Продолжаем начатую в № 596 газеты публикацию статей из коллективной монографии «Эзотерика Сталина. Аналитика конфликта интерпретаций»

Окончание. Начало в № 598

Николай Михайлович Пржевальский — известнейший русский путешественник и натуралист, почетный член Академии наук, генерал-майор. Родился в 1839 году в деревне Кимборово Смоленской области в семье, принадлежащей к древнему шляхетскому роду. Отец Николая, Михаил Кузьмич, умер в 1846 году. Мать Елена Алексеевна Каретникова растила детей в строгости, но предоставляя им большую свободу. Интерес к охоте и путешествиям Николаю с детства привил его дядя Павел Алексеевич Каретников. Окончив Смоленскую гимназию в 1855 году, Пржевальский, как и большинство мужчин в его роду, поступил на военную службу: унтер-офицер, потом офицер, затем — обучение в Академии Генерального штаба. Всё свободное время он посвящал изучению зоологии и ботаники.

На младшем курсе в академии Пржевальский, нуждаясь в деньгах, написал «Воспоминания охотника» (опубликованы в 1862 году), а на старшем курсе взял в работу тему «Военно-статистическое обозрение Приамурского края». За эту работу его уже в 1864 году избрали действительным членом Императорского Русского географического общества. Добровольцем он отправился подавлять Польское восстание, затем работал в Варшавском юнкерском училище — преподавал историю и географию.

Пржевальский очень хотел отправиться в путешествие по Центральной Азии, но его авторитета не хватило на то, чтобы Русское географическое общество помогло ему организовать экспедицию. Однако в 1867 году он встретился в Петербурге с путешественником Петром Семёновым-Тян-Шанским, который посоветовал ему сперва отправиться исследовать Уссурийский край, а потом, набрав «веса», вновь обратиться в Географическое общество.

В мае 1867 года штаб войск Приамурской области командировал лейтенанта Пржевальского на реку Уссури, чтобы исследовать границы Маньчжурии и Кореи, а заодно собрать сведения о коренных жителях края. Во время экспедиции Пржевальский участвовал в разгроме вооруженной банды хунхузов (хорошо организованных отрядов разбойников), за что был произведен в капитаны. Результаты экспедиции, несмотря на ее малочисленность, превзошли все ожидания. Пржевальский впервые изучил и нанес на карту российские берега озера Ханка, дважды пересек хребет Сихотэ-Алинь, картографировал обширные территории вдоль Амура и Уссури. По окончании путешествия он опубликовал материалы о природе края и его народностях. Русское географическое общество вручило ему малую серебряную медаль. Его авторитет резко вырос в глазах других ученых.

С 1870 по 1873 год продлилась Монгольская экспедиция Пржевальского. В ходе экспедиции ему удалось исследовать озеро Далай-Нур, хребты Сума-Ходи и Инь-Шань, доказать, что Жёлтая река (Хуанхэ) не имеет разветвлений, преодолеть пустыни Алашань и Гоби, пройти через Алашанские и Наньшанские горы, посетить Тибет и Голубую реку (Ян-цзы-цзян) — несмотря на то, что Западный Китай в это время был охвачен восстанием и кишел разбойниками, а в экспедиции Пржевальского было всего пять человек. По результатам экспедиции Парижское географическое общество наградило его золотой медалью, а Русское — Константиновской медалью. Военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин ходатайствовал, чтобы Пржевальскому присвоили чин подполковника и пожизненную пенсию.

Кстати, стремительное продвижение Николая Михайловича по военной службе многое говорит о значении его экспедиций для русской армии. Так, в первую свою экспедицию он отправился лейтенантом, во вторую — капитаном, в третью — подполковником, в четвертую — полковником, а в шестую — уже генерал-майором.

В 1876–1877 годах состоялась Вторая Центральноазиатская (Лобнорская и Джунгарская) экспедиция Пржевальского. Совет Русского географического общества одобрил план путешествия Пржевальского, а министр иностранных дел и военный министр пообещали оказывать всяческое содействие его экспедиции. В результате восстаний мусульманского населения в Синьцзяне и Западной Монголии было нарушено торговое сообщение между Россией и Китаем. Уйгурские волнения воздействовали на российских казахов и киргизов. Возникла угроза владениям России в Средней Азии. Великобритания сначала оказывала помощь восставшим с целью создать на границе России сильное мусульманское государство, а затем — Китаю, успешно это восстание подавившему, всё с той же целью — ослабить влияние России.

Вообще, основная цель всех центральноазиатских экспедиций Пржевальского, да и его учеников впоследствии, была не только научная (изучение природы и климата региона), но и военная (разведка местности — от проходов в горах и пустынях до условий водообеспечения, — а также состояния китайской армии и местного населения), и политическая (в частности, установление отношений с главой тибетских буддистов — далай-ламой в Лхасе).

По определению бывшего командира разведгруппы в Афганистане, публициста Дмитрия Леонидовича Подушкова, Пржевальского можно считать родоначальником нового вида разведки в России — активной и оперативной. Ранее применялась лишь пассивная разведка, когда разведывательную информацию получали через дипломатов, военных атташе, пограничников, купцов и миссионеров. Такая информация долго поступала и еще дольше проверялась. Пржевальский же добывал ту информацию, которая была необходима, и там, где это было необходимо. Благодаря ему Россия быстро получила преимущество перед европейскими странами на Центральноазиатском театре военных действий.

Подушков отмечает, что «каждую экспедицию (Пржевальского. — Авт.) планировали и организовывали как глубокий рейд разведотряда в тыл противника». Комплектовались отряды исключительно добровольцами: три-четыре офицера, три-четыре солдата, переводчик и пять-шесть казаков-пограничников. Они преодолевали десятки тысяч километров в тяжелейших условиях.

Лобнорская экспедиция Пржевальского открыла горный хребет Алтынтаг (более 6 км высотой) и обнаружила «кочующее» озеро Лобнор. Озеро оказалось огромным (около 100 км в длину и более 20 км в ширину), пресным (лишь у берегов вода была соленой из-за растворения почвенных солей) и меняющим свое положение — в зависимости от того, как меняла свое русло река Тарим.

Более того, природа в районе озера Лобнор оказалась совершенно фантастической. Не в смысле столь красивой, что захватывает дух, а напротив — довольно мрачной. Можно даже сказать, адской. Вот как Пржевальский описывает Лобнор в своих дневниках:

«7 марта (1877 года. — Авт.). Сегодня целые сутки сильнейшая буря от северо-востока; тучи пыли затемнили солнце. Юрту и палатку чуть не снесло ветром; везде пыль насела густым слоем, не исключая и наших физиономий, после ночи. На утро пыль стояла в воздухе (после того как ветер уже стих) словно самый густой туман или дым; за двести шагов ничего не было видно; атмосфера была желто-бурого цвета.

8 марта. К утру буря стихла, но вскоре опять начался ветер довольно сильный, вечером даже очень сильный. В воздухе густейшая пыль и мгла; даже дышать тяжело. <…> Вот проклятое место! <…> Местные жители еще говорят, что в мае такие бури бывают чуть ли не каждый день».

«В пустынях Лобнора… весною свирепствуют иногда сильнейшие бури, часто уподобляющиеся урагану. <…> Обыкновенно бури следуют одна за другою через довольно правильные промежутки времени… <…> Во время урагана 26 марта столбы пыли черной и белой (последняя с солончаков) неслись исполинскими клубами дыма, быстро менявшими свои очертания и высоко поднимавшимися вверх.

Обыкновенно буря продолжается круглые сутки и никогда не менее 12 часов».

Подобные пейзажи люди во все века естественным образом ассоциировали со входом в преисподнюю. Будь то особенно глубокая расщелина или вертикальная пещера, столетиями извергающий лаву вулкан или незатухающий огонь природного или искусственного происхождения, пузырящиеся грязевые ямы или пещеры с испарениями сероводорода или углекислого газа, от которого, задыхаясь, погибают животные и люди.

Вспомним также, что одной из целей и этой, и предыдущей, и последующих азиатских экспедиций Пржевальского был Тибет. Российский историк и тибетолог Александр Иванович Андреев отмечает, что Тибет представлял для России прежде всего торговый и геополитический интерес. С одной стороны, в Тибете были обнаружены «многочисленные залежи золота (и серебра)», которые довольно слабо разрабатывались самими тибетцами. С другой стороны, Тибет благодаря своему «ключевому геостратегическому положению» в эпоху Большой игры в Центральной Азии между Великобританией и Россией выполнял «одновременно роль буфера и природного щита, прикрывающего с севера индийские владения Англии». С третьей стороны, Тибет был буддийской метрополией и «священной землей», поэтому, поддерживая дружественные отношения с тибетскими буддийскими иерархами, и прежде всего с далай-ламой, Россия могла бы влиять «на весь буддийский мир». Если же протекторат над Тибетом удалось бы установить англичанам, то эта страна немедленно превратилась бы в антирусский буфер, и уже Лондон получил бы возможность влияния «…на бурятско-калмыцких буддистов в пределах России и через мусульманское население в соседнем южном Синьцзяне на мусульманские народы в Русском Туркестане».

Однако данными рациональными — экономическими, политическими и военными — соображениями интерес к Тибету не исчерпывался. Невозможно вывести за скобки тот факт, что, как пишет историк и журналист Станислав Кувалдин, «буддизм на исходе XIX века действительно стал если не распространенным, то, во всяком случае, допустимым увлечением в аристократических и интеллектуальных кругах».

Он подчеркивает: «…интерес к буддизму в России проявляли достаточно влиятельные фигуры. В частности, благоволил буддистам князь Эспер Ухтомский, имевший личное влияние на последнего русского монарха. <…> Общая увлеченность мистикой, которая была свойственна Николаю, а соответственно, и его приближенным, также оказала свое воздействие на интерес к посланцам из Тибета».

Причем «долгое время обращение к буддийскому учению и изыскания Блаватской (Елены Петровны — знаменитого мистика и основоположницы теософии. — Авт.) многим казались не слишком противоречащими друг другу действиями, а потому вполне распространенным был термин „теософо-буддисты“, уточняет Кувалдин.

Это сразу адресует нас к часто встречавшимся в западноевропейской и русской литературе конца XIX — начала ХХ века рассказам про «тибетские чудеса», то есть про «лам, летающих по воздуху, читающих чужие мысли, живущих тысячу лет, проходящих сквозь стены и т. п.»

Реконструкция данного оккультно-мистического контекста требует отдельного исследования, однако сложно представить, что азиатские экспедиции Пржевальского совершались абсолютно вне этого контекста. И кстати, Андреев отмечал «полную недоступность для исследователей тибетских материалов за 1920–30-е гг., имеющихся в Архиве Внешней политики России (АВПР) в Москве», даже в конце ХХ века.

В Лобнорской экспедиции Пржевальский заболел так сильно, что завершить ее он уже не мог. Правда, причиной, по которой экспедиция прервалась, стала все-таки не болезнь, а резкое ухудшение отношений между Россией и Китаем. Поскольку Пржевальский не сумел достичь поставленных целей экспедиции, он считал ее неудачной.

Тем не менее как раз после нее он получил:

• золотую медаль от Парижского географического общества за его Первую Центральноазиатскую экспедицию;

• большую золотую медаль имени Гумбольдта от Берлинского географического общества за совокупность его ученых исследований в Центральной Азии;

• королевскую золотую медаль от Лондонского географического общества.

К тому же Российская академия наук избрала Николая Михайловича своим почетным членом за передачу зоологической коллекции, собранной им на Лобноре и в Западной Джунгарии, в дар музею Академии наук.

В 1879–1880 годах состоялась Тибетская экспедиция Пржевальского. Небольшой отряд преодолел Хамийскую пустыню, исследовал хребет Нань-Шань, практически подошел к Тибету. Но из-за слуха о том, что русские хотят выкрасть далай-ламу, Пржевальский — всего в двухстах пятидесяти верстах (267 км) от Лхасы — получил от далай-ламы письменный запрет на посещение столицы буддизма. На обратном пути отряд пересек пустыни Алашань и Гоби, открыл Южно-Кукунорский хребет и хребет Марко Поло, исследовал верховья реки Хуанхэ и, как и в предыдущих экспедициях, обнаружил новые виды растений и животных (в том числе ту самую дикую лошадь, названную впоследствии в честь ученого). После возвращения Пржевальский несколько лет провел в деревне, обрабатывая собранные в экспедиции материалы.

В 1883–1885 годах прошла Вторая тибетская экспедиция Пржевальского. На этот раз он исследовал истоки реки Хуанхэ и водораздел между Хуанхэ и Янцзы (между Желтой и Голубой реками), открыл озера Русское и Экспедиции, хребты Московский, Колумба, Русский, Загадочный (позже — хребет Пржевальского). После возвращения путешественник был произведен уже в генерал-майоры.

В 1888 году должна была начаться шестая экспедиция Пржевальского, но перед самым ее началом Николай Михайлович, выпив воды из реки возле Пишпека (ныне — Бишкек), заболел брюшным тифом и умер. Похоронили его — как он и просил — на берегу озера Иссык-Куль.

Научное наследие Пржевальского колоссально: 7,5 тыс. экземпляров млекопитающих, птиц, пресмыкающихся, земноводных и рыб, 15 тыс. экземпляров гербария (в том числе более 200 новых видов), обширнейшая минералогическая коллекция, ярчайшие и подробнейшие описания рельефа, природы, климата, рек и озер, животного и растительного мира, а также местного населения Уссурийского края и Центральной Азии.

Жены и детей у Пржевальского не было. Как написал он в частном письме в начале 1886 года: «В Центральной же Азии у меня много оставлено потомства — не в прямом, конечно, смысле, а в переносном: „Лоб-нор, Куку-нор, Тибет и проч. — вот мои детища“.

По словам Пржевальского, семья была несовместима с его жизнью путешественника: мол, «с собою бабье» не возьмешь, а оставлять жену надолго жалко — плакать будет. В молодости он бежал от женского общества, считая, что женщины занимаются исключительно пересудами о достоинствах и недостатках своих знакомых и общественных деятелей. Позже женитьба им уже будет связываться с необходимостью отказаться от путешествий — 17 августа 1881 года Николай Михайлович пишет своему другу — генералу И. Л. Фатееву: «Не изменю я до гроба тому идеалу, которому посвящена вся моя жизнь. Написав что нужно, снова махну в пустыню, где при абсолютной свободе и у дела по душе, конечно, буду стократ счастливее, нежели в раззолоченных салонах, которые можно бы было приобрести женитьбой».

Но слухи… Слухи-то ходят о внебрачных детях великого, поистине выдающегося путешественника. Например, известный смоленский писатель-краевед Нелли Никаноровна Кравклис упоминает таких самозванцев — потомков Пржевальского, как «дочь» Анна и «внук» Владимир Емельянович Ульянцев-Пржевальский из Москвы, «дочь» Марфа Мельникова из Смоленской области, а также «правнучка» Анна Васильевна Васильева из псковской глубинки.

Конечно, ни один из слухов не был подтвержден, но ведь на то они и слухи, что им не требуется доказательств. И Сталин — лишь один из предполагаемых детей Николая Михайловича.

Излагается эта версия отцовства Пржевальского, как правило, в двух вариантах. В варианте более простом, согласно которому Кеке якобы работала в гостинице, где остановился Пржевальский, приехав на Кавказ. И в варианте более «романтическом», с подробностями, где в качестве связующего звена между влюбленными фигурирует князь Маминошвили.

