Лето 1970 года было моим последним студенческим летом. Потом диплом, затем работа.
Почти все студенческие летние каникулы я проводила в строительных отрядах. Не было исключением и лето-70. Задача у меня была двойная — я была корреспондентом стенной газеты нашего факультета. Поэтому летом 1970 года мне предстояло побывать в трех отрядах: поработать там, вникнуть в проблемы, набрать материал, который будет помещен в газете осенью. Два отряда работали поблизости, в Московской области, а третий, вовсе и не строительный, а сельскохозяйственный, — в Астраханской. Ребята поехали туда собирать помидоры и арбузы. В факультетском бюро мне выдали деньги на разъезды, сессия была успешно сдана — вперед!
В июле — начале августа я побывала в двух ближних отрядах. Поработала и помощником каменщика, и дежурной на кухне. В обоих отрядах было интересно.
Оставался астраханский сельхозотряд. Середина августа, как раз пора туда ехать — на арбузы! Но с какого вокзала? Никогда в том направлении не ездила. Звоню в общую справочную вокзалов. Отвечает — неожиданно — мужской голос:
— Скажите, пожалуйста, с какого вокзала уехать в Астрахань?
— Ни с какого.
— Как это? Это справочная?
— Справочная. В Астрахани холера.
— Это шутка? Такого слова давно нет!
— Слова нет, а холера есть. Город закрыт.
—???
И положил трубку.
Холера! Что я о ней знаю? Была при царе, что-то с животом? В СССР ее уничтожили еще до войны.
Звоню в институт. Нет, там ничего не знают. Комсомольский секретарь обещает связаться с руководителем отряда, позвонить родителям уехавших ребят. Ничего конкретного узнать не удалось, но, видимо, у комсомольских властей какая-то информация появилась, потому что мне сказали: «Ладно, отдыхай!» Ну что ж, отдыхать — так отдыхать! И сдала оставшиеся деньги.
На семейном совете решили, что я поеду в Белгород-Днестровский, тем более что там уже месяц отдыхает младшая сестренка, Лена. Ей 16 лет, и это ее первое самостоятельное путешествие. И что-то в последнее время нет от нее весточки!
Люди тогда часто писали друг другу письма. А уезжая в отпуск, посылали открытки — несколько слов, а близкие спокойны. Простые письма и открытки шли 3–4 дня, а «авиа» прилетали к адресату уже на следующий день.
Папа купил в воинской кассе билет, и на следующий день я села в скорый поезд № 24 Москва — Одесса.
Наутро поезд шел уже по Украине — символически отделял ее от России «хутор Михайловский». Как хорошо ехать в скором поезде, несущем тебя к любимым родным, к морю! Я его не видела все студенческие годы, соскучилась!
На одной из станций поезд стоял дольше положенного по расписанию. Выйти я не решилась, вдруг поезд уйдет. На перроне была необычная суета — много людей в белых халатах, вот тащат носилки. Что-то произошло?
В это время по нашему вагону быстрым шагом шел высокий мужчина (как оказалось, начальник поезда) и на ходу громко говорил: «Товарищи, в Одессе холера. Город закрывается. Вы можете пересесть на встречный поезд, местами вас обеспечат, и вернуться в Москву. Решать надо быстро, наш поезд должен отправляться». В это время из встречного поезда выносили мужчину на этих носилках, видимо, заболевшего пассажира снимали с поезда.
Пассажиры нашего вагона начали растерянно переглядываться — что делать?
Я не раздумывала — еду, у меня же там сестра, которая не подает последнее время вестей! А тетя Шура? Надо разбираться.
Мои соседи по купе решили вернуться в Москву, не хватало еще им попасть в эту холеру! Мы пожелали друг другу благополучно добраться до нужного места, и они вышли на солнечный, жаркий, но уже тревожный перрон.
До самой Одессы я была в купе одна; да и во всем вагоне людей осталось немного — только одесситы, возвращающиеся домой.
Встречал меня любимый дядя Петя, старший брат мамы. Добрый, всегда приветливый, улыбчивый человек, в этот поздний вечер он был несколько озабочен.
