренные круги революционеров добились осуждения этого колпака. Но 20 июня 1792 года, то есть на следующий день, радикальные французские революционеры — санкюлоты — взяли штурмом королевский дворец в Тюильри. Король, которого санкюлоты обвинили в государственной измене (он хотел бежать из Парижа и вернуться в него на штыках иноземной армии), был вынужден надеть фригийский колпак. Колпак подали королю на пике. Вскоре король был казнен по приговору революционеров. Великий французский художник Фердинан Виктор Эжен Делакруа (1798–1863) написал знаменитую картину «Свобода, ведущая народ 28 июля 1830 года». Свобода изображена в виде девушки во фригийском колпаке. Этот же колпак изображен на многих монетах США и на гербах ряда стран мира. Национальный символ Франции — Марианна — это молодая полная женщина во фригийском колпаке. Она является олицетворением национального девиза Франции «Свобода, равенство, братство». Скульптурные изображения Марианны обязательны в учреждениях французских органов власти.
Я мог бы продолжать сообщать читателю эти общеизвестные сведения, но я преследую не осведомительно-ознакомительные, а иные цели. Я хочу показать, что для Вольтера, который очевидным образом является предтечей и вдохновителем Великой французской революции, Фригия очень важна, в частности в связи с этим самым фригийским колпаком. Что столь же важен для Вольтера и Рим фригийского колпака. Что таков для Вольтера свободный Рим, Рим демократии и восстаний. И что Вольтеру совершенно не нужно, чтобы замысленный еще до Французской революции в качестве ее символа фригийский колпак ассоциировался с чем-то доиндоевропейским, кроваво-оргиастическим. Вольтеру нужны добренькие кабиры, лишенные зловещей Хозяйки, и благой фригийский колпак. То есть кабиры ему нужны, но вне связи с тем, с чем они на самом деле неразрывным образом связаны — то есть без связи с пеласгическим доиндоевропейским темным матриархатом и его богиней Кивевой или Кибелой. И Рим, который с Фригией связан, Вольтеру нужен тоже в соответствующем виде. Связь Рима с Фригией и даже с фригийским колпаком, имеющим не только освободительно-демократический характер, достаточно очевидна. Достаточно посмотреть на барельеф из бывшего митреума (храма культа бога Митры, превращенного христианами в базилику святого Климента. Базилика расположена в Риме. На сохранившемся барельефе Митра изображен во фригийском колпаке.
Напоминаю читателю, что Митра — это достаточно сложное божество, которое всё тот же Геродот именовал женским божеством. Геродота за это стыдили, но позже было обнаружено, что действительно на монетах Кушанского царства (древнего государства, расположенного в I–III веках нашей эры на территории современной Средней Азии, Афганистана, Пакистана, Северной Индии) была изображена богиня Миоро, которую исследователь отождествляет с женственным Митрой.
И крупный советский иранист и скифолог Эдвин Арвидович Грантовский (1932–1995), и его учитель, крупнейший советский востоковед Василий Васильевич Струве (1889–1965) были убеждены, что сведения Геродота адресуют к Митре как андрогинному божеству. В любом случае Митра был очень важен для Древнего Рима предхристианской эпохи. Вообще для Рима и для римских легионеров в особенности. Большинство легионеров поклонялось Митре. Специалисты утверждают, что если бы при Константине государственной религией не стало бы христианство, то единая римская государственная религия всё равно была бы утверждена, и этой религией была бы религия Митры. Но римский митраизм — дело достаточно позднее. Хотя и имеющее определенные матриархально-андрогинные следы, но в целом существенно ориентированное на индоевропейский воинский религиозный культ.
