Первая, вторая и третья части рассказа.
17
Наутро все было готово к новому штурму. Ночью в занятых днем домах нарастили силы, подготовили позиции для прикрытия штурмовиков и работы по последнему, самому крупному зданию. Атакующая группа отдохнула, пополнила ряды и боекомплект и наутро готова была к новому броску.
Начали вновь с разведки боем. Выявляли огневые точки, чтоб позже их плотно накрыть при прорыве. Бойцы вели раздражающий, провоцирующий огонь по верхним этажам. Имитировали начало штурма. Но по ним никто не стрелял. Окна молчали.
Это было странностью. А странности не любят на войне. Сергей, нахмурившись, слушал по рации хрипатый голос комбата.
— Не отвечают, говоришь? Засада, думаешь… Возможно. А что делать, старлей? Надо идти.
— Так точно, идти, — ответил машинально Сергей, ощущая внутри нараставшую тяжесть.
Он уже внутренне поставил себя на место противника и, как ему казалось, раскусил его нехитрый, но опасный замысел. План был в том — думал Сергей, — чтобы затаиться, ни одной огневой не раскрыть до начала штурма, не дать противнику ни капли знания о себе — сколько будет огня, откуда он будет вестись. Пусть всё станет неожиданным и неудобным сюрпризом. Пусть на всё придется реагировать экстренно и в горячке, без какой-либо подготовки. Пусть внезапность и спешка станут союзниками обороны.
Ему нужно было что-то ответить на это. И единственное, что пришло в голову — это пройти по позициям на этажах и поговорить с бойцами, объяснить ситуацию. Но первый же разговор его удивил. Пришедший из резерва слабо знакомый, но очевидно бывалый солдат выдал свою, совсем иную гипотезу.
— Я думаю, они ушли, товарищ командир. С раннего утра пристально всё наблюдаю. Никакого движения. Так затаиться нельзя. Они ж не роботы. Такие же люди, как мы. Всегда есть раздолбаи и любопытные. Мелькнут, подсмотрят, проявятся в общем, даже если не откроют огня. А вот так чтобы вообще ничего — не бывает.
Сергей внимательно выслушал, но не доверился.
Начался штурм. Из-за спины, из частного сектора выехал на ударную позицию танк. Пауза в несколько секунд — наводчик прицеливался — затем плотный хлопок выстрела и гулкий мощный удар — от него содрогнулся весь дом, осыпая с себя дымку пыли. Сразу же, еще сквозь поднявшееся желто-серое марево, стало ясно — проход проделан с первого попадания. Танк, урча, возвращался в безопасное свое логово, а штурмовики приготовились к броску. Сергей хмуро вглядывался в пустые темные окна без стекол. Ни одна огневая точка врага в атакуемом здании так и не ожила.
— По объекту раздражающий беглый огонь. С появлением активности противника — плотный огонь по позициям, на подавление, — команда Сергея за несколько секунд разнеслась по всем стрелкам, в эту минуту наблюдавшим атакуемый дом в прорезь прицела. Небольшая пауза, и застучали частые одиночные выстрелы, поражающие то одно, то другое окно.
Пробежать в этот раз нужно было совсем немного, всего с десяток метров — от крайнего подъезда до проделанного танком пролома в стене. Бежали по парам, рваной траекторией, с максимальной скоростью. Вот устремились к цели два первых бойца. Сергей невольно закусил губу, ожидая, что сейчас по ним откроют кинжальный огонь… но ничего. Штурмуемый дом молчал. Затем еще пара, и еще. Снова тишина. Вот с тяжким напряжением бежит Дмитрич, а на дистанции от него — порхающий, словно и не отягощенный броником и разгрузками Лихой. Вот, наконец, и их черед. Сергей и Остап один за другим выбегают из подъезда. Впереди, в проеме, им уже машут бойцы. Давай, давай, мол, к нам, командир! Мелькают где-то внизу одетые в берцы ноги, чуть трясется на теле броня и подвесы с гранатами и рожками, чуть болтается на голове каска, туго притянутая за подбородок. Дыхание с шумом вырывается из груди. Сергей бросил быстрый взгляд в сторону, во двор. Увидел детские качели, песочницы, стальные грибочки-мухоморы с красными пятнистыми шляпками… и вдруг ударил в глаза деревянный крест, могила из свежей земли. Отвернулся.