Во втором случае это, можно сказать, целый псевдоисторический женский роман. Подробно эту версию излагает писатель и журналист, бывший редактор журнала «Вокруг света» Николай Николаевич Непомнящий:

«Однажды в начале 1878 г., придя в дом своего родственника, князя Маминошвили, молодая женщина (Екатерина Джугашвили. — Авт.) познакомилась с гостившим у него русским офицером (Николаем Пржевальским. — Авт.) — человеком средних лет, красивым и солидным, с холеными усами и множеством орденов на мундире из дорогого сукна.

<…> Пржевальский был очарован красотой и непосредственностью молодой грузинки. Она-де приятно поразила его умом и образованностью. <…> Они стали настойчиво искать общества друг друга и часто с явным удовольствием проводили время вместе».

Потом Пржевальский уехал, а Кеке родила сына Иосифа. Который в детстве якобы никогда не испытывал материальных затруднений. Ведь Пржевальский долгое время отправлял из России в Грузию весьма приличные деньги — на содержание и образование сына. Конечно, не напрямую, а через доброго друга влюбленных — князя Маминошвили.

По утверждению Непомнящего, впервые эта легенда появилась в польской газете Życie Warszawy в 1939 году. Впрочем, история этой газеты гласит, что «Жизнь Варшавы» издавалась с 15 октября 1944 года. А значит, источник мифа остается неизвестным.

К сожалению, обращение к более достоверным источникам не проясняет картину. Свидетельства потомков людей, близких к Сталину, и его собственных потомков противоречивы.

Так, внук Якова Эгнаташвили (ближайшего друга семьи Виссариона и Екатерины Джугашвили) Георгий Александрович, услышав о том, что Пржевальский мог быть отцом Сталина, заявил в интервью журналисту, издателю и главному редактору альманаха «Шпион» Владимиру Михайловичу Логинову в начале 1990-х годов: «Глупость неимоверная. Недавно я об этом тоже где-то читал. <…> Сколько я себя помню, легенды одна за другой вокруг Сталина ходят — чей он сын? Ну и что, что за два, за полтора года до рождения Сталина в Гори жил Пржевальский?.. Значит, он его отец?! Совершеннейшая чепуха».

Внучка Сталина Галина Джугашвили родилась в 1938 году в семье старшего сына Сталина Якова и его жены — бывшей балерины Юлии Исааковны Мельцер. Галина закончила МГУ, работала младшим научным сотрудником в Институте мировой литературы, уже на пенсии стала членом Союза писателей России.

В 1993 году она выпустила воспоминания «Дед, отец, Ма и другие», где рассказала о своей семье. В 2003 году эти мемуары были переизданы. В 2007 году вышла книга «Тайна семьи вождя», в которую помимо вышеназванных мемуаров вошли также рассказы Галины Джугашвили.

В книге Галина описывает следующий свой диалог с некоей портнихой Альбиной. Альбина рассказала Галине, что якобы «в бумагах Пржевальского „действительно существовали“ пометки о деньгах, переведенных Катерине Джугашвили». Галина пересказывает их дальнейший диалог: «[Галина:] „А почему Пржевальский не мог быть просто добрым человеком? Ну, видел, как Катерина с большим животом колотится на поденке. Может, перекинулся с ней двумя-тремя словами, нашел смышленой, пожалел и…“ [Портниха Альбина:] „Да вряд ли, он был очень расчетлив, любой самый мелкий расход заносил в отдельную графу! Потом ведь и сходство…“ Кто такая портниха Альбина? Откуда Галине Джугашвили известно про пометки в бумагах Пржевальского? Цитирует она слова, „действительно существовали“ — и тогда кому они принадлежат? — или иронизирует над этим? Сама Галина ничего об этом прямо не говорит. Она как будто и не ищет правды, а лишь перебирает слухи.

Очевидно, в вопросе о предполагаемом отцовстве Пржевальского наиболее ценным источником оказываются дневники самого Николая Пржевальского, которые он как профессиональный исследователь вел особенно тщательно. В них нет упоминания ни о пребывании на Кавказе, ни о пересылаемых деньгах. По ним можно совершенно точно установить маршрут перемещений путешественника в 1877–1878 годах, когда, с учетом обеих основных версий даты рождения Сталина, мог быть зачат Иосиф. Благо записи в дневнике Пржевальский вел практически каждый день — от нескольких строчек до нескольких десятков строк.

Мы уже упоминали, что в Лобнорской экспедиции Пржевальский заболел так сильно, что завершить ее уже не мог.

Что же это была за болезнь, которая делала ожидание невыносимым, а дальнейшее путешествие невозможным? 7–19 июля 1877 года Пржевальский пишет в дневнике: «Живем в Кульдже, отдыхаем, но плохо. Страшная жара не дает покоя ни днем, ни ночью. Кроме того во всем теле зуд нестерпимый; у меня сверх того сильный зуд в мошонке. Никаким образом не могу от него избавиться, надоедает страшно».

Судя по дневниковым записям, через какое-то время зуд утих, но примерно 12 сентября возобновился. Вскоре записи о нем и о средствах борьбы с ним начинают появляться всё чаще:

«Боль, как и прежде, невыносимая. Ничто не помогает… <…>

Болезнь моя нисколько не уменьшается. Всевозможные средства и свои и китайские испытаны. Ничто не помогает. Без правильного лечения в госпитале выздороветь мне невозможно. <…> Ни наблюдать, ни делать съемки, ни даже ходить я теперь не могу».

7 ноября 1877 года отряд Пржевальского остановился в двух с половиной верстах от города Гучена, где пробыл почти три недели. Только 27 ноября они выдвинулись в Зайсан, куда прибыли вечером 20 декабря. В Зайсане экспедиция провела несколько месяцев. Лишь 19 марта ее участники направились к деревне Кендерлык, а затем — в урочище Чиркаин.

25 марта 1878 года Пржевальский получил телеграмму от брата из Москвы, в которой тот сообщал, что 18 июня 1877 года умерла мать Николая Михайловича, а за полгода до того — воспитавший его дядя. «Невознаградимы для меня эти утери, понесенные в такой короткий срок», — пишет Пржевальский в своем дневнике, с огромным теплом и нежностью вспоминая мать.

28 марта отряд вернулся в Кендерлык, а 29-го Пржевальский получил телеграмму от графа Гейдена, в которой сообщалось, что военный министр фактически запретил продолжать исследовательскую экспедицию вглубь Китая из-за ухудшения отношений с китайцами. Николай Михайлович и сам понимал, что, будучи сильно больным, он не осилит путешествия в Тибет, но всё же «не хотел и не мог» самостоятельно отказаться от него. После же получения указанного известия Пржевальский «с эстафетою послал в Главный штаб телеграмму с просьбою разрешить… вернуться в Петербург для поправления здоровья».

Подчеркнем этот момент. Пржевальский не был свободен в своих передвижениях: он не просто отчитывался перед Главным штабом Русской императорской армии, а запрашивал разрешение на приезд и пребывание в конкретном месте в конкретные сроки.

31 марта 1878 года Пржевальский вернулся в Зайсанский пост: «Сегодня исполнилось мне 39 лет, и день этот ознаменовался для меня окончанием экспедиции». Заканчивается дневник Лобнорской экспедиции словами: «Перерыв, но не конец дневника». В апреле 1878 года полковник Пржевальский направился из Зайсана в Петербург, где был уже 23 мая.

Расстояние от Зайсана до Петербурга составляет примерно 4500 км. Если к этому пути добавить еще «крюк» через Грузию, то суммарное расстояние превышает уже 7000 км. Железной дороги еще нет — строительство Великого Сибирского пути (Транссибирской магистрали) начнется только в 1891 году.

В 1925 году командир полка Георгий Константинович Жуков вместе с двумя кавалеристами установили мировой рекорд в групповом конном пробеге: за 7 суток они проскакали 963 км от Ленинграда до Минска. То есть за сутки они преодолевали в среднем 137,5 км. В результате такого марша за неделю всадники похудели на 5–6 кг, а лошади — на 8–12 кг.

Таким образом, даже в суперфорсированном режиме здоровому всаднику налегке потребовалось бы больше месяца, чтобы добраться от Зайсана до Петербурга и больше 50 суток, чтобы успеть «заскочить» в Грузию. Однако ни конь, ни человек не могут скакать в таком режиме неделями.

А Николай Михайлович был болен так сильно, что уже не мог ехать верхом — его везли в двухколесной арбе («купили в Гучене… передок от русской телеги и на эту двухколеску примостили сиденье»).

В Петербурге полковника Пржевальского ждали с докладом о проведенной экспедиции (напомним, он специально запрашивал разрешение на возвращение в Петербург — именно в Петербург, а не на Кавказ или вообще в Россию). Кроме того, Николай Михайлович спешил навестить могилу горячо им любимой матери и, что немаловажно, попасть наконец-то в хорошую больницу к хорошим врачам.

Можно ли допустить, что, несмотря на всё это, Пржевальский «заскочил» на несколько дней в Гори к «доброму знакомому», провел там несколько недель (или хотя бы дней) и искал интимного общения с женщинами? Нет, нельзя допустить.

В петербургской клинике врачи связали болезнь Пржевальского с нервным переутомлением и порекомендовали ему отдых в деревне с ежедневными купаниями. В своем имении в Отрадном (в Смоленской области) он и провел всё лето.

Зимой в Петербурге Пржевальский приводил в порядок собранный им научный материал, читал лекции и готовился к следующей экспедиции. 20 января 1879 года он выдвинулся из Петербурга в Зайсан для возобновления прерванной год назад экспедиции. Туда Пржевальский прибыл через месяц — в конце февраля. А 21 марта его отряд выступил из Зайсана на исследование Тибета. Значит, и в начале 1879 года Николай Михайлович Пржевальский никак не мог быть проездом на Кавказе и завязать с Кеке роман.

Однако некоторых мифотворцев это не останавливает. Одни утверждают, что часть дневников разведчика Пржевальского засекречена или даже уничтожена. А другие цепляются за легенду о том, что Кеке не родная мать Сталина, что Сосо был ей подброшен, а следовательно, то, что Пржевальский не пересекался с Кеке, совершенно неважно. Мол, всё равно Николай Михайлович — отец Иосифа, и, значит, Сталин — дворянских кровей.

Эти предположения можно было бы громоздить друг на друга бесконечно, если бы в 2006 году не было, наконец, проведено исследование ДНК внука Сталина — режиссера-постановщика Центрального академического театра Российской армии Александра Бурдонского. И сравнение его ДНК с ДНК Николая Михайловича Пржевальского, родившегося в 1943 году, — доктора химических наук и профессора Тимирязевской академии, являющегося правнуком родного брата знаменитого путешественника.

Обнаружилось, что ДНК Бурдонского (а значит, и Сталина) принадлежит к гаплогруппе G2, тогда как ДНК Пржевальского — к гаплогруппе R1a. Такое расхождение в случае прямых родственных связей (отец — сын) невозможно.

Казалось бы, это исследование ставит жирную точку в вопросе о том, мог ли Сталин быть сыном Пржевальского. Однако для нас важна не только историческая реальность, но и сам факт того, что сплетня по поводу отцовства Пржевальского действительно гуляла, наряду с другими, в определенных кругах советской, прежде всего грузинской, элиты.

И, конечно, сплетня эта была не единственной. Тот же Радзинский спешит рассказать читателю как можно больше слухов и сплетен. Вот цитата из еще одного более чем сомнительного «письма», которое якобы было прислано Радзинскому Гоглидзе: «После смерти Сталина, когда исчез страх, стали называть еще несколько имен предполагаемых отцов — среди них был даже еврей-купец. Но чаще всех называли Якова Эгнаташвили. Это был богатый виноторговец, любитель кулачных боев. И у него тоже работала Кэкэ. Недаром Яков Эгнаташвили платил за учение Сосо в семинарии. Говорили, что Сталин в его честь назвал Яковом своего первого сына… Я видел портрет этого богатыря-грузина. Нет, это совсем не тщедушный Сосо… Конечно, когда Бесо возвращался из Тифлиса, он узнавал все эти слухи. Может, поэтому он так бил маленького Сосо? И жену он бил смертно. И когда Сталин вырос — он, как всякий грузин, не мог не презирать падшую женщину. Оттого никогда не приглашал мать в Москву, не писал ей».

Перечисляемые здесь сплетни были порождены очевидными для элиты того времени странностями в отношениях между Сталиным и его матерью, проблемами с выпивкой у его отца и так далее. Бытовали ли эти сплетни тогда, когда Сталин был еще ребенком, формировали ли они что-то в его личности? Твердого ответа тут быть не может, но возможность такого воздействия на личность Сталина исключить нельзя.

Все приведенные «откровения» Радзинского можно было бы просто с отвращением отбросить, если бы не существование почвы, рождающей подобные «цветы зла». Но почва существует — и Радзинский только собирает не им взлелеянные плоды, они же — сплетни о Кеке. Причем сам Радзинский от этих сплетен вскоре отказывается.

Летом 1993 года Радзинский получает возможность работать в Архиве президента РФ. Радзинского до экстаза впечатляет возможность въехать в Кремль. Он начинает благоговейно прикасаться к личным бумагам Сталина и обнаруживает, что все сплетни о его ненависти к матери, о «проститутке» лживы. Радзинский так же легко покупается на сплетни, как и отказывается от них. Потому что ничего нехорошего в Архиве президента он обнаружить не может. Скорее всего, архивы подвергались чисткам, причем неоднократным. Как отмечал Суварин, во второй половине 1920-х годов ряды большевиков раздирала безжалостная внутренняя борьба, «и личное дело каждой значимой фигуры становилось оружием в борьбе»: каждый участник этой борьбы копался в прошлом своих противников в надежде обнаружить там какие-нибудь их слабости или недостатки, ошибки или промахи.

Однако Радзинский в Архиве президента обнаруживает очевидное. То, что Сталин писал матери письма — такие письма, которые исключают саму возможность каких бы то ни было оскорблений.

Таким образом, Радзинский сначала запускает сплетни, которые начинают тиражировать разного рода безумцы и пошляки. А потом от этих сплетен отпрыгивает, позволяя им путешествовать отдельно от себя. Типичный почерк патентованного провокатора.

Еще одним упоминавшимся Радзинским источником были, как уже говорилось, воспоминания врача Николая Кипшидзе, якобы лечившего Кеке и в силу этого плотно с ней общавшегося. Здесь Радзинский повторял сведения, опубликованные в 1992 году профессором Спириным в «Независимой газете». Который, впрочем, ссылался просто на некие «документальные свидетельства».

Радзинский немного огрубил приведенный Спириным диалог между Кеке и ее сыном:

— Иосиф, кто же ты теперь будешь? — спрашивает мать. <…>
— Царя помнишь? Ну, я вроде царь. <…>
— Лучше бы ты стал священником.

Радзинский добавлял, что ответ матери понравился Сталину и что эта притча, носящая предельно пристойный характер по отношению к другим приводимым им сплетням, получила широкую огласку среди советской интеллигенции.

В изложении Спирина диалог выглядел так:

— Иосиф, кто же ты теперь будешь?
— Секретарь Центрального Комитета ВКП (б)… Вы, мама, помните нашего царя?
— А как же, помню.
— Ну, вот, я вроде бы царь.
Кеке долго молчала, а затем со вздохом сказала:
— А лучше, если бы ты стал священником.

