Здравствуйте! Добрый день! Благодарю за приглашение. Очень надеюсь, что меня слышно.

Я хочу поделиться некоторыми соображениями по заявленной теме. Начну с того, что попытаюсь зафиксировать наиболее существенные и часто обсуждающиеся особенности процесса, который, как выражался общеизвестный политический деятель, «пошел». И совершенно не собирается останавливаться. Более того, делается уже необратимым.

Первое. Когда нам говорят о равенстве, о том, что цифровизация обеспечит равный доступ детей к образовательным услугам, сразу возникает вопрос: о каком равенстве, равенстве на каком уровне идет речь? На уровне советского троечника или каком-то другом?

При этом выясняется, что существует и другая тенденция. Боюсь, что правы те, кто утверждает, что в повестке дня углубление социального неравенства уже в школе. Ведь ясно, что выигрывает всегда тот ребенок, которому родители оплатили хороших репетиторов, т. е. таких, которые способны оформлять знания в системы. Остальным не оплатят. И они остаются один на один с предъявленным им уровнем развития цифровой образовательной системы.

Второй момент — десоциализация. Причем десоциализация для всех. Общаемся с компьютером, а не с человеком. Но максимальный ее уровень у тех, кому не оплатили репетитора.

Не знаю, что здесь в перспективе: то ли победоносная ширящаяся зона киберпанков в том или ином варианте, то ли еще что-то. Это предпочитают, насколько я понимаю, не обсуждать.

И третье — это тотальный учет и контроль. И не только портфолио. Цифровая биография. И далее цифровой двойник человека в повестке дня. Возможно. По крайней мере, есть симптомы, указывающие именно в эту сторону.

Как следствие всего этого, дегуманизация школы. Учитель оказывается, при определенном развитии процесса, помощником при гаджетах, оператором. И всё. И резкое снижение когнитивных функций, как выражаются люди ученые, — умственных способностей, если говорить попросту. И как следствие разрыва между образованием и социализацией. И как следствие резких ограничений на самообразование. Но даже если школьник или его родители каким-то образом сумеют догадаться, что в пределах существующей системы получить хорошее образование невозможно, они не смогут выйти за ее пределы в большинстве случаев. И потому, что она поглощает время, и потому, что им не на что будет опереться.

В скобках замечу, что уже сейчас фиксируется любопытная тенденция. 24 августа сего года читаю на Регнуме интервью Татьяны Кличко, это Институт прикладных исследований РАНХиГС. Ну, вот она говорит, что имеет место в последние годы уверенный рост спроса на педагогические специальности, повышается средний балл чего-то, ЕГЭ, видимо, для поступления в педвузы на бюджетные места и так далее и тому подобное — все прекрасно. Но при этом следует чрезвычайно любопытная оговорка. Здесь я хочу процитировать. Оговорка, касающаяся одной маленькой проблемы.

В отличие от выпускников медицинских вузов, 95–97% которых работает по специальности, до школы доходит всего 15–20% выпускников с педагогическим дипломом. Т. е. каждый пятый в лучшем случае из числа обладателей этих дипломов. А на самом деле меньше.

Судя по этим данным, все всё понимают и рассматривают педагогические вузы только как какой-то способ получить хоть какой-то диплом о высшем образовании.

Ко всему сказанному своеобразие момента не сводится. В этом своеобразии есть еще что-то выраженное, воплощенное не вполне очевидным образом, но более фундаментальное. Сегодня уже говорилось об архаизации — почему бы не принять этот термин? — общества в целом, образования в частности и т. д.

Конечно, речь идет о восстановлении, как бы это сформулировать помягче, трехэтажной классовой школы. От которой когда-то уходили большевики. Напомню, нижний этаж — народная школа, плебс. Второй — школа для интеллигенции и чиновничества. Словом, квалифицированной обслуги. В эту именно страту стремятся просвещенные представители скукоживающегося на глазах среднего класса крипто- и просто колонии, понимающие, что элитное образование — это в метрополии, а не на периферии. И считающие, что жизнь и успех измеряются их причастностью к прогрессорским группам, т. е. к обслуге. Третье — элитное.

Еще в 20–30-е годы минувшего драматического столетия всё это подробнейшим образом обсуждалось. И именно это сейчас восстанавливается у нас в стране, где был предпринят некоторый опыт ухода к другому. Выход на другой уровень, другой тип организации отношений в обществе и по линии «общество — образование».

Итак, фиксируем.

Тенденция номер один — снижение уровня образования для масс.

Тенденция номер два — использование прогрессивных и современных технических средств в качестве инструмента такого снижения.

Тенденция номер три — на той же основе обеспечение служебной роли учителя.

Тенденция номер четыре — в условиях тотального контроля обрушение образовательной системы в социальную архаику.

Как именно развиваются эти тенденции, какие конфигурации они способны образовывать на разных этапах развития процесса? Все это вопросы отдельные, которые должны обсуждаться детально.