Как я любила приезжать в Одессу! Поезд приходил около 11 часов вечера, вернее, это была уже теплая, звездная южная ночь с ее ароматами и звуками. И странным образом ощущалось присутствие моря!
Подошел разноцветно светящийся троллейбус. Ехать было недалеко. Несмотря на поздний час, людей было много, но не слышалось обычных шуток, подкалываний, типичного одесского жаргона.
В доме дяди уже был накрыт щедрый, как обычно, стол — южные овощные блюда, роскошные помидоры, гогошары, знаменитые котлетки тети Кати, изобилие фруктов, легкое вино…
Передала родным московские приветы и гостинцы, рассказала о дороге. Родные наперебой говорили о холере, ее признаках, что город могут закрыть и т. д., но никаких подробностей ни дядя, ни прочие не знали. Дядя обещал завтра с утра связаться с Белгородом-Днестровским (далее Б-Д) по рабочему телефону, разыскать тетю Шуру и узнать, как там моя сестра; а потом посадить меня на электричку, идущую в Б-Д.
Утром вернулся дядя с работы и сказал, что дозвониться до Б-Д пока не смог, проводит меня и будет еще звонить, предупредит о моем приезде.
Приехали на вокзал. А там — как в кино о начале войны. Люди толпятся у вагонов, пытаются первыми туда ворваться, кричат, толкаются. Поездов много, и около каждого такая картина. Путь, с которого всегда в это время уходила электричка в Б-Д, занят скорым.
Дядя ушел в помещение вокзала и тут же вернулся с плохой новостью — поезда в Б-Д уже не ходят! Остается другой путь, менее удобный: автобусом до Овидиополя, а там катером через Днестровский лиман. До того, как проложили железнодорожный путь из Одессы в Б-Д, только так и можно было туда добраться. А я помню и еще более древние времена, когда и катер не ходил, а существовал паром!
Поехали с дядей на автовокзал. Там картина та же: люди берут автобусы с боем, крики, плач. Дядя — к начальнику автовокзала: увы, и автобус на Овидиополь тоже отменен!
Что же остается? Такси? А где его найти? Это не то, что сейчас. Да и «наши люди на такси не ездят!» не только в булочную.
Но дядя, прожив два десятка лет в вольном городе Одессе, приобрел ту находчивость и оптимизм, которыми не отличались мы, северяне. Он куда-то ушел, оставив меня с вещами в более-менее тихом уголке. И вскоре появился, взял чемодан (я — сумку) и быстро повел меня за пределы автовокзала. Повернув раза два-три, мы вышли в тихий переулок, а вот и автобус!
Дядя деловито сказал: «Вот, левый автобус! Забирайся, пока еще места есть, водителю я уже заплатил». Обнял меня на прощанье и поспешил на работу.
В автобусе я удобно устроилась у окошка. Автобус как автобус, хоть и «левый». Вскоре все места были заняты, и мы отправились в путь.
За мной сидели две девушки примерно моего возраста. Познакомились. Они тоже из Москвы, учатся в МГУ, едут по путевкам в Беляевку (или Лебедевку? не помню). Я в этой Лебедевке не была, но знаю, что из Б-Д надо еще на автобусе добираться. В общем, нехилое путешествие! Девочки весело вертели головами, всё им было интересно:
— А это что за деревья?
— Грецкий орех.
— И что, так и растет? А это?
— А это шелковица.
— И что, ничья? Можно есть?
— Можно.
— Ой, смотрите, дед идет — настоящий грек! Тут греки могут быть?
— Могут. И не только греки.
В общем, работала старожилом. Так в разговорах и доехали до Овидиополя. Вот и пристань, стоит катер, надо поспешить. Но я уже успела рассказать, что катер ходит в Б-Д каждый час. Девчонки начали ныть: «Давайте на следующем! Через час! Вон же книжный магазин! Давайте зайдем туда! Ой, вон еще грек!!!»
Не знаю почему, но я настояла на том, чтобы сесть на этот катер. Может быть, потому, что было очень жарко, солнце в зените; да и вещи тяжелые. Или внутренний голос прорезался? В общем, сели мы на этот катер, а он оказался последним катером, идущим в Б-Д. Хороши бы мы были, задержись в Овидиополе!