Данная притча хорошо согласуется со сведениями из гораздо более надежных источников, чем насквозь сомнительный и провокативный Радзинский и откровенно предвзятый Спирин.

Дочь Сталина Светлана Аллилуева в своих мемуарах тоже описывает этот случай: «Она (Кеке. — Авт.) осталась религиозной до последних своих дней и, когда отец навестил ее, незадолго до ее смерти, сказала ему: „А жаль, что ты так и не стал священником“… Он повторял эти ее слова с восхищением; ему нравилось ее пренебрежение к тому, чего он достиг — к земной славе, к суете…»

Однако наличие в этом случае реального воспоминания, в целом близкого к описанному художественному диалогу, не добавляет достоверности другим сведениям, излагаемым Спириным и повторяемым Радзинским. В частности, о серьезной физической травме, нанесенной Иосифу в детстве отцом. Характерно, что и здесь Радзинский ссылается на Кипшидзе, тогда как Спирин просто сообщает информацию.

Радзинский пишет: «Врач Н. Кипшидзе вспоминал рассказы Кэкэ: „Однажды пьяный отец поднял сына и с силой бросил его на пол. У мальчика несколько дней шла кровавая моча“.

Спирин пишет: «Сама Екатерина Джугашвили рассказала такой случай. Подвыпивший Виссарион, застав сына за чтением, вырвал книгу, высоко поднял Иосифа и со всей силой бросил на земляной пол. У мальчика несколько дней шла кровавая моча, он жаловался на боли в пояснице. Но, слава богу, всё обошлось, заключила мать».

Это очень редкое свидетельство, и потому оно могло бы быть крайне ценным, если бы дано было не в пересказе, а исходило непосредственно от личного врача матери Сталина. Но увы.

Во-первых, непонятно даже, в каком виде воспоминания Кипшидзе существуют. То ли это мемуары, предназначенные для опубликования, то ли это, наоборот, личные дневники, к огласке не предназначенные. А во-вторых, для Спирина мифический Кипшидзе почему-то становится источником совсем других, чем для Радзинского, диалогов Сталина с матерью:

«Когда однажды, уже первым человеком в стране, Сталин, при людях вспоминая детство и доказывая матери, что был неплохим сыном, вдруг спросил ее:

— Почему ты меня часто била?
— Потому ты и вышел такой хороший, — услышал он в ответ и рассмеялся вместе со всеми».

О жестоких побоях, с детства регулярно наносимых Виссарионом Джугашвили своему сыну Иосифу, из невраждебных к Сталину авторов прямо пишет только его друг детства Иосиф Давришеви.

По рассказам последнего, в детстве два Иосифа проводили вместе много времени. Однако уже в юности их пути разошлись. Давришеви присоединился к социалистам-федералистам, принимал активное участие в революционном движении. После ареста бежал из Метехского тюремного замка в Швейцарию. После высылки оттуда осел во Франции. Летчиком вступил в ряды французской армии, работал на французскую и русскую разведки.

Книга воспоминаний Давришеви на французском языке «Ах! Как мы веселились с моим другом Сталиным» увидела свет лишь в 1979 году, уже после смерти автора в 1975-м. В этих воспоминаниях он рассказывает о встречах в Париже с другом своим и Сталина — Давидом Мачавариани. Тогда Мачавариани якобы заявил, что Бесо обращался со своим сыном, «как с собакой, избивал его ни за что». А однажды Виссарион разбушевался так, что отец Давида и его соседи «с трудом скрутили Бесо, который с пеной на губах душил Като, сидя у нее на груди». «Чтоб усмирить его, пришлось оглушить и связать его как колбасу», — добавил, по словам Давришеви, Мачавариани. Затем мать последнего якобы «подлечила бедного Сосо, у которого была рана на макушке».

Иремашвили, учившийся со Сталиным в Горийском духовном училище и Тифлисской духовной семинарии, так описывает отношение Сталина к родителям: «Единственная, кого он признавал и боготворил, — была его мать». И далее: «Больше всех он ненавидел собственного отца. Его он винил в том, что мать занималась принудительным рабским трудом. Незаслуженные побои от отца сделали его таким же грубым и бессердечным». С одной стороны, воспоминания Иремашвили представляют собой ценные сведения как свидетельство человека, находившегося довольно близко к семье Джугашвили. С другой стороны, это мемуары личного и политического врага Сталина, содержащие грубые ошибки.

Например, Иремашвили пишет, что Кеке «на вырученные копейки пыталась выучить сына сапожному ремеслу». Тогда как на самом деле Екатерина Джугашвили явно была категорически против того, чтобы Сосо стал сапожником, которым его хотел сделать отец.

В мемуарах она вспоминала: «Разве мать имела право лишать учебы такого одаренного ребенка в обмен на хорошие заработки будущего сапожника? Нет и нет. На полпути сына не брошу. Пока живу, не предам его, не возьму такой грех на душу». И это были не пустые слова.

Согласно обычаям, решение о «специализации» мальчиков принимал глава семьи. В первую очередь это было актуально для больших семей, где одних сыновей приучали к земледелию, других — к скотоводству, третьих — к ремеслам (кузнечному, плотницкому, столярному делу и т. д.). Тем не менее, когда Виссарион увез сына в Тифлис и заставил его там работать вместе с собой на фабрике Адельханова, Екатерина сумела перебороть волю мужа, забрать Иосифа и вернуть его в Горийское духовное училище. Об этом вспоминала не только она, но и бывший преподаватель Горийского духовного училища Гогличидзе.

В изложении Кеке дело было так: «Однажды, явившись в сильном подпитии, (Бесо. — Авт.) силой забрал Сосо к себе и поручил тачать сапоги. Я всех подняла на ноги. На моей стороне были братья, крестные, соседи. Я требовала вернуть сына. Бесо заупрямился: у мальчика-де явные признаки хорошего мастера и нечего терять время попусту.

Вмешались начальник учебного заведения Беляев, большинство преподавателей. Бесо сдался, но посчитав это своим позором, навсегда оставил семью».

Поэтому слова Иремашвили следует принимать осторожно, соотнося их с рассказами других современников Сталина.

Светлана Аллилуева, ссылаясь на рассказы отца о его детстве, утверждала: «Драки, грубость — нередкое явление в бедной, полуграмотной семье, где глава семьи пьет. Мать била мальчика, ее бил муж. Но мальчик любил мать и, защищая ее, однажды бросил нож в своего отца».

Отметим, что в целом многовековая система кавказских традиций требовала от младших уважения к старшим, от жены — подчинения мужу, в первую очередь — почтительного отношения к старшим мужчинам в семье. Вся жизнь, весь ее распорядок — от организации труда до правил застолья — были тогда пропитаны этим.

Впрочем, сложно утверждать, что Кеке в семье Джугашвили жила в полном соответствии с патриархальными кавказскими традициями. Нестандартный характер роли матери в жизни семьи Сталина отмечал еще Троцкий. Он обращал внимание на то, что авторы воспоминаний о детстве Сталина практически обходят молчанием фигуру его отца, но зато подробно описывают мать — с большой симпатией и сочувствием. Хотя «…по старым грузинским традициям, очень вообще упорным в консервативной среде горцев, женщина оставалась на положении домашней полурабыни… не имела права голоса в семейных делах, не смела наказывать сына», пишет Троцкий.

Светлана же подчеркивала, что Сталина не отец бил, а мать. «Он рассказывал иногда, как она колотила его, когда он был маленьким, как колотила и его отца, любившего выпить», — пишет дочь Сталина. По ее словам, характер у Кеке «был, очевидно, строгий и решительный, и это восхищало отца».

Давришеви, который разбирался в кавказских традициях явно лучше Троцкого, подчеркивал, что Кеке была картлийкой, а у картлийцев было принято уважать женщин и считать их равными мужчинам.

Сведения о детстве Сталина содержатся и в рассказе о нем и его семье уже не раз упоминавшейся Тамары Геладзе — внучки Сандала (Андрея) Геладзе, брата Кеке. Она говорила: «Кто-то пишет, что Кеке била сына. Не могло этого быть, она его обожала…»

Однако, как уже отмечалось, Тамара Геладзе оперирует чужими рассказами и опирается на свое представление о том, как оно должно было быть. Поэтому ценность ее свидетельств, со всеми оговорками, ниже, чем воспоминаний тех, кто непосредственно сталкивался с семьей Виссариона и Екатерины, например, Иремашвили и Давришеви.

Зафиксировав это обстоятельство, мы продолжим рассмотрение различных сведений по вопросу о, так сказать, моральном облике матери великого вождя. Тамара Геладзе утверждает, что «Кеке была женщиной верующей, соблюдала все обряды и правила». Иремашвили писал про Кеке: «Так же, как и все грузинские женщины, она была глубоко верующая».

Светлана Аллилуева писала о Екатерине Джугашвили: «У бабушки были свои принципы — принципы религиозного человека, прожившего строгую, тяжелую, честную и достойную жизнь. Ее твердость, упрямство, ее строгость к себе, ее пуританская мораль, ее суровый мужественный характер — всё это перешло к отцу».

Из этих слов представляется женщина православная, строгая и сдержанная. Однако участие Кеке в обрядах в древних грузинско-осетинских святилищах, посвященных мужскому божеству, вынуждает нас усомниться в такой картине.

Напомним, что Екатерина Джугашвили писала в своих воспоминаниях про «исцеление» Сосо от внезапной немоты: «Этот случай стал причиной, ускорившей наш поход в Гери для покаяния. Преодолев многочисленные трудности далекого пути, мы достигли цели. Принесли в жертву овцу, совершили молебен».

Поэтому, когда Серго Берия — сын революционера, советского партийного деятеля, наркома НКВД Лаврентия Берии — подвергает сомнению набожность Кеке: «Мою бабушку очень огорчало ее (Кеке. — Авт.) безбожие. Однажды, когда она предложила ей помолиться Богу и попросить его о прощении грехов, совершаемых их сыновьями, Екатерина Джугашвили рассмеялась ей в лицо», — это не вызывает особого удивления. Потому что есть ненулевая вероятность того, что Кеке была не вполне канонической христианской верующей. И коль скоро это так, данные Серго Берии следует считать крайне важными. Потому что, на наш взгляд, эти данные вполне могут говорить не об атеистическом безбожии Кеке, а о ее том или ином иноверии, которое является, коль скоро это так, одним из звеньев в цепочке тех странностей, на которые мы указали, обсуждая отношения Сталина и его матери.

С одной стороны, можно сказать, что ситуация, сложившаяся в Грузии, когда христианство пропитано атавистическими языческими элементами, не нова и не уникальна. В Греции и в греческих диаспорах, например, до сих пор совершают жертвоприношения Святому Георгию во время праздника «курбани». Точно так же режут бычка или барашка, точно так же кровью рисуют на лбу крест, точно так же съедают мясо жертвенного животного всей общиной. У болгар еще в конце прошлого столетия было распространено принесение животных в жертву святым. «Курбан» обозначал у них и жертву, и ритуал, и праздник в целом.

С другой стороны, нельзя утверждать, что это воспринимается христианами как норма. Напротив, это до сих пор «вызывает большой резонанс» в обществе. Грузинскому патриарху приходится чуть не оправдываться после заявлений о заклании скота (бычка и семи овец) в честь Дня благодарения Господу и растолковывать, что это не принесение жертвы богу, а акт благодарения. И пресс-секретарь грузинского патриарха вынужден еще и еще раз объяснять, что заклание скота является не ритуалом жертвоприношения, а социальным актом, ведь жертвенное мясо после приготовления делится между неимущими. При этом церковные иерархи «не замечают», что жертвоприношения сопровождаются обрядами, сохранившимися с языческих времен: древнейшими молитвами, обрезанием ушей и палением лопаточных костей жертвенного скота, вычерчиванием жертвенной кровью крестов на лбах участников обряда и т. д.

Как провести границу между христианством с рудиментами язычества и язычеством с легким налетом христианства? Втыкание ножа в косяк двери или укладывание кинжала под подушку — от злых духов, волшебные свойства уголька, обереги из различных камней, почитание очажной цепи, подношения священным деревьям, дары матери-земле…

О чем рассказывает грузинский советский поэт Георгий Николаевич Леонидзе в своем известнейшем произведении «Сталин. Детство и отрочество» 1939 года? За эту эпопею, где он прямо сравнивает Иосифа Виссарионовича с Амирани, автор в 1941 году был удостоен Сталинской премии второй степени.

Амирани — это мифический герой, которого часто называют грузинским Прометеем. Эпос об Амирани, выступающем под разными именами, распространен не только в Грузии, но и среди других кавказских народов. Его переплетение с другим известнейшим кавказским эпосом — нартским — и их взаимное влияние являются предметом многих научных исследований.

Так на что же намекает Леонидзе, когда в главе «Амиранова луна» своей книги пишет:

На крыльцо дитя выносят, —
То обычай непременный, —
Поглядеть на светлый месяц,
На хранителя вселенной.
<…>
Улыбается светилам
Мальчик в ярком лунном свете.
«Солнце — мать, а месяц — папа,
Золотые звезды — дети».
Рад малыш глядеть на купол,
Светом блещущим залитый,
Где проходит витязь-месяц,
Горд несметной звездной свитой.
Мать ребенка подымает,
Обратив лицо к светилу:
— Видишь боженьку, сыночек,
Там — за облаками, милый!
Боженька, боженька,
К сыну явись!
Странствуешь в мире немало.
Боженька, боженька,
К сыну явись! –
Мать умиленно шептала.
Но господь не сходит с неба,
Не растроганный мольбой.
У младенца слезы льются –
Тщетно хочет дотянуться
Он до месяца рукой!
Мать ребенка уложила,
Старый выполнив устав.
Древний месяц дремлет в небе,
Просьбе матери не вняв
И храня суровый нрав.
<…>
Человек, что же будет с тобой?
Трепеща перед волею рока,
Не сойдешь с предрешенных путей!
Ночь строптивца сразит так жестоко,
Что и ворон не сыщет костей!
Я не дева, а воин могучий,
Говорю непокорным мужам:
— Я прорезывал темные тучи,
Чтоб светлее пролиться лучам.
Дорожите немеркнущим светом
И сияньем моим в вышине!
Не противясь старинным заветам,
Оставайтесь покорными мне!

Что это? Поэтическое описание одного из множества обычаев, сопровождавших рождение и первые годы жизни ребенка, или элемент обряда его посвящения? И если да, то кому? Екатерина Джугашвили совершала эти ритуалы наравне с другими матерями, или она была служительницей особого культа? Ответы на эти вопросы пока остаются скрытыми от исследователей. Однако кое-что можно зафиксировать уже сейчас.

Ранее мы упоминали, что восточно-грузинские племена иберов поклонялись верховному божеству и богу-воителю Армази. Известный советский историк и археолог Анна Ивановна Болтунова (Амиранашвили) писала, что с большой вероятностью с утверждением в Иберии (Картли) официального государственного культа малоазийского божества луны Армаза это нововведенное божество «…постепенно слилось в религиозном сознании народных масс Иберии с местным древним культом луны, благодаря чему популярность его в народных массах быстро распространялась и укреплялась». И далее: «Торжество христианства в Иберии… положило конец существованию культа Армаза как государственного культа, но не уничтожило глубоко коренившегося в народном сознании почитания луны как исконного местного древнего культа народов Кавказа. Культ луны продолжал существовать в христианской Грузии в виде культа святого Георгия и сохранял в себе древние языческие черты».