И в перечне этих тенденций, характеризующих своеобразие момента, я бы отметил еще одну. В скобках, я посмотрел опрос АКСИО-10. Поискал что-то подобное, извините за выражение, в Сети. Не нашел. Он такой один. Может быть, есть закрытые. Вероятно. Я не знаю.

Хорошо, что он есть. Но то, что он один и ничего подобного близко нет, является более чем странным. Зафиксируем это.

Так вот, в данной ситуации дополнительное значение приобретают образовательные программы, их стандарты и реальное наполнение. Борьба вокруг этого наполнения идет. Иногда нешуточная. Идет в разных формах и на разных уровнях. И некоторые материалы очень показательны. Скажем, 20 августа 2021 года «Новая газета» печатает материал под заголовком «Мам, я не могу это читать без словаря». И с подзаголовком «Почему ребенка непременно надо убить русской классикой, задавить интерес к чтению танками? Мнение учителя».

Вот этот образ танка, который утюжит интерес к чтению, — под танком надо понимать литературную классику — достаточно выразителен и показателен, с моей точки зрения.

«Почему мы вцепились такой мертвой хваткой в „золотой запас“? Почему он для нас — как будто статуя в Эрмитаже: можно только смотреть и восхищаться?» И т. д. и т. д. Эту статью можно цитировать, можно другие. Важно не это. А важно то, что существует сама ситуация востребованности текстов такого рода.

Я могу приводить другие примеры, но не хочу тратить время собравшихся на это. Так вот, это симптом политики, редакционной и не только. Вполне как бы серьезной. Требуется некоторое усилие для того, чтобы понять, что все, что уводит от классики, — это все та же тенденция к архаизации. Потому что классика — это то, что всегда современно.

Соответствующим образом нужно понимать, что архаизация не подразумевает восстановление классики. Она будет апеллировать к новациям, цифре, так или иначе понимаемой, неважно, к современной культуре, в частности к литературе, оформившейся частью вокруг постмодерна или постпостмодерна, а частью — вокруг черного. Как все понимают, если не красное, то черное. Это должно сыграть, так или иначе. Потому что современность классики обусловлена именно тем, что она как минимум интеллектуальна, чтобы не сказать художественна. Она была и остается на уровне сложности человека, общества, исторического процесса. Или хотя бы приближается к этому уровню сложности реальности. А остальное, в том числе так называемая современная литература, у которой, разумеется, свои удачи, свои неудачи, — я вовсе не хочу ее демонизировать, даже, может, какие-то свои прозрения, почему нет? — гарантированно на этот уровень не выходят. Что от нее и требуется.

Соответственно, борьба с классикой — это борьба с современностью, с возможностью приблизиться к ее пониманию. И борьба эта, обеспечивающая деградационный процесс инновацией, цифровизацией и т. д. — это не разные смысловые ряды. Это один и тот же процесс, который, бог знает, может быть, близится к завершению.

А главный вопрос, который в любом случае остается: возможна ли традиционная средняя школа? Ну нам ведь говорят, в том числе на самом высоком уровне, о том, что цифровизация — это только дополнение к традиционной школе. И как бы сия последняя не понималась, я думаю, что вряд ли можно поставить под сомнение один достаточно простой критерий. Некую разграничительную линию. Это вопрос — что в центре. Если в центре учитель, в центре образовательной конструкции ― Учитель, если его роль признается ведущей в учебном процессе, воспитании, оценке знаний, — это традиционная школа. Если искусственный интеллект, цифра, а роль учителя, повторяю, заключается в том, что он оператор при гаджетах, — это другое.

Соответствующим образом в традиционной школе, которая на самом деле является основным объектом атаки, главным результатом учебного процесса должно быть формирование способностей получать серьезные знания, в том числе в условиях новейшей информационной среды, которая может быть признана средством, но не целью. И боюсь, что особое место в такой школе должны занять гуманитарные дисциплины, по той простой причине, что только они формируют творческую личность, способную критически анализировать информационные потоки. И не важно, чем потом будут заниматься дети. Важно, что они усваивают или не усваивают эту способность.

В ряду этих дисциплин особое значение всегда придавалось, в рамках традиционной школы, истории и литературе. Изучение этих дисциплин должно быть синхронизировано и взаимообусловлено, в противном случае у нас некое пространство для постмодернистских развлечений, не более того. Причем в самом примитивном и разрушительном варианте.

Литература, изучаемая в школе, я позволю на этом закончить свое краткое выступление, должна быть подлинно современной, т. е. классической. Вот при таком понимании традиционной школы, мне кажется, достаточно легко уйти от двусмысленностей, которых так много, и выстроить четкую линию разграничения между тем, что приемлемо и необходимо, и тем, что играет на разрушение.

Благодарю за внимание.

Ивинский Дмитрий Павлович, доктор филологических наук, профессор МГУ им. М. В. Ломоносова