Но задолго до заигрываний Рима с митраизмом в столицу утверждающейся супердержавы был перенесен из фригийского города Пессинунта темноцветный камень, являющийся символом богини Кибелы и находившийся в ее Пессинунтском храме. Считается, что этот камень имел метеоритное происхождение. Все женщины Рима встречали камень в порту Остии. Когда этот камень, он же — богиня Кибела, нисходил на римскую землю, его несли к храму Победы на Дворцовом холме римские девы. Это произошло 12 апреля 204 года до н. э. С тех пор культ богини Кибелы, именуемой Великой Матерью (Mater Magna), сделался государственным. Культом заведовала специальная коллегия жрецов. Долгое время обряды культа отправляли не римляне, а фригийцы. В обряды Кибелы входили оргиастические действа, исполняемые жрецами, которые в экстазе оскопляли себя, знаменуя этим полное подчинение Великой богине. Кибела, она же Рея, носит корону в виде зубчатой башни. Она ездит на золотой колеснице, запряженной рычащими львами. Сопровождают ее экстатические жрецы, находящиеся в состоянии безумства. Как бы ни назывались эти жрецы: корибанты, куреты или кабиры, — мы имеем дело всё с теми же нашими, так сказать, вольтеровскими знакомцами. Пессинунтская Кибела именуется Диндиментой по названию горы Диндим, которая возвышается над городом Пессинунт.
Метеоритный камень, он же Кибела, был перенесен из Пессинунта в Рим в соответствии с изречениями из древних «Сивиллиных книг». Книги Сивилл — это книги пророчеств. Они появились в Риме в эпоху царя Тарквиния Гордого, седьмого римского царя, царствовавшего с 534 по 509 год до н. э. Читатель помнит, что Эней посетил Кумскую Сивиллу, которая указала ему на то, куда именно он должен двигаться. Книги Сивилл были тайнами. Для того чтобы их читать, необходима была определенная жреческая квалификация и специальное разрешение римского Сената. Налицо связь Энея через Сивиллу с Пессинунтским камнем, а значит, и с Кибелой. А где эта связь — там и пеласгическая великая мать как ось римской республиканской и имперской жреческой государственности.
Читатель имеет полное право усомниться в особой роли Кибелы как божества, связанного с кабирами, пеласгийством и более глубокими слоями того матриархата, который Нойманн называет черным. И он прав в этом своем скептицизме. Потому что если и впрямь в Риме Энея, этом троянском по своему происхождению Риме, всё так завязано на пеласгийский черный матриархат, он же — Матери из гетевского «Фауста», то впору говорить о черных матриархатных корнях всей западной цивилизации, имеющей римский и проторимский генезис. А также о том, что рано или поздно эта цивилизация явит нам именно подобный облик. Да что там явит — уже являет. Миллионные митинги вокруг памятника Кибелы в Мадриде, имеющие оргиастическо-перверсивный характер, и впрямь достаточно выразительны. Да и многое другое тоже вполне отдает Черной матерью, Лилит, Кибелой и иже с ними.
Но требовательный читатель может расценить подобный исследовательский результат как избыточно легковесный. И справедливо указать на то, что матерью Энея является хотя и непростая, но вполне олимпийская Венера. Что Палладиум связан опять же не с какой-то там Кибелой, а с Афиной Палладой, тоже не простым, но вполне олимпийским божеством.
Для того чтобы мое блуждание по лабиринтам древней истории закончилось не авторским аналитическим умозрением, легковесным, как все аналитические построения, игнорирующие детальное изучение древней истории, мне придется познакомить читателя с очень авторитетным специалистом по древней истории Фаддеем Францевичем Зелинским и его работой «Религия эллинизма». Уж кто-кто, а Зелинский не аналитик, а именно историк, причем крайне авторитетный.
Фаддей Францевич Зелинский (1859–1944) — российский и польский антиковед, филолог-классик, культуролог. Зелинский был профессором Санкт-Петербургского и Варшавского университетов. Кроме того, Зелинский был академиком Польской академии наук, почетным академиком Российской академии наук, членом-корреспондентом Российской, Баварской, Британской академий, почетным доктором Афинского университета, Оксфорда и Сорбонны. Я перечисляю все эти регалии потому, что сама мысль о возможности разобраться в хитросплетениях древнейшей истории с помощью одной лишь аналитики мне, представьте себе, не просто чужда, а глубоко отвратительна. Да, без аналитики разобраться в античных и более ранних лабиринтах невозможно. В них трудно разобраться, даже если владеешь системным аналитическим методом. Но одно дело — дополнять аналитикой выкладки выдающихся высокопрофессиональных историков. И совсем другое дело — подменять аналитикой всё на свете, не пытаясь даже опереться на серьезный фундамент, каковым могут быть только исследования настоящих специалистов. Я таким специалистом не являюсь, никогда не хотел им быть. И я очень уважаю таких настоящих специалистов.