Отметим, что при паломничестве в Джеры дзуар (оно же церковь Святого Георгия в Гери), например, верующие до сих пор следуют традиции, согласно которой необходимо трижды обойти вокруг храма с подношениями. Как указывает Бардавелидзе, круговое движение было в религиозной практике грузинских племен «одной из общих форм служения астральным божествам», оно «генетически восходит к почитанию небесных светил».

Уточним, что луна почиталась в образе мужского божества. По словам Болтуновой, «это прекрасно подтверждается грузинскими народными песнями и стихами, где луна изображается братом, а солнце сестрою».

Интересно, что в Малой Азии месяц был владыкой-миродержателем, богом света, неба и подземного мира, подателем влаги (посылающим людям дождь, взращивающим земные плоды), покровителем и защитником людей, врачевателем и провидцем их судьбы.

При этом, указывает Бардавелидзе, главным из трех «великих или старших божеств» у восточно-грузинских горцев был Гмерти (или Мориге Гмерти). «Он был верховным законодателем и учредителем порядка на небесах и на земле… Поэтому ему был присвоен эпитет Мориге. <…> Гмерти был всевышним правосудцем, который по своему усмотрению распределял добро и зло на земле», — уточняет она.

В отношениях между Гмерти и местными божествами — «гвтисшвили», то есть «детьми Гмерти», — существовала четкая иерархия. Эти отношения характеризовались, «с одной стороны, деспотическим характером, проявляемым Гмерти в отношении своих „сынов“, а с другой, полной зависимостью гвтисшвили от Гмерти и их рабским подчинением и служением ему», пишет Бардавелидзе.

Периодически божества пантеона собирались в небесном царстве у «врат Гмерти». Происходило это строго после заката дневного светила, что, по мнению этнографа, «указывает на народные представления о Гмерти, как о божестве ночного неба, какого-то ночного светила». Бардавелидзе добавляет, что «на определенной ступени развития народных верований гвтисшвили олицетворяли звезды», а значит, «Мориге Гмерти, оказавшийся… божеством ночного светила, должен был в том же пантеоне олицетворять луну».

Всё это позволяет легко объяснить кажущееся на первый взгляд странным в поэме Леонидзе обращение матери Сталина к богу среди ночи. Она обращается к верховному богу, но это не христианский господь, а верховное божество луны. Очевидно, что весь этот мифологический контекст действительно пронизывал не только жизнь Кеке, но и детство Сталина.

Ну, а в смехе Кеке в ответ на предложение бабушки Серго Берии помолиться о прощении грехов сына видится такой же вызов, как и в выборе для жилья маленькой каморки во дворце наместника Грузии.

Берия, который знает традиции Кавказа не понаслышке, добавляет еще одну странность. Он утверждает, что Сталин «не любил свою мать», и в доказательство приводит факт: Иосиф Виссарионович познакомил своих детей с их бабушкой довольно поздно (Васе было пятнадцать лет, Светлане — десять). Хотя они гостили в Тбилиси и ранее.

Галина Джугашвили рассказывает, что Кеке в 1907 году отказалась взять на попечение маленького Якова, когда Сталину пришлось спешно уезжать в Баку после знаменитой Тифлисской экспроприации, а его жена Като Сванидзе решила ехать вместе с ним. Жизнь в Баку оказалась для бедных революционеров с новорожденным на руках слишком тяжелой. Като заболела и через несколько месяцев умерла. Сила любви Сталина к Като была крайне велика. И если он считал, что Кеке отчасти виновна в смерти любимой жены, то это вполне могло привести к глубокому разладу между Сталиным и его матерью.

Серго Берия, ссылаясь на свою мать и бабушку, рассказывает: «Екатерина (Джугашвили. — Авт.) обожала мою мать… Она дружелюбно упрекала мою маму за то, что мать сломала всю свою молодость, отдаваясь полностью мужу, семье и учебе. „Почему бы тебе не найти себе любовника? — говорила она матери. — Ты слишком молода, чтобы погрязнуть в домашних делах! Не будь дурехой. Если захочешь, я тебя познакомлю с молодыми людьми. Я в молодости вела хозяйство в одном доме и, познакомившись с красивым парнем, не упустила своего. Хотя и не была такой красивой, как ты“. Она даже упрекнула мою бабушку за то, что та „держит Нину под замком, запрещая ей высунуть нос наружу“. <…> Екатерину интересовали только интимные связи и разного рода сплетни».

Эта картина не соотносится со строгой, особо нравственной Кеке, образ которой рисуют агиографические воспоминания друзей Сталина. Серго Берия описывает ее как женщину с характером, чувством юмора, решительную, такую, которая за словом в карман не лезет. Читая описание Серго, понимаешь, что такая женщина могла добиться поставленной цели. Даже в одиночку, даже в XIX веке, даже на Кавказе.

Подчеркнем, что Серго Берия говорит о наличии сплетен о неверности Кеке еще во время их брака с Виссарионом: «Все знали, что муж Е. Джугашвили пьянствовал и бил ее за беспутную жизнь».

Впрочем, Давришеви, оставивший свои воспоминания значительно раньше Серго Берии, подчеркивал: «Бесо часто приходил жаловаться моему отцу на свою жену за ее беспутство, что, как известно всем, было неправдой».

По словам Серго, Лаврентий Берия «даже осмеливался утверждать, что сапожник Джугашвили не был отцом Сталина», и «часто говорил, что в жилах Сталина, возможно, течет персидская кровь». Лаврентий Берия сравнивал его с шахом Аббасом — персидским шахом династии Сефевидов, крупным реформатором и полководцем, правившим в конце XVI — начале XVII века, превратившим практически развалившуюся Сефевидскую державу в централизованную абсолютистскую монархию и отвоевавшим Закавказье у Османской империи.

Эти воспоминания были опубликованы не в первой книге мемуаров «Мой отец — Лаврентий Берия», изданной в России в 1994 году, а во второй — вышедшей во Франции в 1999 году, за год до смерти Серго Берии. Серго владел французским языком. И если бы французское издательство что-то добавило от себя, это, безусловно, могло бы привести к скандалу.

Конечно, мемуары Серго Берии, опубликованные в 1990-х годах, то есть во времена безудержного охаивания и поношения как Сталина, так и всего советского и коммунистического, нельзя считать достоверными. Но, к сожалению, и просто отмахнуться от его рассказа невозможно. Это рассказ человека, который рос и воспитывался в кавказской культуре и традициях, где честь женщины ценится особенно, и который, надо надеяться, не стал бы клеветать на женщину, не имея для этого веских оснований.

К числу наиболее расхожих сплетен о происхождении Сталина относятся те, в которых он не является сыном Виссариона Джугашвили. При этом «настоящим отцом» Сталина называют представителей русского, еврейского, различных кавказских и закавказских народов. О каком «отце с персидской кровью» говорил Берия, неизвестно. Поскольку случаи переселения, смены фамилий, межэтнических браков и ассимиляции в Грузии в то время были частыми, угадать, на кого Берия намекал, не представляется возможным без дополнительных сведений.

Давришеви в мемуарах писал: «Его (Сосо. — Авт.) неожиданное рождение, по-видимому, широко обсуждалось в округе. Намекали на то, что настоящим отцом маленького Сосо мог быть Игнаташвили, Роке Джулабови или даже мой отец — Дамиан Петрович. В любом случае, не могло не возникнуть вопросов, каким образом этот никчемный пьяница Бесо, лишенный какой-либо индивидуальности, и, если верить слухам, импотент, смог зачать так хорошо сложенного человека, не похожего на него ни физически, ни морально…» (Поясним: Джулабови — это родственники семьи Давришеви. Жена Дамиана Давришеви была дружна с Кеке и однажды помогла ей устроиться на поденную работу портнихой у Джулабови.)

Для нас важно прежде всего именно наличие этой атмосферы вопросов, сомнений, догадок, намеков, сплетен и слухов. Ибо ее наличие является фактом. А поиски конкретного «виновника» рождения Иосифа Виссарионовича Сталина так и останутся в области более или менее обоснованных гипотез и более или менее причудливых домыслов. Все кому не лень пользовались этой атмосферой тогда — и пользуются до сих пор. Но родила или создала эту атмосферу не чья-то злая воля, а сочетание горских традиций и особенностей поведения Бесо, Кеке и их друзей.

Интересно, что сын Дамиана Давришеви Иосиф в своих воспоминаниях, написанных в эмиграции, ушел от ответа на этот вопрос:

«Я, прежде всего, должен сказать, что не могу ни подтвердить, ни опровергнуть свое родство со Сталиным, о котором много писалось в газетах. Это, в любом случае, останется тайной матери моего друга детства. Но я могу подтвердить, что интимные отношения связывали моего отца с симпатичной Като Джугашвили, которая, к слову, не была ветреной…

Я оставлю истории раскрыть эту загадку рождения Сталина и установить окончательно, соответствуют ли действительности утверждения старейшин Гори, в частности, бывшего президента Грузинской Республики М. Жондиания (видимо, имеется в виду председатель правительства Грузинской Демократической Республики, существовавшей в 1918–1921 годах, Ной Жордания. — Авт.) и мэра Гори…»

Тамара Геладзе подтверждает, что слухи о любвеобильности Кеке ходили. По ее словам, про Кеке всякое говорили:

«Что и легкомысленная, и погулять любит. Но на самом деле она была не такой. Да и в Гори ничего про нее дурного не говорили. <…>

Если бы Кеке была легкомысленная, как говорят, то исключено, что о ней бы хорошо отзывались. А Матвей (Нариашвили — брат Елизаветы Нариашвили, жены Сандала Геладзе, родного брата Кеке. — Авт.) даже дал ей с мужем Бесо место для постройки дома в Гори.

И для меня лично это аргумент, что она не была такой уж влюбчивой».

Но ведь последняя фраза означает, что насколько-то влюбчивой Екатерина всё же была? Что скрывается за этой формулировкой?

В журнале «Огонёк» за 1988 год была опубликована статья «Что мы знаем о Ляпидевском?». Ее автор, специальный корреспондент журнала Александр Болотин, рассказывал, что среди неожиданно обнаруженных им магнитофонных записей известного летчика Анатолия Васильевича Ляпидевского наткнулся на рассказ последнего о приеме в Кремле по случаю награждения челюскинцев. По словам Болотина, во время банкета к Ляпидевскому подошел Сталин и прямо сказал: «У вас, товарищ Ляпидевский, отец был поп, и у меня отец был поп… Если будет необходимость, обращайтесь непосредственно… к товарищу Сталину…»

Умер Герой Советского Союза Ляпидевский, принимавший участие в спасении челюскинцев, в 1983 году — и потому опровергнуть данный факт уже не мог.

Однако напечатанное слово живет своей жизнью. Версия о том, что отцом Сталина мог быть некий священник, основывающаяся на данной статье в журнале «Огонёк», появляется во втором томе опубликованной в США сталинской биографии «Сталин у власти. 1928–1941». Биография эта была написана американским советологом, связанным со спецслужбами США, Робертом Такером. Такер связывает данную версию с поступлением Сосо в духовное училище, куда принимались дети священнослужителей. И, соответственно, предполагает, что «часто находившийся в отлучках» Бесо не был настоящим отцом Сталина.

Себаг-Монтефиоре в дальнейшем развивает версию Такера, предполагая, что этим священником — возможным отцом Сталина — мог быть Христофор Чарквиани, который, согласно воспоминаниям Кеке, помог Иосифу поступить в Горийское духовное училище. Вот только Екатерина Джугашвили в своих мемуарах прямо рассказывает, какой была эта помощь: «…в те годы в духовные учебные заведения принимали только детей служителей культа, и у нас возникли проблемы. Христофор Чарквиани оказался добрым и сметливым человеком. <…> Сам написал заявление, в котором назвал Бесо своим дьяконом и ходатайствовал о допуске на экзамены его сына. Хитрость удалась». Однако этого «исследователи» не замечают.

В советской печати тему возможного легкомыслия матери Сталина подхватил писатель и историк — очень яростный и предвзятый антисталинист Антон Владимирович Антонов-Овсеенко. Свою статью «Сталин и его время» он опубликовал в седьмом номере журнала «Вопросы истории» за 1989 год.

Для начала Антонов-Овсеенко приводит свидетельства вдовы Иллариона Виссарионовича Мгеладзе. Илларион Виссарионович — известный советский литературный критик. Вступил в РСДРП (б) в 1906 году, участвовал в революционной деятельности на Кавказе. В 1927 году как член «троцкистской оппозиции» был исключен из партии. В 1928 году, правда, он был в ней восстановлен. Повторно исключен из ВКП (б) в 1935 году, арестован в 1940 году и расстрелян в 1941 году.

Его вдова, Татьяна Петровна Вардина-Мгеладзе, указывала, что ее муж близко знал молодого Сталина. В воспоминаниях Вардиной-Мгеладзе Антонов-Овсеенко обнаружил сведения, согласно которым ее муж утверждал, что будто бы «…Сталин — сын зажиточного князя и горничной. Выдав ее замуж за сапожника, князь наделил супруга участком земли и покровительствовал Сосо».

Вся эта гипотеза строится на идее сокрытия незаконной беременности путем выдачи Кеке замуж за Виссариона. Но мы знаем, что в семье Виссариона и Екатерины Джугашвили до Иосифа уже родились двое сыновей, которые умерли в младенчестве. Значит, неродной ребенок Бесо, если таковой и был, умер вскоре после рождения, а Иосиф в любом случае не является тем самым сыном высокопоставленного лица, из-за зачатия которого пришлось срочно выдавать Кеке замуж.

Внучка Сталина Галина Джугашвили об этой версии писала так: «Позднее, с легкого пера вошедшего в моду романиста, жертвами шарма рыжей матрасницы оказались уже и российские вельможи: царский наместник в Грузии, князь Голицын (если то не был граф Воронцов), а также некая сановная персона непосредственно царского происхождения (отрывки из романа мне читали по телефону, и в эфирном стрекоте имя знатного лица съежилось и утратило буквенный контур)». Галина отмечала, что, когда речь заходила о «настоящем» отце Иосифа, то «называли другие имена — двух или трех местных князей».

А внучка брата Екатерины Джугашвили Тамара Геладзе вспоминала о нарастании фантасмагории вокруг отцовства: «Потом уже много небылиц появлялось. Где-то даже написано, что Сталин чуть ли не сын Александра Третьего. Это же чушь».

Напомним, что, согласно воспоминаниям самой Екатерины Джугашвили, участком земли наделил семью Геладзе по их приезде в Гори их дальний родственник Матэ Нариашвили. Он приходился братом Елизавете Нариашвили — жене Сандала Геладзе, брата Екатерины.

Данных о том, что Матэ Нариашвили был князем, у нас нет. Да и вряд ли простолюдин, которым был Сандал Геладзе, мог бы сразу после отмены крепостного права жениться на сестре князя. А значит, у нас нет конкретных свидетельств самих участников событий о хоть какой-то помощи семье Джугашвили со стороны князей или иных знатных особ.