Спустя несколько минут вся их группа уже была внутри дома. За это время ни один выстрел не раздался со стороны противника.
— Вчистую прошли! — пока еще скромно ликовали бойцы. Они уже ощущали предчувствие легкой победы. «Противник бежал» — вот что за мысль билась в голове у каждого. Но Сергей не давал ей свободы ни в себе, ни в других.
— Всем собраться. Пока весь дом не зачистим, никаких фанфар.
И снова началась боевая работа. Площадки, квартиры, лестницы — и везде пусто. Нашли лишь несколько хитрых растяжек — признак того, что противник уходил не в панике, а по замыслу. Об этом же говорило отсутствие брошенного БК, провизии, медикаментов, наркотиков. О том, что недавно эти квартиры были боевыми позициями, говорили лишь грязные следы на полу, в иных местах — пятна крови от раненных или погибших. На обоях красовались послания бывших «жителей» — посылались на три буквы русские и дончане. Бойцы смотрели на эти бессильные обозленные строки с усмешкой.
Вскоре еще один танковый удар сотряс дом с другого края — это входила на штурм вторая группа. По замыслу, они должны были встретиться в центре, зажимая противника в тиски — ведь борьба ожидалась нешуточная. Выходило пока что иначе.
Квартира за квартирой, этаж за этажом, подъезд за подъездом дом переходил в руки штурмующей группы — и всё совершенно без боя. Волей-неволей Сергей начал проникаться легкомысленным настроением.
«Ушли! И правда — бежали. Но как и куда? Ночью дом пасли наблюдатели — они бы заметили что-то. С той стороны Бастиона уже подходят наши, туда драпать бессмысленно. Но противник об этом мог и не знать. Нужно сообщить комбату, пусть скажет соседям. Но сначала — зачистить дом до конца. Ведь есть еще подвал…».
Им остался последний этаж. В окнах уже ясно виднелось плоское синее море. Оно обещало покой и скорое завершение штурма — тихого и бескровного. В соседнем подъезде через стенку уже слышна была работа соратников — такая же размеренная и бесшумная. Сергей окончательно убедился — дом оставлен, сдан, как и весь Бастион. Это победа, она уже горит в их руках.
Вдруг частая стрельба порвала воздух. Все рефлекторно взяли наизготовку, но через секунду сообразили — стреляют где-то далеко, совсем не в их доме.
— Где это? У соседей? — удивленно обратился к Сергею Лихой. Но тот лишь пожал плечами. Эта версия показалась всем правдоподобной, и бойцы, соблюдая осторожность, стали выглядывать в окна, выходящие на частный сектор с тыльной стороны Бастиона. Его, по сообщениям от комбата, уже занимало другое подразделение. Но в частниках было тихо. И вдруг до всех дошло очевидное — стреляют сзади, в их тылу, там, откуда они начали штурм!
18
Группа разом обратила взгляды во двор. И точно — в окнах того самого, первого дома мелькали люди, сверкали отсветы выстрелов, несколько раз громыхнули гранаты. Сергей по рации спешно стал вызывать группу закрепления, расположенную в здании, ставшем опорной базой. Никто не отвечал, они слышали лишь немой шум эфира. Бойцы молча и хмуро переглядывались друг с другом. Приподнятое настроение в ожидании скорой победы разом улетучилось, его место заняло гнетущее ощущение подлой беды, усугубляемое их бездействием.
Наконец, рация ожила. Вызывал комбат.
— Старлей! — голос бывшего инженера был резок и груб, — Почему не зачищен подвал?! Укропы устроили западню! Лезут, как тараканы с подвала! Пацанов взяли врасплох, у них большие потери! Срочно на выручку, пулей!
Сергей внутренне обмер от этих слов. «Подвал?! Но мы все прошли, там одни мирные. Мы же все прочесали!» — бились в голове мысли, и вдруг он вспомнил того мужика, что вызвал неясное, смутное подозрение. «Это он, гад, он привел их!»