Надо сказать, что в автобусе мы были так увлечены своими разговорами, что я не ощутила какого-то особенного состояния других пассажиров. А ведь холера!
Хорошо плыть на катере! Ветерок в лицо, солнце! А вот и пристань. Здесь наши пути расходятся. Объясняю девочкам, как им добраться до здешнего автовокзала, желаю хорошего отдыха и прощаюсь с ними. Навсегда.
А сама с тяжелым чемоданом и сумкой начинаю подниматься от лимана в город. Чемодан вскоре подхватывает какой-то молодой человек, нам, оказывается, по пути. А вот и нужный адрес. Забираю у молодого человека с благодарностью свой чемодан и осматриваюсь. Дом трехэтажный, что немало для Б-Д; в глубине двора вижу машину скорой помощи. Ага, холера!
Третий подъезд, третий этаж, квартира 22. На звонок никто не отвечает, хотя звоню долго. Поворачиваюсь к соседней квартире, нажимаю кнопку звонка. Тоже никакой реакции.
Спустившись во двор, задумалась, куда идти. Время еще рабочее, пойду к тете на работу. И не успела я пройти метров сто, как из-за поворота навстречу мне вышла хорошенькая молодая девушка. Сестра! Как я была рада! Живая и здоровая! Загорелая, с красивой стрижкой.
Вернулись домой. Новая тетина квартира маленькая, однокомнатная, зато со всеми удобствами. Уютная кухонька, балкон. В комнате полированная мебель, ковры, цветы в вазе — тетя всегда любила красоту.
А вот и она! Вернулась с работы. После объятий и рассказов о поездке начали накрывать на стол. Звонок в дверь и знакомый раскатистый голос: «Где она? Давайте ее сюда!» Это друг семьи дядя Саша, схватил меня в охапку и не отпускает!
Дядя Саша — военный, майор. Он не в форме, но приехал на мотоцикле с коляской, за рулем солдатик. «Бегите, он отвезет вас на почту, пошлете родителям телеграмму». Мы с сестрой радостно запрыгали по ступенькам: на мотоцикле! Впервые в жизни! Понравилось.
А вот и красивое здание почты. В помещении полно людей, не протолкнуться. Все возбуждены, в переговорных кабинках кричат во всё горло — плохая связь, слышны слова «холера», «карантин». На наше счастье послать телеграмму можно без очереди. Беру бланк, телеграфистка тихо говорит: «О холере не надо»; быстро пишу «Доехала хорошо всё порядке целуем все» — и домой, на мотоцикле!
А дома уже накрыт стол. Те же южные блюда — «синенькие», жареный перец, молодая картошечка во фритюре, тушеное мясо. Огромные сахарные помидоры! В большой вазе персики и виноград. И легкое местное вино…
Дядя Саша своим грассирующим, «командным» голосом объявляет:
— Девчонки, город закрывают на карантин. Здорово! Погода хорошая, море, фрукты. Остаемся, да?
— Да!!!
Мы рады, конечно! Никакой мысли об опасности нет. Да и об учебе забыли. А что, дадут же справку!
И в этом радостном состоянии на следующее утро мы едем на море, на Бугаз! С нами подружка, дочка тетиной приятельницы.
От того дня остались фотографии: мы с сестрой, мы с подружкой, стоим по щиколотку в песке, у самой воды. За нами — масса отдыхающих. Конечно, это не Ланжерон или Аркадия в Одессе, есть еще где расположиться, но всё же…
Купались, загорали, подбирали перламутровые ракушки и красивые камушки. Видели пару раз женщин в белых халатах, которые набирали морскую воду в колбы.
За всеми этими занятиями не сразу заметили, что к самым пансионатам подъехали большие крытые машины серого цвета. Люди поблизости от них закопошились, собирались в кучки, что-то обсуждали. Мы были далеко от них, у самой воды, и ничего не слышали. Но постепенно вокруг нас зашелестело: «вибрион», «эль-вибрион». А люди вдали стали собирать вещи, складывать палатки, забираться в эти грузовики. Наконец, пронеслось слово «эвакуация». Что же — холера? Грузовики отъезжали, подъезжали новые, люди садились в них, уезжали тоже. Таким вот образом на наших глазах часа за полтора-два пляж, тянущийся на несколько километров, опустел.