Однако Антонов-Овсеенко не ограничивается одной версией незаконного рождения Иосифа Виссарионовича. В своей книге «Сталин без маски» он рассказывает следующее: «Сегодня не осталось ни одного свидетеля, но в 1954 году старый грузинский меньшевик Нестор Менабде был еще жив. Отсидев второй или третий срок в тюрьме, он отбывал ссылку в Красноярском крае и после смерти Сталина раскрыл кое-что своим товарищам. Отцом Сталина был Яков Егнаташвили, купец 2-й гильдии. Он жил в Гори и нанял прачкой юную Екатерину Геладзе из села Гамбареули. Чтобы покрыть грех, Егнаташвили выдал Кэто замуж за холодного сапожника Виссариона Джугашвили из села Диди-Лоло (правильно: Диди-Лило. — Авт.) Тифлисского уезда. Для него купил сапожную мастерскую. Это был запойный пьяница, вспыльчивый и грубый». А в журнале «Вопросы истории» Антонов-Овсеенко, повторяя сказанное, добавляет: «Сосо доставалось от него часто. <…> Будущий генсек очень тяготился своим происхождением, положение бастарда (по-грузински внебрачного сына богатого или знатного господина называют набичвари) его угнетало, озлобляло».

У слухов о связи Якова и Кеке есть конкретная почва: Яков Эгнаташвили, который был шафером на свадьбе Виссариона и Екатерины, всегда очень сильно помогал семье Джугашвили. Когда Виссарион запил, семья Эгнаташвили помогала Кеке: Мариам присылала ей еду, Яков участвовал в воспитании Иосифа. Екатерина всегда называла его «крестным» Иосифа, несмотря на то, что формально крестным ее сына он не был.

Пожалуй, наиболее ярко описывает версию отцовства Эгнаташвили Себаг-Монтефиоре. Пишет он вполне в духе Радзинского: долго и подробно рассказывает о существовании таких слухов, сам откровенно намекает на тесные отношения Якова и Екатерины — и при этом как бы открещивается, заявляя, что достоверно ничего сказать нельзя.

Себаг-Монтефиоре строит свои рассуждения следующим образом: Яков Эгнаташвили — красавец, чемпион города по борьбе, владелец нескольких духанов, веселый, состоятельный и щедрый. Кеке работала у него в доме по хозяйству поденщицей. Разве могла она устоять? Конечно, нет.

Правда, прямых доказательств тоже нет, но ведь все взрослые люди, все всё понимают: «В маскулинной грузинской культуре наличие любовниц было вполне естественным (как и у братьев-итальянцев)».

Дальше — больше. «Если, — пишет Себаг-Монтефиоре, — у Кеке раньше и не было романа с Эгнаташвили, теперь (когда Сосо немного подрос, Кеке стала прачкой в доме Эгнаташвили, а Яков с женой часто присылали им в подарок провизию. — Авт.) он точно начался».

Если конкретно рассматривать эту помощь, то, например, внук Якова Григорьевича Эгнаташвили — Георгий Александрович — в интервью журналисту Логинову объясняет ее совершенно естественными добротой и участием: «Поскольку в молодости князья его крепко обидели, он их, можно сказать, всю свою жизнь ненавидел. Помогал бедным. В том числе и Екатерине Георгиевне, которая у него по хозяйству работала».

Но британский историк не ограничивается одним домыслом, он всякое лыко ставит в строку. Когда Кеке пишет, что Эгнаташвили «всегда старался помогать нам в создании нашей семьи», Себаг-Монтефиоре называет эту фразу «неудачной, но, возможно, знаменательной». «Вряд ли слова Кеке следует воспринимать буквально — или же она хотела нам что-то сообщить?» — намекает он.

Однако мы помним, что Яков Эгнаташвили был крестным двух умерших в младенчестве сыновей Кеке, а родство между семьями крестного и крестника было не менее свято, чем кровное родство. Сын Якова даже в 1934 году писал Екатерине Джугашвили: «Моя дорогая духовная мать! <…> Пишет Вам Ваш духовный сын Саша Игнаташвили». Поэтому нет ничего удивительного в активном участии Якова в жизни семьи Виссариона и Екатерины Джугашвили.

Но Себаг-Монтефиоре явно надо подверстать обстоятельства под идею, и потому он поспешно переходит к обобщениям и выводам: «Как бы то ни было, в ее мемуарах Эгнаташвили появляется так же часто, как и муж, и вспоминает она его с куда большей теплотой».

Рассуждая об отцовстве Эгнаташвили, из воспоминаний и прямых свидетельств знавших Сталина людей Себаг-Монтефиоре может сослаться лишь на мнение советского политического деятеля Акакия Ивановича Мгеладзе. Указывая на его книгу «Сталин. Каким я его знал. Страницы недавнего прошлого», опубликованную лишь в 2001 году, притом что умер Мгеладзе в 1980-м, Себаг-Монтефиоре подчеркивает, что у Мгеладзе «…создалось впечатление, что… Сталин является незаконнорожденным сыном Якова Эгнаташвили».

Себаг-Монтефиоре не единственный, кто развивает эту версию. Так, французский историк Лилли Марку беседовала в 1995 году в Москве с внучкой Иосифа Виссарионовича Надеждой Васильевной Сталиной. По итогам своего интервью Марку сообщила: «Внучка Сталина Надежда наиболее вероятным настоящим отцом своего дедушки считает князя Якова Эгнаташвили». И далее: «Для этой внучки Сталина, жившей в 1971–1972 годах в Гори и сблизившейся при этом с семьей Эгнаташвили, нет никаких сомнений в том, что Сталин не мог быть сыном Виссариона… Надежда Сталина выразила удивление по поводу того, что выдающиеся западные историки придерживались той версии, согласно которой Сталин был сыном сапожника Виссариона».

К сожалению, даже если Надежда Сталина и знала какие-то факты, подтверждающие отцовство Эгнаташвили, Лилли Марку их не привела.

Рассказы других людей, например сотрудника Государственного музея Грузии Владимира Асатиани или известного грузинского писателя Чабуа Амиреджиби, совершенно бездоказательны. Их обоих интервьюировал Игорь Оболенский.

Амиреджиби заявил ему: «Насколько известно мне, Сталин не очень жаловал маму. Ведь она родила его от Эгнаташвили, а не от Виссариона».

Асатиани излагает эту версию более подробно:

«Кеке была смазливая, веселая девушка. В доме Якова Эгнаташвили, владевшего лавками, работала прачкой. И в один из дней согрешила с Яковом.

Об этом все знали. Сам Бесо называл Иосифа «Набичвари» (ублюдок), постоянно избивал его».

При этом Асатиани, опять же, оперирует исключительно домыслами.

Таким образом, факты, подтверждаемые воспоминаниями и самих участников событий, и их современниками, сами по себе безобидны: Кеке работала по найму у Якова, они дружили семьями, Эгнаташвили помогал семье Джугашвили материально, в некотором роде Яков Георгиевич заменил Сталину отца.

Об этом, кстати, согласно Себаг-Монтефиоре, говорил один из правнуков Эгнаташвили — заведующий кафедрой борьбы тбилисского Института физкультуры Гурам Ратишвили. Его матерью являлась Тамара Александровна Эгнаташвили, внучка Якова Эгнаташвили. А его отцом был Гиви Ратишвили, дальний родственник князя Ивана Дмитриевича Ратиева (Ратишвили). Это был тот самый князь, который в 1917 году, во время взятия большевиками Зимнего дворца, организовал спасение дворца от разрушения и разграбления, за что советское правительство публично выразило ему благодарность. В газете «Известия ЦИК и Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов» было напечатано сообщение за подписью Ленина: «Выражаю искреннюю благодарность пом. нач. дворц. управления кн. И. Д. Ратиеву за самоотверженную защиту и охранение народных сокровищ в ночь с 25 на 26 октября… Присвоить ему, как лицу, отвечающему за целость дворца, имущества и всех художественно-исторических ценностей, полномочия главного коменданта Зимнего дворца и всех госуд. дворцов и музеев Петроградского района».

Князь Иван Ратишвили был женат на княжне Екатерине Ираклиевне Багратион-Грузинской. Ее прапрадедом был Гарсеван Чавчавадзе, который в 1783 году в северокавказской крепости Георгиевск от имени царя Грузии Ираклия II подписал «Георгиевский трактат» — договор о вхождении грузинского царства Картли-Кахети в состав России.

Себаг-Монтефиоре утверждает, что Гурам Ратишвили сказал про Якова Эгнаташвили: «Мы попросту не знаем, был ли он отцом Сталина, но мы точно знаем, что купец заменил мальчику отца».

Интерпретировать перечисленные выше безобидные факты можно диаметрально противоположным образом.

Например, Георгий Эгнаташвили рассказывал про взаимоотношения своего деда с Кеке и Сосо так: «Мой дедушка, Яков Георгиевич Эгнаташвили, прожил восемьдесят шесть лет. Значительный был человек. Очень гордый, сильный и независимый мужчина. <…> Помогал бедным. В том числе и Екатерине Георгиевне, которая у него по хозяйству работала. Ну и поэтому в наш дом приходил Сталин… Дедушка усаживал его за стол и давал ему книги, которые он читал вслух. Он читал произведения Казбеги и Чавчавадзе… Эти книги особенно нравились моему дедушке. Да и сам Иосиф ему нравился — серьезный, целеустремленный, находчивый. Поэтому дедушка и платил за его обучение в духовной семинарии… <…> впоследствии Сталин оказался очень благодарным человеком и много сделал для нашей семьи. <…> Своего первого сына Сталин назвал в честь дедушки Яковом, который был моим товарищем…»

А историки, журналисты и писатели, чьи интерпретации мы привели выше, считают само собой разумеющимся, что такая поддержка невозможна без порочных интимных связей.

Значит, в области достоверного нам вновь опереться не на что. Всё, что у нас есть, — очередные слухи.

Впрочем, Владимир Асатиани не только повторяет расхожие слухи, но и сообщает нечто уникальное, известное ему через родственников, а именно через тетю, вышедшую замуж за Василия Яковлевича Эгнаташвили. К этому моменту у тети уже были дочь Лиана и сын Резо, которых Василий Эгнаташвили «фактически усыновил». Когда Резо отчислили из Суворовского училища, то личный помощник Сталина Александр Николаевич Поскрёбышев якобы позвонил командующему училищем генералу Львову и в грубой форме сделал ему выговор за то, что тот «внука Сталина отчислил».

Если считать, что рассказанное Асатиани — правда, то всё равно остается неизвестным, какие были основания у секретаря Сталина считать приемного сына Васо Эгнаташвили внуком Иосифа Джугашвили. При этом даже если он знал лишь слухи и выговаривал «на всякий случай», то как минимум эти слухи были достаточно распространены и выглядели вполне вероятными.

Кстати, Тамара Геладзе заявила в беседе с Оболенским: «Что касается Эгнаташвили, то однозначно ответить на вопрос, был ли он отцом Сталина, нельзя. <…>

Я в свое время спросила бабушку — правда ли то, что говорят об отношениях Кеке и Эгнаташвили. И она ответила, что этим слухам во многом способствуют сами братья Эгнаташвили».

Отметив всё это, вернемся к Антонову-Овсеенко. Он приводит также несколько историй вопиюще дурного отношения Сталина к матери. Эти рассказы перекликаются с сомнительными свидетельствами собеседницы Радзинского, утверждавшей, что Сталин называл мать «проституткой».

В одном из рассказов Антонов-Овсеенко сообщает вовсе без ссылки на какой-либо источник: «Однажды, в 1927 г., прибыв в Тифлис и увидев среди встречающих на вокзале свою мать, воскликнул: „Ты тоже здесь, старая б…?!“

Источником другой истории называется сообщение Александра Ивановича Папавы, проректора Тбилисского университета по учебной части, а затем ректора Кутаисского педагогического института, прошедшего сталинские лагеря. Папава, по словам Антонова-Овсеенко, передавал воспоминания некоей грузинской «доверенной коммунистки» Цецилии, приставленной к матери Сталина, чтобы ей помогать: «Вилла Сталина в Коджори была довольно просторной. Соратники собирались в большой жилой комнате, которая соединялась с его кабинетом. В тот день там находился Филипп Махарадзе, председатель ЦИК Грузии. Увидев свою мать, Коба решил подшутить над ним: „Ты что, Филипп, всё еще… эту старую б…?“ Махарадзе плюнул и, опрокинув стул, вышел из кабинета. В жилой комнате, которая в то время была наполнена гостями, он дал волю своим чувствам: „Что это за генсек? Он всего лишь грубый кинто“.

Поясним, что кинто в Грузии называли мелких торговцев и ремесленников, представлявших собой (в противоположность карачохели) скорее праздных жуликов и беспардонных мошенников, тяготевших к безделью и расхлябанности, насмехавшихся над дружбой, любовью, обычаями, сыпавших двусмысленными остротами.

Приведенная Антоновым-Овсеенко байка сомнительна во всех отношениях.

Сталин был крайне сдержанным и осторожным, поскольку этого требовала и его революционная деятельность, и политическая жизнь во вновь создаваемом государстве. Нам представляется, что, несмотря на всю свою жестокость и нечуждость грубым шуткам, Сталин не мог себе позволить публичное оскорбление матери. Какие бы сложные чувства он к ней ни испытывал, кавказские традиции не допускали пренебрежительного отношения к женщине, которая считалась его матерью — и в любом случае принесла немалые жертвы ради воспитания и обучения Иосифа, без которых он вряд ли сумел бы достичь своего высочайшего положения.

Даже из чисто политических соображений Сталин не мог себе позволить такое поведение, которое грозило ему потерей уважения кавказских товарищей, а значит, и самого Кавказа.

Сталина и Филиппа Иесеевича Махарадзе связывали годы совместной работы в Закавказье. Махарадзе, бывший на десять лет старше Сталина, был сыном священника, окончил, как и Сталин, Тифлисскую духовную семинарию. Прошел через царские тюрьмы, ссылки, каменноугольные копи, меньшевистскую тюрьму и Гражданскую войну. С 1922 года он возглавлял ЦИК Грузинской ССР, а в 1938 году стал председателем Президиума Верховного Совета Грузинской ССР и заместителем председателя Президиума Верховного Совета СССР. Сталину нужна была твердая советская власть на Кавказе — а он открыто задирает и провоцирует Махарадзе? Версия сомнительная, слишком дорого могла обойтись генсеку партии такая «проверка на лояльность».

Еще одна история рассказывается Антоновым-Овсеенко якобы со слов Валерии Львовны Стэн — жены Яна Эрнестовича Стэна. Ян Эрнестович — известный философ, специалист по истории философии, диалектическому и историческому материализму. Он родился в 1899 году. Преподавал в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова и в Институте красной профессуры. Работал в Агитпропе Коминтерна и Агитпропе ЦК ВКП (б). В 1928–1930 годах Стэн являлся заместителем директора Института К. Маркса и Ф. Энгельса. На XIV и XV съездах партии избирался членом ЦКК ВКП (б). В 1932 году Стэн был исключен из партии за участие в оппозиции. В 1934-м восстановлен в партии. В 1937 году расстрелян. Кстати, Стэн был одним из тех немногих, кто позволял себе публично спорить со Сталиным и защищать Бухарина.

Так вот, по словам Антонова-Овсеенко, жена Яна Эрнестовича Стэна Валерия Львовна указывала, что в начале 1920-х годов Сталин познакомил ее мужа с Екатериной Джугашвили со словами «Ян Эрнестович, правда, ей надо подобрать хорошего мужа?»

С одной стороны, перед нами грубые сплетни из сомнительных источников. С другой стороны, мы эти сплетни, как и в случае с Радзинским, игнорировать не можем.

Впрочем, есть и еще более грубые сплетни: об армянском и еврейском происхождении Сталина.