— Так точно, выдвигаемся, — коротко отчеканил в эфир Сергей и окончил сеанс связи.
— Через двор рискованно, командир, — как только умолкла рация, сказал Лихой, — потеряем людей, можем совсем не дойти.
— Двор нам не нужен. В подвале должен быть ход. Все, кто был в этом доме, ушли по нему — я уверен. Мы пойдем по их следу.
Группа быстро двинулась вниз.
19
Деревянная дверь в подвал была заминирована. Они бесцеремонно подорвали ее гранатой. Два взрыва, один за другим сильно ударили по ушам — Сергей торопился и толком не укрылся. В голове поселился неумолкающий звон, но он лишь отмахнулся от него. Его поедало горькое чувство вины, и он страстно стремился скорее искупить промах.
Бегом в подвал, лестница, спуск. Включить фонари, не терять бдительность. Поворот, еще один — и вот их группа под домом. Её ведет командир.
Луч фонаря уперся в знакомое уже зрелище — масса гражданских, все почему-то сидя или лежа, нет тех, кто встречает их стоя. Белый свет ловит растерянные, перепачканные подвальной грязью лица. До того, как Сергей успел сказать им что-то, одна из женщин вдруг надрывно, на грани истерики крикнула:
— Миленькие, не стреляйте! Не стреляйте в нас, у нас дети тут!!!
За одно лишь мгновение Сергей успел уловить мысль в своей голове — «О чем она? Зачем мне стрелять в них?». А в следующее уже не было места раздумьям — из-за спины гражданских, из темноты подвала по ним открыли огонь. Ему обожгло шею, ударило в руку и грудь. Сергей рефлекторно успел нажать на курок, и сноп пуль, в темноте похожих на огромные искры, неприцельно вылетел в сторону врага. В следующее мгновение Сергей рухнул на спину.
Сидевшие люди с криками прижались к бетону, над ними началась беспощадная перестрелка. Шедшие за командиром бойцы начали закручивать бой, не прекращая огня и стремясь заставить противника поворачивать вправо. Сверкали вспышки выстрелов, били в бетон и в тела смертоносные белые иглы, звенели о пол россыпи гильз. Враг не ожидал такого бескомпромиссного встречного боя, рассчитывал на внезапность засады, на легкую победу. Он начал отходить куда-то во тьму и вскоре скрылся.
Все завершилось в десять-пятнадцать секунд. Сергей лежал на спине, ощущая, как под простреленной навылет рукой растекается горячая кровь. Вторая пуля, угодившая в бронежилет на груди, оставила лишь пульсирующий болью ушиб. Третья едва задела шею, сорвав клок кожи и не задев даже мышц — жуткое, немыслимое везение. Пройди она в нескольких миллиметрах правее, он бы лежал сейчас с простреленным горлом, хрипя и захлебываясь собственной кровью. Над ним зависло чье-то лицо, которое он не сразу узнал в темноте. Это был Лихой.
— Ты как, командир? Жив?
— Жив… — Сергей с трудом сел, опершись на здоровую руку, — какие у нас потери?
— Плохо, командир… Дмитрича и еще одного парня наповал, с первой же очереди. Еще два тяжелых трехсотых, среди них Остап. Ну и ты.
Сергея словно обухом по голове ударило. Дмитрич… Звон, еще не прошедший после тех взрывов у входа в подвал, превратился в густой, давящий гул. С помощью Лихого он поднялся на ноги, направился к лежащим рядом бойцам, над которыми орудовал с бинтами и шприцами медик. Свет фонаря выхватил тела убитых. Дмитрич лежал на спине, раскинув руки, слово хотел обнять этот мир напоследок. Шея была прошита очередью — та рана, от которой Сергея только что уберег случай. На бетоне под ним растекалась черная в темноте кровь. Сергей сжал губы, заиграл желваками, подавляя рвущийся из горла стон. В стороне лежали и сидели раненные. Фонарь осветил побледневшее, изменившееся лицо Остапа.