Вокруг нас тоже почти не осталось народа. К нам же никто не подходил, ничего не сообщал, в грузовики не звал. Видимо, было понятно, что мы местные, никаких вещей, кроме подстилки, нет, и мы уедем сами.
Приехали домой в состоянии недоумения и ожидания чего-то необычного. Так и вышло. К вечеру пришел дядя Саша, непривычно озабоченный. Сказал: «Девочки, дело серьезное. В море обнаружен этот проклятый вибрион холеры. Вы как, не сильно там в море нахлебались?» — «Не-е-ет… кажется…» — «Так вот. Нам дали три прямых поезда в Москву; два уже ушли — вчера и сегодня; последний уходит завтра. Билеты я возьму, а вы собирайтесь. Жалко, конечно, что так приходится уезжать, особенно тебе, Оля, не повезло».
Поужинали без обычных шуток. Дядя Саша рассказал, что инкубационный период у холеры маленький — день-два, а то и несколько часов; редко до пяти дней. Страшная диарея (сказал другое слово!), быстрое обезвоживание организма. Карантин сорок дней. Чтобы не заболеть, надо соблюдать изо всех сил чистоту; помогает для профилактики и кислая среда.
Тут мы и выпили по бокалу этой кислой среды.
Не могу сказать, что я боялась болезни, просто не воспринимала эту опасность. А вот сестра… Она-то как раз и нахлебалась в море и теперь дала себе жизни эти пять дней. Будучи по натуре интравертом и стоиком, просто приняла это как факт. И я узнала об этом много позже.
Наутро тетя встала пораньше и начала готовить нам в дорогу всевозможную снедь. Днем на военном газике примчался дядя Саша, схватил чуть ли не все наши вещи разом и помчался по лестнице вниз. Мы поспешили за дядей Сашей.
На вокзале было, как и три дня назад в Одессе, столпотворение, только в меньшем масштабе. Как потом выяснилось, у всех были билеты, и все сели, но до этого у входа в каждый вагон была битва! Кричали, размахивали руками, отталкивали друг друга… Настоящей драке мешали только вещи — все боялись их лишиться в такой суматохе. Но мы под крылом дяди Саши не боялись ничего.
К нам присоединился его товарищ, работник вокзала. Дядя Саша своим зычным командирским голосом навел порядок у нашего вагона, куда мы и вскарабкались не без труда. В вагоне (плацкартном, не до жиру!) была та же суета. Казалось, вагон треснет по швам — так много было людей. Наши места, как показалось сначала, были заняты. Там клубилось с полдюжины людей, не считая детей! А тут и нас пятеро! Будущие соседи от ужаса заверещали еще сильнее.
Но тут дядя Саша сказал спокойно, но громко: «Та-а-а-ак!» И все замолчали. Оказалось, что пассажиров ровно столько, сколько и мест, остальные — провожающие. Все начали прощаться, дядя Саша крепко нас обнял, передал привет родителям. Тетечка обцеловала, тут же стирая с наших щек следы своей помады — и мы поехали.
Все быстро устроились, переоделись, перезнакомились, достали еду и стали угощать друг друга. Молодые «боковые» люди пожелали к нам присоединиться и предложили в качестве своего взноса «кислую среду» в большом количестве. А когда мы стали разворачивать свои припасы, все замерли: каждая вилочка, ложечка, ножичек, чашечка были завернуты в отдельную салфеточку! А еще всякие полотенчики, накрахмаленные салфетки, пакетики для мусора — так нас собрала в дорогу тетечка! А как же — холера!
Дорога прошла легко. Не помню особых разговоров о холере, каких-то страшилок. На стоянках мы выходили, фотографировались. Один раз к нам подошел мужчина, видимо, сотрудник этого вокзала, и попросил убрать фотоаппарат, так как в кадр попадал стратегический объект — мост.
Тетя должна была позвонить родителям, сообщить о нашем приезде. Тут она им и сказала о холере, до этого они были в неведении. Ни ТВ, ни радио ничего о холере не говорили. Мы не удивились, увидев папу с мамой на перроне. А вот они были очень рады! Потому что когда они звонили на вокзал уточнить время прибытия, им сказали, что такого поезда в расписании просто нет! И они просидели на вокзале несколько часов, дожидаясь своих дочек!