На роль армянского отца Иосифа Виссарионовича выдвигают две кандидатуры: Аршака Тер-Петросяна (Тер-Петросова), отца Камо, и тифлисского фабриканта Григория Григорьевича Адельханова, у которого одно время работал Виссарион Джугашвили.

По сути, мы имеем дело всё с той же гипотезой о незаконном зачатии ребенка наемной домработницей от богатого хозяина, в доме которого она трудилась. На место этого хозяина просто подставляются всевозможные реальные и воображаемые люди.

В случае с Тер-Петросяном косвенным «доказательством» являются рассуждения Екатерины Джугашвили о том, что в Горийское духовное училище принимали только детей церковнослужителей.

Приставка Тер- перед армянской фамилией означает принадлежность представителей данного рода к потомственным священнослужителям. Изначально, до начала XIX века, эта приставка использовалась как обращение к священнослужителю и соответствовала христианскому обращению «отец». При этом киликийские армяне так обращались к дворянам — приставка Тер- означала «господин». В XIX веке армянское духовенство было почти приравнено к дворянству. Представители этого сословия стали занимать видные места на государственной службе. Поэтому приставка к фамилии Тер- свидетельствовала уже зачастую одновременно о знатности рода и о принадлежности к духовному сословию.

Однако сам Аршак Тер-Петросян не был священнослужителем. Его сын Симон — легендарный Камо — рассказывал: «Родился я в 1882 году, 15 мая, в городе Гори, Тифлисской губернии. Родители мои жили там же. Происходили они из духовного звания: дед по отцу был полковой священник, отец же мой был подрядчик».

Это резко уменьшает преимущества гипотетических незаконных детей Аршака при их поступлении в Горийское духовное училище. Кроме того, никаких прямых свидетельств того, что Тер-Петросян помог Сосо поступить в духовное училище в Гори, тоже нет.

Что касается отцовства Адельханова, то настойчиво популяризировали эту версию, пожалуй, только армянский геолог, известный своими фальсификациями армянской истории, Сурен Михайлович Айвазян и писатель Александр Алексеевич Лапшин.

В откровенно хвалебной статье, опубликованной в 2010 году на сайте газеты армян России «Еркрамас» по случаю годовщины со дня смерти Айвазяна, сообщается, что он после окончания геологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова пошел работать в Институт прикладной геофизики АН СССР. В 1959 году получил закрытую государственную премию за экспериментальное исследование прозрачности замутненных сред для волн различной длины в инфракрасной области спектра. После этого Айвазян принялся доказывать реальность существования древнейшей Армении, описанной средневековым историком Мовсесом Хоренаци, и опубликовал подложные прорисовки монет. Несмотря на то, что его фальсификации были опровергнуты Историческим музеем Армении и Институтом истории АН СССР, Айвазян продолжил развивать эту тему в научных журналах, газетах и книгах. Позже он был главным редактором газет «Дашнакцутюн», «Арамазд» и «Мецамор». Активно выступал с националистических позиций. Три года провел в Лефортовском изоляторе КГБ СССР в Москве.

В 2000 году Айвазян выпускает книгу «Два диктатора. Загадки Сталина». В данном сочинении он излагает целый ворох «фактов» — и не ставит при этом ни одной ссылки, не указывает ни одного источника. Так, автор утверждает, что учебу Сосо в Тифлисской духовной семинарии оплачивал именно Адельханов, и Сталин это знал, но «темнил и строил загадки». Продолжая тему материального достатка, Айвазян рассказывает «увлекательную» историю про борьбу законной жены и незаконного сына за наследство фабриканта:

«Когда скончается Адельханов, оставив бездетной жене большое наследство, то мать-Катарине уговорит 15-летнего сына подать прошение на имя императора Александра III с нижайшей просьбой выдать ему — как единственному наследнику! — кое-что из состояния Адельханова-папаши. Сестры Адельханова единодушно поддержат прачку и вот Сосо уже живет в роскошном особняке своих „тетушек“ в Тифлисе, спит на перинах, объедается лакомствами и ждет суда.

17 июля 1893 г. состоится долгожданный суд. Вдова Адельханова не сидела «сложа руки»: наняла видных адвокатов, заплатила большие деньги и Суд вынес решение об отказе иска. В тот же день тетушки выбросили Сосо вон из фешенебельного особняка».

Поскольку тифлисский фабрикант Адельханов умер в 1917 году, когда Сталину было 38–39 лет, а не 15, то мы вынуждены полностью пренебречь тем, что сообщает об армянском происхождении Сталина Сурен Айвазян.

При этом невозможно не отметить особую лихость Айвазяна в изобретении политических «цитат» вождя. Так, якобы «когда армяне его „припирали к стенке“, Сталин говорил: „Слушай, я тоже армянин. Разве могу я быть против армян?!“

Характерно, что в сочинениях Айвазяна армянкой является и мать Сталина — Екатерина Геладзе (или, как пишет автор, Катарине Гелян).

Добавим, что в 2002 году Айвазян напишет открытое письмо генеральному секретарю ООН Кофи Аннану, президенту России Владимиру Путину и президенту Армении Роберту Кочаряну «О недействительности Московского договора» 1921 года о дружбе Советской России с Турцией. Айвазян обвиняет Сталина в содействии переходу части армянских земель Турции. Полгода спустя он получит через советника посольства РФ в Армении рецензию на это письмо, в которой подчеркивалось, что возможный территориальный спор между Арменией и Турцией не имеет отношения к компетенции Российской Федерации как правопреемника СССР.

Тогда Айвазян напишет свой ответ на рецензию, в котором, в частности, развернет следующий выдуманный «диалог» из разряда упоминавшихся им ранее: «Выйдя из кабинета, Сталин дружески обнял за плечи Бекзадяна (Александра Артемьевича — наркома иностранных дел Советской Армении. — Авт.): „Слушай, я тоже армянин…»

Безосновательные домыслы о том, что Сталин — сын Адельханова и что брак Екатерины и Бесо был устроен, чтобы скрыть ее незаконную беременность, поддерживает и развивает писатель Лапшин. Он при этом ссылается на откровеннейшего фальсификатора Айвазяна. «Это не „досужие сплетни“, а уже точный факт, установленный ученым и историком Суреном Айвазяном», — пишет Лапшин в 1997 году.

Подобные гипотезы мы уже разбирали. Если причиной свадьбы Екатерины и Виссариона стала необходимость скрыть незаконную беременность, то неродной сын Бесо — это первенец Кеке. А Иосиф не был ее первым ребенком. К тому же никаких ссылок на документы, вообще никаких доказательств этой версии писатель Лапшин, как и все другие, не предоставляет.

В 2007 году в печати появляется еще одна уникальная сплетня. Русскоязычная армянская газета «Голос Армении» публикует часть материалов, собранных Эмилем Мкртичевичем Нерсисяном. Нерсисян так комментирует эту публикацию: «Много лет назад сосед моих родителей, академик Людвиг Мирзоян, рассказывал о том, что маленького Иосифа Джугоева крестил в армянской церкви г. Цхинвали приходской священник Саак Тер-Хаханянц — дед по материнской линии Виктора Амазасповича Амбарцумяна. Это же подтверждает сегодня директор Дома-музея В. А. Амбарцумяна в Бюракане ученый-астрофизик Григор Брутян. Этот факт не отрицают и в семье самих Амбарцумянов, даже дополняют некоторыми подробностями».

Отцом автора был советский и армянский историк, академик Национальной академии наук Республики Армения, директор Института истории АН Армянской ССР, вице-президент АН Армянской ССР, главный редактор «Историко-филологического журнала», ректор Ереванского университета Мкртич Гегамович Нерсисян. Нерсисян принадлежал к интеллектуальной элите сталинской и послесталинской эпох. А значит, в элите того времени имели хождение и такие сплетни.

Армянским происхождением Сталина пытаются объяснять не только отдельные черты его характера, но и его политику в сложнейшем и полном противоречий армяно-азербайджанском конфликте.

Расстояние от Гори до Цхинвала составляет менее 50 км, преодолеть которые при необходимости не было бы слишком сложно. Например, от Гори до села Джер, которое семья Джугашвили посещала с маленьким Сосо, когда он болел, тоже лишь 50 км. Но если свидетельства посещения церкви Святого Георгия в Джер мы находим даже в мемуарах Екатерины Джугашвили, то никаких упоминаний об армянских церквях или о Цхинвале не сохранилось.

Для полноты картины нам осталось рассмотреть еврейскую версию происхождения Сталина.

Образ Сталина-еврея активно эксплуатировала нацистская пропаганда во время Великой Отечественной войны. На листовках и плакатах, открытках и почтовых марках министерство Геббельса изображало Сталина с характерными семитскими чертами лица и огромным носом. Впрочем, не только Сталина. Всю верховную власть Советского Союза в радиопередачах и печати нацистской Германии называли жидовской, а государственную систему — жидобольшевизмом.

Рассказ о еврейском происхождении Сталина имеет стандартную и нестандартную вариации.

Стандартный подход состоит в том, что Кеке работала по дому не только у грузин и армян, но и у еврея. От последнего она и зачала Сосо. Позже, когда Иосиф уже подрос, Екатерина Георгиевна брала его с собой в дом этого торговца — Давида Писмамедова. И пока она работала, мальчик играл с хозяевами. Несколько десятилетий спустя, как утверждает Радзинский, Писмамедов вспоминал о том времени так: «Я часто давал ему деньги, покупал учебники. Любил его, как родного ребенка. Он отвечал взаимностью». А затем, когда Сталин был уже генеральным секретарем, а Писмамедов хотел его навестить, то старика «не пустили к нему сначала, но, когда ему сообщили, кто хочет его видеть, он вышел сам, обнял и сказал: „Дедушка приехал, отец мой“.

Нестандартный же подход к вопросу о еврейском происхождении Сталина в полной мере осуществил Григорий Климов. В произведении «Протоколы советских мудрецов» (внесено в список экстремистских материалов) он рисует устрашающую картину еврейского засилья и заговора в правительстве СССР. И если бы он не ссылался на ученых, можно было бы его просто проигнорировать. Однако «ссылки на авторитеты» Климов делает исправно, поэтому нам придется рассмотреть все приводимые им факты и свидетельства.

Григорий Петрович Климов — псевдоним Игоря Борисовича Калмыкова, русско-американского писателя-перебежчика, журналиста и редактора. Впрочем, биография Климова известна, по сути, только с его слов.

С юности свободно владел немецким языком. В начале войны работал инженером на судоремонтном заводе города Горький. В сентябре 1943 года поступил на 4-й курс Московского педагогического института иностранных языков, а уже в ноябре был призван рядовым в армию. После ранения, в июне 1944 года Калмыков был направлен на учебу в Военный институт иностранных языков (ВИИЯ), где он поступил сразу на 4-й курс немецкого отделения. В марте 1945 года его отправили на боевую стажировку в штаб 1-го Белорусского фронта, а в апреле отозвали обратно в Москву из Берлина.

В июле Калмыков окончил ВИИЯ и был направлен в Главный штаб советской военной администрации в Германии (СВАГ) в качестве переводчика командующего Экономическим управлением, а затем служил ведущим инженером Отдела электропромышленности СВАГ. В 1947 году получил приказ вернуться в Москву, но бежал в американскую зону оккупации Германии, где первое время жил под именем Ральфа Вернера и печатался в журнале Народно-трудового союза (НТС) «Посев» под именем Григория Климова.

Затем, в 1949–1950 годах, по словам самого Климова, он работал в «Гарвардском проекте» под эгидой ЦРУ, проводя психологические опросы русскоязычных беженцев, невозвращенцев, эмигрантов. «Гарвардский проект интервьюирования беженцев», а затем «Гарвардский проект изучения советской общественной системы» — это масштабное политико-социологическое исследование советского общества, проводившееся Центром русских исследований Гарвардского университета при финансировании Военно-воздушных сил США.

Затем Климов выступал на радиостанциях «Свободная Европа» (организация, признанная нежелательной в РФ) и «Свобода» (организация, признанная нежелательной в РФ), участвовал в деятельности НТС, был председателем Центрального объединения послевоенных эмигрантов из СССР (ЦОПЭ) и главным редактором журналов «Свобода» и «Антикоммунист» (на немецком языке). В 1955 году якобы разорвал отношения с ЦРУ, получил американское гражданство на имя Григория Климова и переехал в Нью-Йорк.

Журнал «Свобода» был главным печатным органом ЦОПЭ — антисоветской организации, созданной при участии американской разведки в 1952 году в Мюнхене и объединившей эмигрантов, перебежчиков, военных коллаборационистов и пр.

Идеей фикс для Климова стал огромный процент гомосексуалистов и психически больных людей вокруг — и в первую очередь во власти. Причем «гомосексуальность и все виды вырождения и дегенерации» у него неразрывно связаны между собой. Климов заявлял, что антисемитом себя не считает, однако был убежден в том, что «у евреев психических болезней в шесть раз больше, чем у неевреев».

В книге «Протоколы красных мудрецов», во многом повторяющей его же книгу «Протоколы советских мудрецов» (внесено в список экстремистских материалов), Климов сперва цитирует видного лидера неонацистов Великобритании, магистра истории Кембриджского университета Колина Джордана. Джордан утверждал, что семья Джугашвили происходит от горских евреев Кавказа, обращенных в христианство в начале XIX века. При этом Джордан ссылался на сведения из книги Ивана Крылова «Моя карьера в советском Генштабе».

Далее Климов с небольшим искажением приводит фразу из книги Имама Рагузы «Жизнь Сталина», напечатанной в Париже в 1938 году издательством Fayard: «Отец Като (мать Сталина) был евреем-старьевщиком в горах Кутаиси» (в оригинале: «Отец Като, еврей-старьевщик в горах Кутаиси»). Под псевдонимом Имам Рагуза скрывался один из невозвращенцев Сурен Езникович Ерзинкян (Эрзинкянц) — бывший большевистский деятель, торговый представитель СССР в Финляндии в 1928–1930 годах.

Климов сразу после ссылок на Крылова и Рагузу поясняет, что за этими псевдонимами скрывается «фабрика фальшивок Беседовского», поставившего на поток производство фальшивых мемуаров. И — тут же оговаривает: «То есть это фальшивки по форме — что касается имен авторов». «А по содержанию, — уверяет Климов, — как раз наоборот — имя Беседовского придает им больший вес, чем никому не известные имена Крылова и Рагузы».

Бывший советский дипломат, невозвращенец Григорий Беседовский, в 1929 году бежавший из дипломатического представительства во Франции и попросивший политического убежища, действительно известен производством фальшивых воспоминаний. Ему же принадлежит известное признание: «…я пишу книги для идиотов».

В своих мемуарах «На путях к термидору» Беседовский приводит слова ревизора ЦКК Ройзенмана, обращенные к нему: «Но мы вас хорошо знаем. Мы знаем, что вы больны тяжелой формой наследственной неврастении. Мы знаем, что во время кризиса неврастении покончил самоубийством ваш отец и несколько двоюродных братьев и сестер. Мы знаем, что в порыве вспышки вы можете наговорить ужасных вещей».

Для большинства читателей данной информации достаточно, чтобы не рассматривать произведения Беседовского всерьез. Но Климова это не смущает — наоборот, для него это является свидетельством того, что Беседовский знает, о чем говорит: «Будучи евреем и психопатом, он знает, о чем он говорит, когда он указывает на еврейское происхождение Сталина».

Затем Климов переходит к ссылкам на иностранных авторов. И со ссылкой на «монсиньора, то есть кардинала» Георга Диллона указывает, будто бы в журнале «Вестник Бней-Брит» от 3 марта 1950 года говорилось, что Сталин был евреем.