— Зацепили меня знову, суки, — сказал он, пытаясь выдавить из себя улыбку. Потом выражение его лица стало каким-то виноватым, подавленным, и он произнес, — может, и не пройду с червонным знаменем по родному Крещатику… Вы там за меня отшагайте.
— Отставить похороны! — неожиданно резко и зло крикнул Сергей, — сам пойдешь в первом ряду, понял?!.
В голове его ещё стояли звон и гул. Он повернулся к робко принимавшим сидячие позы гражданским, до того лежащим вповалку.
— У вас все целы?
Люди осматривались вокруг в поисках раненных. Каким-то чудом бешеная перестрелка над их головами никого не убила, а лишь легко зацепила рикошетами нескольких человек.
— Помогите нашим бойцам. Мы оставим здесь медика, выполняйте его указания.
Люди согласно закивали, потянулись к раненным, кто с водой, кто с полотенцами и бинтами. Суетящийся над Остапом и другими парнями солдат начал, руководя процессом, направлять помогающих.
Сергей обратился к Лихому и остальным уцелевшим штурмовикам.
— Забинтуйте мне руку. Прошло навылет, биться смогу. Нужно быстро двигаться дальше.
20
Ощупывая фонарями то место, откуда открыл огонь противник, они обнаружили двух мертвецов.
— Почти вслепую уложили, — промолвил походя Лихой. После ранения командира он шел теперь первым. Вскоре луч света выхватил прямоугольный проем, в котором, видимо, скрылся противник. Лихой пустил в него длинную очередь — звук ударивших о стену пуль вернулся эхом откуда-то издалека.
Это был старый канализационный тоннель, соединявший подвалы домов в единое целое. По полу тянулись толстые черные трубы, по потолку и по стенам — пучки кабелей, уже порядком провисшие за долгие годы. Идти было сложно — ноги помещались лишь в две узкие полосы бетона меж труб. Любое неосторожное движение в сторону могло быть чревато вывихом или переломом. Быстро двигаться по такому тоннелю невозможно, а потому нырнувший в него противник скорее всего затаился и ждет удобного момента, чтобы вновь атаковать — такой вывод сделал Сергей, как только они зашли внутрь.
— Могут быть боковые карманы и рукава в стороны, в другие дома. Всем быть начеку, их надо увидеть сильно загодя, — сказал он бойцам. Но те и сами ощущали таившуюся впереди опасность. Двое взяли на прицел левую стену, двое — правую, а Сергей с Лихим отвечали за то, что происходит впереди.
Шли медленным осторожным шагом, чтоб производить как можно меньше шума. В однообразном узком тоннеле время быстро потеряло свое измерение. Трудно уже было понять, долго они идут или совсем недавно начали путь. Неясные гулкие звуки доносились спереди и сзади, с разных концов тоннеля. Но не их жадно ждали уши бойцов — они стремились уловить любой близкий, находящийся где-то здесь, неподалеку шорох, неосторожный скрип подошвы, стук оружейной стали о стену. Затаившийся враг — он был впереди, где-то рядом, он приберег для них смерть.
Но пока было тихо. Казалось, что они не встретят никого и благополучно дойдут до конца. Но как только Сергей в очередной раз подумал об этом, рядом раздался негромкий спокойный голос.
— Командир, справа.
Сергей метнул взгляд и увидел — фонарь высветил проход, уходивший в сторону от основного ствола тоннеля. Никому не нужно было слов и команд, Лихой достал из разгрузки гранату, остальные взяли темную полосу прохода на прицел. Лихой уже дернул чеку и занес руку, как что-то мелькнуло в проеме и полетело в их сторону. Враг оказался на долю секунды быстрей.
Гранатный бой в узких закрытых пространствах ужасен. Летящие сферой осколки достанут всех, они бьют кучно и насмерть, полные энергией взрыва. Никакой бронежилет, никакая каска не в силах спасти — осколки найдут незащищенную шею, лицо и другие участки. Выжить можно лишь укрывшись за крепкой преградой, которая не пропустит смертоносный металлический рой. В пылу боя, когда человек теряет ощущение личности и сливается со своим подразделением, когда желание спасти братьев одолевает страх смерти — такой преградой нередко становится тело солдата.