Как потом выяснилось, наш поезд, последний из трех, оказался единственным, дошедшим до Москвы. На двух предыдущих оказались заболевшие люди, и поезда были отправлены на сорок дней карантина.
Наш студенческий отряд застрял в Астраханской области тоже на сорок дней. И, кажется, никто об этом не жалел, хотя родители ребят, конечно, волновались.
Всё мое путешествие в Одессу, Белгород-Днестровский и назад заняло всего пять (5!) дней.
Ольга Хальзова
Вместо послесловия
Сегодня уже мало кто помнит холерную эпидемию, описанную в воспоминаниях О. Хальзовой. Тем важнее в ситуации нынешней коронавирусной эпидемии, в которой мы живем, хотя бы перечислить те санитарно-эпидемиологические меры, которые были предприняты в Советском Союзе для локализации и в конечном итоге окончательной победы над холерой в 1970-м году.
Для начала, холера — это чрезвычайно заразная особо опасная инфекция, вызываемая вибрионом (грамотрицательной бактерией) Vibrio cholerae. Заболевание проявляется в виде неудержимой рвоты, диареи, быстрой потери организмом жидкости, что приводит в тяжелых случаях к резкому обезвоживанию и часто, при отсутствии лечения, к смерти. Заражение происходит через питье некипяченой воды, несвежие фрукты и овощи, контакты с больными (вибриононосителями). Но одной из главных причин распространения болезни является загрязнение морей и рек, в частности, сброс сточных вод, где холерные вибрионы находят для себя благоприятную среду.
Холера, зародившись в каком-либо очаге, широко и быстро распространяется на большие территории, так что вполне допустимо говорить о холерных пандемиях, каковых насчитывается семь. Первая пандемия, пришедшая в начале XIX века из Индии (постоянного очага холеры), прошлась по Западной и Восточной Азии, Европе и даже по территории Америки, а в 1826–1837 годы серьезно зацепила Россию. Именно тогда для остановки распространения болезни были применены «холерные карантины», из-за которых в 1830 году Пушкин не мог выехать из Болдина.
Пандемия, поразившая южные районы СССР в 1970 году, была седьмой по счету. Всего холера была зарегистрирована в 32 населенных пунктах, выявлено от одного до нескольких десятков больных в каждом очаге болезни. Для борьбы с холерой были проведены беспрецедентные по масштабу общегосударственные противоэпидемические мероприятия, которые позволили быстро (фактически с июля по ноябрь 1970 года) локализовать и остановить распространение заболевания.
Болезнь, проникшая в СССР, видимо, из Ирана, впервые была зафиксирована в середине июля в Батуми (два холерных больных). Сразу же в Батуми вылетел главный государственный санитарный врач СССР, заместитель министра здравоохранения академик РАМН СССР П. Н. Бургасов. Затем вспышка холеры началась в Астрахани, в августе — в Одессе (70 больных). В Астрахани в обсервационных пунктах к этому времени находилось уже 537 человек, в Саратове — 3 человека, в Волгограде — 3 человека, в Керчи — 19 человек и в Тирасполе — 2 человека.
Активизация холеры стала большой неожиданностью для мировой эпидемиологической науки. В 1958 году Всемирная организация здравоохранения утверждала, что очаги заболевания локализовались в азиатском регионе и никакой опасности не представляют. Почему ВОЗ была так уверена в окончательной победе над холерой, понять трудно, тем более что седьмая пандемия с 1961 года уже шествовала по миру (болезнь проявилась в Иране, Ираке, ОАР, Индии, Пакистане, Афганистане).
Какие же меры были приняты в СССР по борьбе с холерой?
1. Практически сразу же после обнаружения болезни на территории СССР был создан координирующий орган — Всесоюзная чрезвычайная противоэпидемическая комиссия (ВЧПК) с большими полномочиями, а при ней Оперативный штаб из числа ученых и ведущих специалистов Минздрава СССР. Штаб собирал информацию о количестве заболевших, координировал антихолерные меры в регионах, доводил до исполнителей все решения ВЧПК и т. д.