Бней-Брит (буквально «Сыны Завета») — самая старая и одна из наиболее многочисленных еврейских общественных организаций. Основана она была в 1843 году в Нью-Йорке, имеет отделения во множестве стран. Одной из основных ее целей всегда было противодействие антисемитизму во всех его проявлениях, однако в уставе организации сказано, что «Бней-Брит видит свою цель в объединении лиц еврейской веры в работе, направленной на удовлетворение их важнейших интересов и интересов всего человечества», что в некотором роде выходит за пределы специфических еврейских проблем.

Перед Первой мировой войной, в 1913 году, для борьбы с презрительно-насмешливыми стереотипами о евреях в кино, литературе и театре Бней-Брит организовала Антидиффамационную лигу (или Лигу борьбы с диффамацией), основными целями которой в скором времени стали «борьба против антисемитизма во всех его проявлениях и укрепление взаимопонимания между евреями и неевреями». После Второй мировой войны Бней-Брит сыграла значительную роль в борьбе Израиля за независимость и до сих пор служит важным связующим звеном между Государством Израиль и еврейскими диаспорами в других странах.

Так что «Вестник Бней-Брит» — действительно авторитетный источник. Вот только в заметке Давида Вайсмана (представляющей собой разрозненный набор коротеньких размышлений), на которую и ссылается монсиньор Георг Диллон, написано, что некий неназванный бывший советский генерал «утверждает, что Иосиф Сталин — еврейского происхождения [A former Soviet General claims that Joseph Stalin is of Jewish ancestry]». То есть авторитетный журнал на самом деле ничего конкретного не утверждает и ничем приведенный слух не подтверждает.

Также Климов ссылается на кандидата философских наук, полковника Джона Бити, который во время Второй мировой войны служил в Службе военной разведки военного департамента Генерального штаба. Будучи майором, Бити возглавлял исторический отдел управления, готовивший ежедневный секретный отчет об изменениях обстановки в мире и текущих событиях в стратегически важных регионах. Затем, уже в чине подполковника, Бити стал главой отдела собеседований (Interview Section), где за три года проинтервьюировал более двух тысяч человек, вернувшихся после выполнения особо важных миссий или деликатных поручений: военных, дипломатов, спецпредставителей президента США, сенаторов, конгрессменов, миссионеров, бизнесменов, журналистов, исследователей и беженцев.

По словам Климова, Бити утверждал, что некоторые исследователи считают Ленина и Сталина полуевреями, однако саму цитату Климов не приводит. Если же внимательно прочитать, что действительно пишет Бити, то окажется, что и здесь мы имеем дело лишь с безосновательными слухами.

В своей откровенно антисемитской книге «Железный занавес над Америкой», впервые напечатанной в 1951 году в Далласе, Джон Бити сообщает:

«Здесь и там в Универсальной еврейской энциклопедии разных евреев называют сооснователями русского коммунизма — но не Ленина и не Сталина. Оба они, однако, согласно некоторым писателям, являются полуевреями. <…>

Сталин, Каганович, Берия, Молотов и Литвинов — все имеют еврейскую кровь или женаты на еврейках».

То есть на самом деле полковник Бити даже не берется прямо, пусть и бездоказательно, утверждать, что Сталин имел еврейскую кровь.

В итоге наиболее абсурдная из всех версия происхождения Сталина — еврейская — ожидаемо оказывается совершенно несостоятельной. Зачем она нужна сторонникам сионистского заговора — понятно: все крупные личности, значительно повлиявшие на ход мировой истории, должны либо сами быть евреями, либо полностью ими управляться. При этом почти никто, кроме этих сторонников теории заговора — за редкими исключениями, такими как упоминавшиеся выше Торчинов и Леонтюк, — не утверждает, что у Сталина была еврейская кровь. Даже такие собиратели грязных сплетен, как Радзинский и Антонов-Овсеенко.

Кстати, у последнего встречается еще одна редкая версия происхождения Сталина — ингушская. В книге «Сталин без маски» Антонов-Овсеенко якобы цитирует одну из парижских газет 1922 года: «Ленин смертельно болен. Когда он умрет, к власти придет этот волосатый ингуш и устроит им всем кровавую баню». Строго говоря, даже если какой-то журналист действительно написал такое, то не факт, что он имел в виду Сталина. Впрочем, Антонов-Овсеенко в этом не сомневается и тут же называет указание на ингушское происхождение Сталина «обидной неточностью».

До сих пор мы рассматривали многочисленные сплетни о неверности Екатерины Джугашвили мужу Виссариону. Но одна из сплетен стоит особняком. Согласно ей, сама Кеке не является родной матерью Иосифа.

Мы уже упоминали о диалоге внучки Сталина Галины Джугашвили с некой загадочной «портнихой Альбиной» на тему возможного отцовства Пржевальского. Процитируем описание Галиной данной встречи чуть более расширенно: «Портниха Альбина (существо мистическое и суперсветское: серебряные черепа на пальцах, независимая прическа), провожая меня до дверей старой коммуналки с необъятными потолками, вдруг перешла на шепот и, как-то даже по-плебейски озираясь, сообщила (до того мы говорили о детях), что по самым проверенным сведениям, подтвержденным „совершенно подлинными“ документами, мой дед вовсе не сын Пржевальского и Катерины-матрасницы (о чем знает весь свет), а Пржевальского и некой грузинской княжны „очень, очень“ знатного происхождения. Согласно тем же „совершенно подлинным“ документам, страстный порыв, соединивший эту пару, был втиснут в жесткие пространственно-временные рамки какого-то (естественно, пышного) бала, а ребенок (батистовые пеленки, тончайшие кружева) вручен или подкинут злополучной Катерине».

Это единственное упоминание слуха о том, что Сталина подкинули Кеке и Бесо, обнаруженное нами среди многих и многих широко- и малоизвестных воспоминаний, интервью и пересказов чужих разговоров. И потому можно было бы легко списать данную сплетню на неуемную фантазию одного автора и забыть о ней. Тем более что проследить родословную Сталина в этом случае будет совершенно невозможно. Однако надо признать, что при всей своей фантастичности эта версия родилась не на пустом месте.

При более глубоком знакомстве с традициями, в соответствии с которыми на Кавказе жили столетиями, совершенно удивительным и чарующим выглядит обычай аталычества. Который, кстати, очень ярко описал Александр Сергеевич Пушкин в поэме «Тазит», так и оставшейся незаконченной.

Как сообщает заведующий сектором генеалогических исследований Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований им. В. И. Абаева, доктор исторических наук Ислам-Бек Темурканович Марзоев, аталычество — это одна из форм искусственного родства. Название образовано от слова «аталык» — воспитатель или заменяющий отца (от тюркского «ата» — отец), то есть человек, взявший на воспитание чужого ребенка, как правило мальчика.

Князь Султан Хан-Гирей, адыгский (черкесский) просветитель и этнограф, в 1830-х годах писал, что ярче всего аталычество развилось у черкесов: «Не видано в Черкесии примера, чтобы дети человека значительного воспитывались в родительском доме, под надзором родителей; напротив того, по рождении младенца немедленно отдают его на воспитание в чужие руки».

Аталычество как таковое было характерно для всего Северного Кавказа примерно до середины XIX века, отличаясь в разных районах лишь названиями воспитателя и воспитанника и слегка варьирующимися деталями. Причем используемые названия прямо указывают на огромное значение, которое этот обычай имел для народов. Так, осетины называли воспитанника либо «хъан» (тюрк. «кровь»), либо «емчег» (тюрк. «сосец»), адресуя таким образом к кровному и молочному родству.

Как правило, ребенка отдавали на воспитание в чужую семью сразу после рождения, где он рос и воспитывался как родной до совершеннолетия (а девушка — до выхода замуж).

Воспитанник оказывал аталыку особое уважение в течение всей своей жизни и уделял ему лучшую и большую часть своей добычи. А в некоторых регионах женщина, вскормившая своей грудью чужого ребенка, приобретала над ним даже больше прав, чем настоящие родители.

В соответствии с обычаем избегания за всё время пребывания ребенка в семье аталыка настоящие родители видели его один-два раза, никак не выказывая ни своего родства, ни своих чувств. Естественно, что после возвращения в как бы родной дом юноша долго привыкал к отцу с матерью, к братьям и сестрам. Нередко случалось так, что они оставались чужими друг другу, тогда как с семьей аталыка у воспитанника навсегда сохранялись самые прочные и теплые связи.

Родная семья и семья аталыка вместе участвовали в кровной мести. И, как и в случае молочного родства, существовал запрет на брак между членами этих семей.

Как правило, аталык заботился о воспитаннике даже лучше, чем о родных детях, — ему и его безопасности уделялось больше внимания, хотя ни о каком баловстве речь не шла. Задачей аталыка было вырастить из приемного сына сильного, ловкого, выносливого и бесстрашного воина, обучить его горскому этикету, народным традициям и обычаям, передать ему трудовые навыки, а также научить искусству красноречия и рассуждения на собраниях. С раннего возраста мальчика учили верховой езде, стрельбе и владению кинжалом.

Встречаются сведения о том, что воспитанник приобщался к «мужской культуре», посещая вместе с аталыком мужские собрания в лесу или в священных рощах. Наиболее ярко эти традиции сохранились до наших дней в Абхазии.

Так, хотя возведение христианских церквей на местах древних языческих святилищ характерно для всего Кавказа, однако в разных регионах оно имело свои особенности. В частности, как отмечает этнограф, кандидат исторических наук Лили Хуршитовна Акаба, в Абхазии святилища располагались в священных рощах, как правило дубовых или грабовых. Именно там (в рощах или у отдельных особо крупных и почитаемых деревьев) проходили общественные собрания и моления.

Более того, как пишет кандидат исторических наук, старший научный сотрудник Абхазского института гуманитарных исследований Руслан Михайлович Барцыц, в Абхазии до недавнего времени бытовал древнейший инициатический культ, характерный для раннеплеменного периода общинно-родового строя, — сейчас он не исполняется, но память о нем еще свежа. Одно из семи главных абхазских святилищ — Дыдрыпш-ныха. К вершине одноименной горы ведут 14 искусственных ступеней-площадок (удвоенное сакральное число 7). «На этих площадках подвергались ежегодному обряду посвящения мальчики из рода Чичба (жреческий род данного святилища. — Авт.), которые только после прохождения всех четырнадцати площадок — по одной каждый год — и достижения четырнадцати лет допускались к главному святилищу — так называемому Большому Дыдрыпш-ныха».

Воспитанием приемной дочери занималась в основном жена аталыка. Она учила девочку рукоделию и приготовлению пищи, ведению домашнего хозяйства, тонкостям этикета, песням и музыке, а также знанию родословных своей семьи и аталыческой.

Когда же отведенный срок подходил к концу, аталык, как правило вместе с ближайшими родственниками, торжественно возвращал воспитанника в его родной дом, где его принимал весь родительский род. Иногда свидетели клятвой подтверждали истинное происхождение воспитанника.

Нельзя однозначно ответить на вопрос, как и почему зародилась такая традиция. Например, российский и советский историк, этнограф и кавказовед Марк Осипович Косвен считал, что истоки аталычества надо искать в переходном периоде от матриархата к патриархату.

Однако непреложным фактом является то, что аталычество — наряду с другими формами искусственного родства — веками скрепляло народы Кавказа.

Ведь на Кавказе, как подчеркивает специалист по истории вхождения Кавказа в состав Российской империи Амиран Тариелович Урушадзе, помимо сословного и материального расслоения народа, большую роль играло разделение природное: горные кряжи и ущелья вместе с бурными горными реками отделяли друг от друга не только народы, но даже соседние сёла.

Например, в Сванетию (часть горной Грузии) добраться можно было только в течение трех летних месяцев, да и то по очень сложной дороге.

Естественно, в замкнутых, но при этом самодостаточных географических пространствах развивались и сохранялись различные диалекты, языки и обычаи. Причем в результате многих войн и переселений народов иногда получалось так, что носители диалектов, ранее разделенные большими расстояниями, оказывались скученными на достаточно малом пространстве.

Что при этом могло объединять горцев? Ведь для противостояния захватчикам объединяться было совершенно необходимо, а мгновенно образовать союз перед лицом врага невозможно. Аталычество же указанную раздробленность смягчало и компенсировало.

Традиционной для народов Кавказа была передача сына на воспитание аталыку из более низкого социального слоя: княжеских детей принимали в свою семью дворяне, дворянских — зажиточные крестьяне. Собственно, больше всего аталычество характерно именно для феодальной эпохи, поскольку оно укрепляло феодальную взаимозависимость. Породнившись с родом князя, его вассал получал от князя покровительство, защиту и материальные блага (деньги, скот, пахотные и сенокосные земли), а сам князь обретал в лице этого вассала надежнейшего союзника. Крестьяне некоторых народов в аналогичном случае резко повышали свой социальный статус, переходя в низшую категорию дворянства.

Например, в Большой и Малой Кабарде во второй половине XIX века «воспитание княжеских детей до семилетнего возраста и после, почти до шестнадцатилетнего, т. е. до совершеннолетия, никогда не происходит в доме родителей; обыкновенно, княжеские дети отдаются в дом какого-либо ворка… сами же князья на воспитание к себе посторонних детей не берут, исключая весьма редкие случаи, а именно — в знак особенного своего благоволения к ворку, или призирают у себя в доме сирот своих аталыков», сообщала Комиссия по разбору личных и поземельных прав туземцев Терской области. В то время князья у кабардинцев считались «естественными и прямыми покровителями народа», звание князя было священно. Ворк же означал представителя благородного сословия.

Если аталык принадлежал к другому народу, нежели взятый на воспитание ребенок, то воспитанник в итоге знал два языка и два ряда обычаев, воспринимал культуру обоих народов. Например, крымские ханы нередко отдавали детей на воспитание адыгам (черкесам), а ингуши, осетины и чеченцы — кабардинцам. И если мальчик-осетин воспитывался в Кабарде или Балкарии, то он дополнительно овладевал арабской грамотой и основами ислама.

Благодаря этому укреплялись межэтнические связи, уменьшались конфликты, взаимно обогащались культуры. Впрочем, иногда ребенок, впитав чужую культуру, уже не воспринимал культуру своего рода. Тогда это, конечно, приводило к семейным трагедиям — именно такой случай и описан у Пушкина в «Тазите»: «Поди ты прочь — ты мне не сын, / Ты не чеченец — ты старуха, / Ты трус, ты раб, ты армянин!»

Интересно, что эта традиция нашла отражение в нартском эпосе осетин. Так, одни из главных героев эпоса (Батрадз, Сослан и все сыновья Урызмага) воспитывались вне нартской общности.

В результате передачи ребенка на воспитание аталыку роднились не только конкретные семьи, но и сами роды. Поэтому нередко их аталыческие взаимоотношения «возобновлялись» из поколения в поколение — то есть вернувшиеся домой воспитанники отдавали потом своих детей в семью своего аталыка. Сила традиции была так велика, что при установлении отношений аталычества между кровниками вражда, которая должна была практически уничтожить один из двух родов (или оба), прекращалась — ибо «аталыческое» родство считалось священнее природного.