В темном тоннеле, при скудном свете ручных фонарей невозможно было быстро схватить и перебросить врагу его же гранату. Но рефлекс сильнее осознания этого факта. В момент, когда вражеский снаряд упал штурмовикам под ноги, а граната Лихого улетела за угол, где укрылся противник, Сергей инстинктивно наклонился вниз, с тем, чтоб ловко подобрать смертельную посылку и отправить ее адресату. В ту же секунду над его спиной раздались оглушительные в бетонной коробке выстрелы автомата, и всё вокруг озарил их яркий мерцающий свет. Здоровая рука черпнула темноту под ногами, скребнула пальцами влажный грязный бетон. Ничего. Ладонь сжала в себе пустоту. В очередной вспышке он увидел его — маленький черный шарик, его невзрачная смерть — он лежал чуть сбоку, Сергей прогадал не так уж и сильно. Нутро опустилось, потом разом стремительно поднялось. Были возможны два мгновенно и твердо им осознанных действия — рвануться в сторону, подчиняясь животному чувству, или упасть на гранату, прижав ее телом. Выбор судьбы, сжатый в исчезающе малую долю секунды. Он выбрал — он упал на гранату.
«Твою мать, еще бы успел…», — с какой-то глупой и злой, болючей досадой думал Сергей, лежа на холодном бетоне, слушая свое шумное дыхание и гулкое сердце. Но это была иллюзия — последние его мгновения в сознании удивительно растянулись. Вдруг всё суетное ушло — перед глазами встали жена и его только что родившийся сын. Любимая смотрела на него с глубокой невыразимой печалью, и на руках держала младенца. У него был умный, как у Христа на иконе Богоматери, взгляд. «Сынок», — пронеслось в голове, и сердце, замерев, наводнилось любовью. Затем грянул взрыв. А за ним другой — за углом. Потом били вновь автоматы, и Лихой остервенело кричал что-то в пылу боя. Но Сергей уже не слышал всего этого. Он лежал на боку, отброшенный в сторону смертельным ударом. В его ушах стоял пронзительный звон, глаза были ослеплены вспышкой. Из тела, нашпигованного осколками, вместе с горячей кровью исходила душа.
Потом, когда скоротечный бой был окончен, Лихой тормошил его, скрипел зубами, и скупые слезы текли у него по лицу.
— Мы сделали их, Серега! Сделали, слышишь?!
Не раз и не два он видел вблизи смерть товарища, но никогда не уходил перед ним его друг-командир, его старший брат. И в момент, когда почувствовал, что держит в руках уже тело без жизни, он поклялся себе, что доведет всё до конца. Всё, на что набросила его вместе с народом судьба. Этот бой, тяжелый штурм Мариуполя, всю войну, и чтобы ни пришло за ней следом. Всю тяжесть истории вынесет русский солдат.
— За мной, братья! — хрипло крикнул он остальным бойцам, и украдкой смахнул грязные соленые слезы. И они двинулись дальше, вперед по тоннелю. Навстречу войне и судьбе.
21
На пологий песчаный берег лениво находили одна за другой зеленоватые волны. На раздольном и пустом пляже сидела прямо на песке странная пара. Пожилая женщина в грязном от долгого пребывания в подвале, теплом пальто. И небритый, потрепанный боями солдат в комуфляже, при полном «наряде»: бронежилет, разгрузка, каска на груди, на коленях автомат. Мать и сын.
За их спиной виднелись обожженные пожарами, избитые снарядами танков дома. Не так уж далеко в стороне, тоже у моря, грохотали обстрелы промзоны. Их окружала война. Но они говорили о мире. О том, что был, и о том, что только будет.
— А помнишь, как вы летом с мальчишками тут целый день бегали, а я приходила тебя домой загонять?
— Помню, конечно. Ты иногда еще и отца подключала.
— Да вас же не вытащить отсюда! Черные, как негритята, тощие все! Вам дай волю, вы б и не ели вовсе.
— Да куда уж, мам. Голод не тетка.