2. С начала эпидемии группой специалистов — эпидемиологов, бактериологов, инфекционистов был предложен ряд противоэпидемических мероприятий в стране. Большинство предложений были одобрены ВЧПК и рекомендованы к исполнению.
3. Все заместители министра здравоохранения СССР были командированы в очаги холеры и непосредственно руководили противоэпидемическими мероприятиями на местах. В самом напряженном очаге — Астрахани — работой руководил главный государственный санитарный врач СССР академик РАМН П. Н. Бургасов.
4. Для борьбы с эпидемией в порядке обязательного исполнения распоряжений ВЧПК привлекались: Министерство торговли СССР, Министерство связи, Министерство рыбного хозяйства, Прокуратура СССР, Министерство автомобильной промышленности, Министерство внешней торговли, Министерство финансов, Интурист, ВЦСПС, ЦК ВЛКСМ, Комитет народного контроля, Министерство обороны и пограничные войска МВД.
5. Были вызваны из отпусков все медицинские работники регионов и привлечены студенты-медики для проведения противоэпидемической работы. Они проводили подворные обходы с целью выявления больных с острыми кишечными заболеваниями и контактировавших с ними. В общей сложности было привлечено 2500 медработников, 4500 сандружинников и 7000 активистов Красного Креста.
6. Над изучением холерного вибриона работало 10 бактериологических лабораторий, было обследовано более 193 тысяч человек.
7. Было организовано 200 пунктов для прививок населения холерной вакциной. Уже на середину августа было привито более 147 тысяч человек и более 300 тысяч человек декретированного контингента — работников пищевой промышленности, сферы коммунального и бытового обслуживания, педагогов и т. п. Всего в очаги холеры было отгружено 7093 л холерной вакцины, миллионы упаковок тетрациклина и другие лекарства. Количество выданной хлорной извести для обеззараживания не поддается учету — ее отправляли по первому требованию.
8. Для всех лиц, выезжающих из очагов инфекции, были организованы обсервационные пункты с возможностью бактериологического обследования. Всего в этих пунктах прошли обсервацию более 42 тысяч человек.
9. Всем лицам, попавшим в очаги инфекции, решением Совмина СССР выдавались оплачиваемые больничные листы.
Наконец, по окончании эпидемии были приняты (и выполнены) дополнительные решения: по увеличению сети инфекционных больниц, биолабораторий, по практическому изучению новых штаммов холерных вибрионов и созданию новых вакцин и т. д. Кроме того, на уровне всей страны была начата работа по улучшению экологической обстановки, в том числе на больших и малых реках. В частности, 13 марта 1972 г. ЦК КПСС и Советом Министров СССР принято постановление № 177 «О мерах по предотвращению загрязнения бассейнов рек Волги и Урала неочищенными сточными водами». Во всех крупных населенных пунктах Поволжья и Приуралья уже к концу 1970-х годов за счет средств союзного бюджета были построены общегородские очистные сооружения, благодаря которым удалось резко сократить химическое и бактериальное загрязнение рек этих регионов.
Мы не будем подробно сравнивать противоэпидемические меры, предпринятые в 1970–73 годах в СССР, и те меры, которые действуют сегодня в России и мире при борьбе с коронавирусом — это тема для отдельной большой статьи. Подводя итог, скажем только, что, во-первых, Советский Союз решал холерную проблему самостоятельно, на основе собственного опыта борьбы с конкретной болезнью и с заразными заболеваниями вообще (а о том, что такой опыт у СССР был, говорит тот факт, что во время войны не было сколько-то крупных эпидемий). И, во-вторых, в СССР функционировала система борьбы с инфекциями, обладающая крупными специалистами, исследовательскими и научными кадрами, технологиями, сразу же начавшая действовать, причем решительно и эффективно.
Все остальное — детали, которые, кстати, тоже о многом говорят. Та же секретность была нужна вовсе не для того, чтобы «скрывать от народа правду», как сказали бы либеральные борцы за свободу слова, а для того, чтобы в огромной стране не было элементарной паники, чтобы не нарушать работу всего производственного и человеческого организма.
И к слову — если вводили секретность, то значит, были уверены, что быстро справятся с экстремальной ситуацией, разве не так?
От редакции