Обычно князь выбирал аталыка своему сыну среди зависимых от него вассалов. Иногда, если заранее становилось известно о предстоящем рождении ребенка у князя, выстраивалась «очередь» из желающих взять его на воспитание и таким образом породниться с могущественным родом. Известны рассказы о случаях, когда князь, чтобы не обидеть вызвавшихся претендентов, поочередно передавал ребенка нескольким аталыкам. И, соответственно, каждый аталык роднился с семьей князя и получал от него защиту и поддержку. Впрочем, такое явно бы шло вразрез с традицией, при которой ребенок должен был ощущать себя в приемной семье, как в родной.

Отметим, что передача детей на воспитание, аналогичная кавказскому аталычеству, обнаруживается и у древних скандинавских народов, и у кельтов. А вот традиция воспитания в чужих семьях в средневековой Европе при внешнем сходстве достаточно сильно отличается по содержанию. Даже если рассматривать только передачу детей именно в семьи — без учета детей, отданных в монастыри, закрытые школы и университеты.

Английский историк, профессор истории Принстонского университета Лоуренс Стоун писал, что в XVI–XVII веках в Великобритании почти 2/3 мальчиков и ¾ девочек воспитывались вне родной семьи.

Коренные различия кавказского аталычества и европейской традиции следующие. В Европе родители отдавали своих детей в семьи с более высоким социальным статусом и совершенно не рассчитывали, что их там примут как родных. Мальчики из аристократических родов становились пажами, а затем, подрастая, оруженосцами, а мальчики из бедных семей — подмастерьями или домашними работниками. Относились к ним строго, обращались с ними жестко.

Обязательных общепринятых правил не существовало. Отдавали детей в разных возрастах — от 7 до 13 лет — и на разный срок, как правило длительный. Иногда, кстати, дети в родную семью уже не возвращались.

При этом распространено было вскармливание детей из зажиточных семей в первые год-полтора наемными кормилицами, обычно за плату.

То есть при всем внешнем сходстве сущностное содержание аталычества — установление священного родства — в европейской традиции отсутствовало.

Барон Фёдор Фёдорович Торнау (Торнов), русский офицер, участник Кавказской войны, дипломат, разведчик и писатель, рассказывая про аталычество, отмечал в 1860-х годах в своей книге «Воспоминания кавказского офицера»: «Весьма часто выбирают для этого совершенно другое племя. Принявший ребенка на воспитание называется аталык и приобретает все права кровного родства с семейством своего питомца. Этот обычай много способствует к примирению и к сближению между собою разноплеменных горских семей и обществ; а дети научаются говорить на чужих наречиях, что для них бывает весьма полезно при существующем на Кавказе разноязычии».

Понятно, почему аталычество играло такую важную политическую, культурную и экономическую роль, укрепляя единство кавказских народов и способствуя крепким добрососедским отношениям их элит. Однако аталычество имело в XIX веке для России и свои минусы.

Так, известный военный историк, начальник Военно-исторического отдела при штабе Кавказского военного округа, участник Крымской войны, генерал-лейтенант от кавалерии Василий Александрович Потто в 1880-х годах писал, что аталычество угрожало Российской империи и потому царская военная администрация стала его изживать. Он писал: «Кабардинцы (магометане. — Авт.) в большинстве случаев посылали своих сыновей в отуреченное Закубанье, откуда те, вырастая, вывозили суровую и непримиримую ненависть к христианской России. Естественно, что Ермолов не мог относиться равнодушно к обычаю, шедшему вразрез самым ближайшим русским интересам, и категорически воспретил его».

Военный наместник Российской империи на Кавказе, генерал-лейтенант Алексей Петрович Ермолов управлял Кавказом 11 лет — с 1816 по 1827 год.

Его жесткая политика оценивается историками двояко. С одной стороны, он проявил себя талантливым государственным администратором: поощряя развитие на Кавказе торговли и промышленности, улучшив Военно-Грузинскую дорогу, организовав лечебные учреждения при местных минеральных водах и привлекая на службу образованных и способных людей, генерал Ермолов заметно увеличил благосостояние региона.

Кроме того, он перенес систему укреплений русских войск — Кавказскую линию, — построив несколько важнейших крепостей (Грозная, Внезапная, Бурная). Ермолов усмирил грабителей, разбойников и работорговцев, укрепил авторитет и силу русского оружия на Кавказе, расширил владения Российской империи.

С другой стороны, справедливо полагая, что «проконсул Кавказа жестокость здешних нравов не может укротить мягкосердечием», он наводил порядок настолько сурово, что даже сплотил против себя ряд кавказских народов, заставив их на время забыть внутренние распри и междоусобицы.

В 1822 году Ермолов издал прокламацию: «Отныне впредь воспрещается всем кабардинским владельцам и узденям (горским дворянам. — Авт.) отдавать детей своих на воспитание к чужим народам… Тех, кои отданы прежде, тотчас возвратить». Видимо, дело было не только в религиозной нетерпимости — межплеменные связи на Кавказе в целом мешали тогда российским властям.

В результате уже к середине XIX и тем более к началу ХХ века аталычество на Кавказе либо исчезает, либо существенно трансформируется. Например, в Дагестане аталычество в урезанном виде существовало даже после Великой Октябрьской социалистической революции, однако ограничивалось тем, что жена аталыка кормила приемного ребенка.

Получается, что к моменту рождения Сталина еще были живы старики, сами прошедшие через систему воспитанничества, были живы их дети и внуки, прекрасно знавшие от отцов и дедов о древнем кавказском обычае. Наверняка сохранялись отдельные неафишируемые, но тем не менее известные случаи аталычества. А значит, в предположении о том, что Кеке не была родной матерью Иосифа, не было ничего удивительного ни для самого Сталина, ни для окружения, в котором он рос. Так же, как и в предположении о том, что Бесо не был его родным отцом, — и при этом без всякой супружеской неверности.

Еще в начале XIX века сложно было предположить, что семья, отдавшая мальчика на воспитание аталыку, вдруг полностью исчезнет — существовал целый род, живший единой жизнью, с тесными и неразрывными отношениями внутри клана. И, не считая совсем уж крайних случаев (войны или завершенной кровной мести), ребенку всегда было куда вернуться.

Однако к концу XIX — началу XX века на Кавказе большие семьи уже встречаются редко: изменившиеся экономические условия позволили вести хозяйство — и существовать самостоятельно — малыми семьями. Собственно, именно так — в малых семьях — росли уже родители Сталина — Кеке и Бесо. А малую семью несчастье могло постигнуть гораздо легче, чем большую. Тот же Виссарион за короткий промежуток времени потерял отца и брата и остался в одиночестве (когда и отправился в Тифлис, где впоследствии устроился на завод Адельханова).

Следовательно, легко предположить ситуацию, при которой семья, отдавшая ребенка на воспитание, погибла или бесследно исчезла прежде, чем воспитаннику пришел срок возвратиться в родную семью. Очевидно, тогда он оставался в семье аталыка насовсем — и при этом мог никогда не узнать всей правды.

Кстати, часть современных исследователей проводит связь между традицией аталычества и другим обычаем — фиктивного усыновления или «продажи» детей с целью сохранения их жизни.

Согласно распространенным в Грузии того времени верованиям, детей (особенно новорожденных) часто преследовали злые духи. Помимо прямого сопротивления нечистой силе с помощью оберегов и ритуалов, родители нередко пытались обмануть духов, чтобы отвадить их от ребенка насовсем. Например, «внушить им, что ребенок не принадлежит к той семье, которую они преследуют». Для этого детей заворачивали в пеленки, которые уже использовались в другой семье, или надевали на детей чужую одежду — или прямо взятую у соседей, или купленную в обмен на выпрошенную «милостыню», или даже сшитую из украденной у священника рубахи. Время, в течение которого ребенок должен был носить «чужую» одежду, варьировалось от 1 года до 7 лет.

В других случаях отдавали и выкупали обратно колыбель. Или давали «ненастоящее» имя: либо нехристианское (как вариант, приглашали иноверца на роль крестного отца), либо — наоборот — имена известных библейских персонажей и святых.

Уже упоминавшаяся этнограф Соловьёва указывает, что фиктивная продажа или усыновление детей были распространены у многих народов. В Грузии это выглядело следующим образом: «Для этой цели выбирали женщину, имевшую много детей (иногда — бедную женщину или женщину другой национальности). <…> Ребенка клали на колени к этой женщине, или же она трижды протаскивала его под рубашкой, вынимая через ворот. Эти действия символизировали усыновление. Затем она уносила ребенка домой, а мать в тот же день или некоторое время спустя шла к ней и „покупала“ своего ребенка. <…> Такому ребенку иногда давали имя Наскид или Накида (Купленный). Нередко мать не покупала, а наоборот, „продавала“ своего ребенка другой женщине, при этом та как бы отдавала его на воспитание, обязываясь ежемесячно уплачивать матери „за кормление“ вознаграждение — 1–2 копейки».

Исследователь подчеркивает, что «у некоторых народов ребенок действительно в течение нескольких лет после этого воспитывался в чужой семье».

Неудивительно, что в таком контексте могли запросто рождаться и распространяться слухи и сплетни о том, что Виссарион не настоящий отец Сталина, а Екатерина не настоящая мать.

Подчеркнем, что почва у этих слухов действительно была. Но эта почва — отнюдь не обязательно развратное поведение Екатерины Джугашвили. Этой почвой была сама жизнь на Кавказе с ее верованиями и традициями.

Даже, казалось бы, совсем уж необоснованные гипотезы о том, что Кеке родила третьего ребенка мертвым, но его сразу же подменили — на Сосо, — имеют благодатную почву в той обрядности, которая сопровождала рождение детей в Грузии вплоть до XX века.

Родовспоможение сочетало в себе рациональные меры, основанные на богатом эмпирическом опыте, и принципы имитативной магии, колдовские защитные ритуалы.

В равнинных районах, и в частности в Картли, роды проходили в жилом помещении, но на земляном полу — даже в дворянских семьях XVIII–XIX веков (лишь в начале XX века это стало иногда восприниматься как признак бедности). Народное поверье утверждало, что так роды протекали легче. А Соловьёва считает справедливым предположение Бардавелидзе, что данный обычай был связан с культом матери-земли, богини плодородия и женской плодовитости.

Однако в горных районах традиция была иной: женщина должна была рожать не только вне жилого помещения, но часто и вне села — в хлеву или в специально построенном помещении — хижине, построенной из камня без скрепляющего раствора или просто из соломы. Поскольку роженица считалась «нечистой» и ее присутствие оскверняло дом, село, святилище, то в помещении для родов она тоже находилась одна (опытная помощница входила внутрь, только если роженица совсем ослабевала и только чтобы вынуть плод). Все боли во время родов женщинам следовало переносить молча, без стонов. Поэтому они часто сами просили никого из подруг и родственниц (обычно готовых помочь советом из-за стены) не приближаться к хижине.

После родов женщина еще месяц жила с ребенком одна в такой хижине (впрочем, срок этот постепенно сокращался — и в 1880-е составлял уже не более недели). И это было самое тяжелое время для матери и ребенка: даже зимой нельзя было развести огонь (для него не хватало места, да и солома вспыхнула бы мгновенно), а ветер вполне мог сорвать соломенную крышу и оставить людей под открытым небом. Родственники передавали матери еду на длинной палке или на лопате, воду наливали по специальным желобам. Родившей женщине рекомендовали не спать, чтобы не задавить во сне ребенка — такие случаи не были редкостью. За подобное убийство женщину не наказывали (ведь так было «предписано судьбой»), но упрекали.

Подменить ребенка в таких условиях было вполне возможно: либо с ведома матери, либо втайне от нее — когда она, обессилевшая, забылась кратким сном.

Мотивы подмены тоже можно предположить самые разные. Возможно, подменивший некто услышал, что ребенок умер, и, движимый благими намерениями, подбросил несчастной матери живого, неизвестно где взятого, сына. Возможно, намерения были корыстные — и некто решил вслепую поменять своего сына с уродствами (у Сталина были сросшиеся пальцы на ноге) на здорового ребенка Кеке (и либо просчитался, если тот был мертв, либо нет).

К слову сказать, в то время на Кавказе матери не пугались подобных врожденных дефектов у детей, а пытались самостоятельно их исправить. Так, Соловьёва сообщает:

«Если у новорожденного обнаруживался какой-нибудь физический недостаток, его по возможности старались сразу же исправить, пока кости у ребенка были „мягкие“ и легко поддавались внешнему влиянию. Так… мать, обнаружив, что у ребенка язычок прирос к небу, подрезала его, промывая ранку своим молоком; если на ноге или руке оказывался шестой палец, его сразу же отрезали; если одна нога или рука оказывались короче другой, то пытались исправить и это.

Во время купания производили «ровняние» членов, которое заключалось в «вытягивании конечностей, растирании спины и выпрямлении и вытягивании носа». Черты лица ребенка старались привести в соответствие с имевшимся идеалом красоты: лобную кость немного придавливали, так как выпуклый лоб считался уродством, большим и указательным пальцами мать выравнивала нос ребенка, чтобы он не был широким и «удлинился»; верхнюю и нижнюю челюсти также придавливали, чтобы они не выдавались вперед».

Между прочим отметим: обычаем запрещалось даже присутствие родителей при крещении — всё ложилось на плечи крестного. Причем не только в церкви. Даже если крещение проводили в доме, то мать не имела права заходить в помещение, где совершался обряд.

И кстати, не этими ли особенностями вызвана противоречивость указаний на то, каким по счету ребенком был у Кеке Иосиф — третьим или четвертым? Если предположить, что третий ребенок Екатерины Джугашвили родился мертвым, но знали об этом не все, тогда указанное расхождение вполне объяснимо. Так же, как и стремление несчастной матери и ее родственников скрыть такое горе: ведь, как мы уже выяснили, бездетность и ранняя смерть детей считались проклятием — и отдельной женщины, и рода.

С другой стороны, всё, что Кеке сделала для Сосо, всё, чего она для него и ради него добилась, преодолела и вынесла, невозможно объяснить иначе как огромнейшей материнской любовью к единственному сыну. Да, у нее были свои планы на его жизнь: она искренне и очень сильно хотела, чтобы он стал священником, — но она не превращала его в инструмент достижения своих желаний. То есть Кеке в любом случае любила Иосифа как родная мать. Но, конечно, для Иосифа это могло иметь далеко не главное значение.

Подчеркнем еще раз: практически всё, что мы имеем, — это более или менее грубые сплетни из более или менее сомнительных источников. Однако игнорировать эти сплетни мы не можем. Почему?

В стихотворении Анны Ахматовой есть такие строки, имеющие прямое отношение к ответу на подобное «почему»:

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда…

Из сора сплетен о Сталине никогда не вырастут цветы истины. Но из него — при определенном, конечно же, к нему отношении — может вырасти некая загадочная объемность. Которая в любом случае лучше плоской банальности, ничуть не более достоверной в случае Сталина, чем эта мифологическая объемность. Ведь миф не обязательно является лживым пропагандистским искажением реальности. Миф, конечно же, может быть и таким искажением. Но он может быть и чем-то совсем другим. Это «совсем другое» — система разнокачественных притч, вращающихся вокруг ядра, слагаемого действительными странностями и объективной масштабностью личности Сталина.

Построение мифа как такого космоса может подарить нам какие-то исследовательские догадки. Герой Достоевского говорил: «Хоть и ретроградно, а всё же лучше, чем ничего».

Мы можем перефразировать героя и сказать: «Хоть и мифологично, но всё же ближе к тому ничто, чьи подмигивания мы только и можем зафиксировать, занимаясь биографией Сталина».