Зелинский — переводчик, великолепно владеющий древними языками. А такое владение является безусловно необходимым для того, чтобы быть настоящим специалистом. Конечно же, не каждый переводчик является ученым. Но Зелинский — выдающийся ученый. Если данные Зелинского подтвердят мои аналитические выкладки, опирающиеся на все данные, которые я уже приводил и которые добыты настоящими специалистами, то мое исследование можно считать результативным. Да и то в случае, если данные Зелинского — это не какая-то экзотика, а вполне авторитетная научная точка зрения.
Несколько слов о Зелинском. Он — поляк по происхождению. Отец Зелинского — юрист, служивший в Санкт-Петербурге, — умер, когда Зелинскому было 14 лет.
В 1876 году Фаддей Францевич окончил немецкую гимназию при евангелической церкви Святой Анны (так называемую Анненшуле — школу в Санкт-Петербурге, открытую в 1736 году для обучения детей немецких поселенцев). Зелинский был лучшим учеником этой школы и в качестве такового получил трехгодичную стипендию для обучения в русской филологической семинарии при Лейпцигском университете. После трех лет обучения Зелинский, прекрасно себя зарекомендовавший за эти три года, смог продолжить обучение и в 1880 году получил степень доктора философии. Тема докторской диссертации Зелинского — «Последние годы Второй Пунической войны». Зелинский не ограничился этой докторской степенью. Он защитил в 1887 году диссертацию на степень доктора классической филологии. Темой диссертации было «Членение древнеаттической комедии».
С 1887 года Зелинский преподавал древние языки в Петербургском историко-филологическом институте. Одновременно он стал преподавателем кафедры классической филологии Санкт-Петербургского университета. В Санкт-Петербургском университете он преподавал вплоть до своего отъезда из России в 1922 году.
Зелинский был одним из наиболее популярных профессоров университета. Научная молодежь заслушивалась Зелинским. Студентки в него влюблялись. Одна из таких влюбленностей кончилась самоубийством, что омрачило научную карьеру Зелинского.
Зелинский пробудил в русской интеллигенции того времени интерес к античной культуре. Сделать это было непросто, потому что гимназическая зубрежка античных текстов отвращала от античности очень и очень многих. Одним из учеников Зелинского был великий Александр Блок. Зелинским восхищались Горький, Луначарский, Бальмонт, Брюсов, Сологуб, Вячеслав Иванов и другие. Зелинский повлиял на творчество великой танцовщицы Айседоры Дункан, придав новое качество ее интересу к античному танцу.
Из России Зелинский уехал в Польшу. Зелинский утверждал, что он не эмигрант, а человек, вернувшийся к себе на родину. Провожал Зелинского на вокзале сам нарком Луначарский. В Польше Зелинский преподавал до 1935 года. Он оставался почетным профессором Варшавского университета до начала Второй мировой войны. К этому времени Зелинский уже получил мировое признание. Он стал членом Германского археологического института в Риме, Института этрусских исследований во Флоренции. После гибели Варшавского университета в 1939 году Зелинский вместе со своей дочерью Вероникой переехал к своему сыну Феликсу в Баварию, где с 1922 года отдыхал каждое лето. Немцы не мешали работе Зелинского. Зелинский умер 8 мая 1944 года в Баварии.
Все эти сведения я привел для того, чтобы читатель в полной мере оценил цену тем суждениям Зелинского, которые полностью подтверждают мою аналитическую версию, опирающуюся на сведения других авторитетных историков.
(Продолжение следует...)