— Ничего, вот война кончится, вернешься, своих заведешь, я на тебя посмотрю, как за ними по берегу будешь гоняться.
Молодой мужчина в комуфляже улыбнулся морю, приобнял мать, посидев так немного, произнес:
— Обязательно, мам. Обязательно.
Несколько минут пребывали в молчании, слушая размеренный шум волн. Вдруг в промзоне что-то громыхнуло особенно сильно. Мать поежилась.
— Долго еще война, сынок?
Мужчина просто пожал плечами.
— Не знаю. Долго.
Женщина вздохнула и сказала то, что, видимо, уже говорила не раз.
— Подумать только… Восемь лет… Восемь лет по разные стороны. Как же ты изменился! Жаль, отец не дожил. Всё война эта, чтоб ей пропасть. Как много уже ребят положили, Господи…
Мужчина ничего не ответил. Мать продолжала.
— Тех вот, с которыми ты тут играл. Кто на той стороне, кто на этой. Сколько в живых-то осталось, а?
— Думаю, немало живых, — ответил как-то нехотя сын.
— А командир-то, что наш дом брал, тоже — погиб. Я видела его в подвале, спрашивала про тебя. Такой же, как ты, молодой еще совсем. Погиб. Господи, сколько еще это будет…
Сын знал данную историю лучше матери. Она мгновенно разнеслась пожаром по всему союзному войску. Командир штурмовой группы спас своих бойцов, прикрыв их от гранаты, приняв всю её смертоносную силу в себя. Азовцы (организация, деятельность которой запрещена в РФ) устроили в тех домах западню, ударили в тыл и пытались уйти, прорваться из клещей, в которые их зажимали. Контратаку потом возглавлял сам комбат, и «пожар» с трудом удалось потушить.
— Сколько нужно, столько и будет, — сказал молодой мужчина, и мать услышала в его речи железные непоколебимые ноты. Она узнала в них голос отца. И, ничего не ответив, тяжко вздохнула.
22
Мария катила коляску, в которой спал круглощекий малыш. Парк, где они каждый день гуляли с сыном, был полон светящейся сочной зелени, жадно вбиравшей энергию майского солнца. На лавочках тут и там сидели люди: молодые и не очень мужчины в военной форме, женщины рядом с ними, счастливые редкому совместному времени и перерыву в обстрелах. Матери, жены и дочери. Сидели суровые донецкие старики, опершись руками о трость, подростки что-то тыкали в телефонах. Вокруг была жизнь, и раненной душе Марии было приятно ее наблюдать. Это ей помогало.
Проходя мимо очередной, усевшейся на лавочки кампании, она вдруг уловила.
— «Азов» (организация, деятельность которой запрещена в РФ) сдался сегодня. Марик взяли, наконец. Полностью наш! Мариуполь…
За миг два несовместных, казалось бы, чувства возникли внутри. Жаркое, горькое счастье тяжелой победы, исходившее от говоривших, и Мария знала — его разделит сегодня весь их народ. И её личная, ни с кем неделимая, неизбывная боль. Она боялась её, и берегла её. Боль была последним, что осталось от мужа.
Жгучий солнечный луч прорвался сквозь кроны деревьев и упал на личико малыша. Мальчик поморщился, нехотя разлепил слегка припухшие глазки и громко, словно случилась большая беда, зарыдал. Мать наклонилась к коляске, взяла на руки сына. Малыш почувствовал, что рядом его самое главное, большое и доброе в мире — мама, вмиг успокоился и засветился той чистой невинной улыбкой, секрет которой знают одни лишь младенцы. Мария отстранила на мгновение сына, словно желая ему что-то сказать, но, увидев на лице сына улыбку, снова прижала к себе, нежно и крепко. По щеке её катилась слеза. Малыш неуклюже дернул ручкой, с которой еще не умел управляться, и случайно смахнул слезу матери. Борясь с подкатившим рыданием, Мария закрыла глаза, и перед ней, как всегда, когда она погружала зрение и душу свою в темноту, возник ее муж. Сейчас он был счастлив. Он видел через неё своего сына.