Советский Союз — страна, где развитию промышленности уделялось громадное значение. В СССР строили свои автомобили, корабли, самолеты. Военные и гражданские. Развивали сельское хозяйство и тяжелое машиностроение, осваивали атомную энергетику и штурмовали космос. Потому что в СССР действовал принцип суверенности — наиболее важные отрасли народного хозяйства должны быть независимы.

Наступившая постсоветская эпоха отменила этот фундаментальный принцип независимости, мы стали практически все покупать на Западе, а собственные предприятия стали разваливать. Не избежал этого и Петербургский тракторный завод (ранее Путиловский завод, Кировский завод), имеющий свою славную историю. Однако этот завод стал одним из редких исключений в картине почти всеобщей разрухи. Опыт ныне действующего производства, подходы к проблемам восстановления утерянного промышленного потенциала, так необходимого нам сегодня, принципы работы с молодежью — все это мы постарались выяснить в диалоге с директором Кировского завода Сергеем Александровичем Серебряковым.

Корр.: Сергей Александрович, Вы пришли в 2013 году фактически на руины, оставшиеся от былого величия. Вам удалось в довольно короткие сроки сделать из этого предприятия современное, инновационное. Опишите Ваши мысли и ощущения, когда Вы впервые пришли на завод, который в будущем успешно возглавили.

Сергей Серебряков: Вроде недавно было, а, с другой стороны, столько событий с тех пор произошло. Ощущения и мысли были одни: надо трудиться и работать. Дело в том, что любой завод я всегда воспринимал как некий образ людей, поколений, которые на нем трудились. Представьте себе объект, в который вкладывают эмоции, душу сотни, тысячи, десятки тысяч людей. Любой завод — это именно такой объект. А если еще за забором предприятия видеть ту пользу, которую оно приносит в целом обществу, то это уже десятки и сотни миллионов людей.

Да, было сложное положение, надо было его исправлять. Но есть такой девиз у меня: неважно, что сегодня плохо, главное, чтобы завтра было лучше. Поэтому засучили рукава и начали трудиться.

Я так и воспринимал эту задачу: использовать прибыль как инструмент развития предприятия и принесения пользы обществу.

Я понимал, куда прихожу, понимал, какие есть проблемы. Не понимал, скажу честно, всю глубину этих проблем, но в общем и целом у меня был достаточно большой опыт, который давал понять, с какими трудностями придется столкнуться. И мы уже пришли с командой с готовым планом, как вытаскивать предприятие из кризисного положения.

Корр.: Скажите, государство помогало вам в восстановлении завода?

Сергей Серебряков: И да, и нет. С одной стороны, действительно, есть механизмы государственной поддержки развития промышленности, такие как субсидирование стоимости сельхозтехники, как поддержка отечественного производителя в виде защитных мер утилизационного сбора, льготных инвесткредитов. С другой стороны, все эти меры половинчаты, недостаточны, и некоторые из них не играют никакой существенной роли. Они как бы есть, но не сильно влияют. То есть меры государственной поддержки есть, но их эффективность недостаточна, чтобы, опираясь только на эту помощь, можно было решить проблемы, накопившиеся за эти десятилетия.

Какие-то из мер государственной поддержки действительно приносят пользу, какие-то нейтральны, а какие-то приносят откровенное зло для национального производства.

У нас, к сожалению, нет единого генерального плана. Это большая проблема. Есть разношерстные, не связанные друг с другом решения, не сложенные в какой-то общий механизм, в общую идею, в общую концепцию, которая бы помогала развиваться промышленности. Этого, к сожалению, нет.

Корр.: То есть фактически нельзя сказать, что государство по-настоящему заинтересовано в помощи развитию предприятий.

Сергей Серебряков: Здесь надо понимать, что такое государство. Если мы государство понимаем как профессиональную систему управления общественными делами, распространяющуюся на определенную территорию и акваторию, то вроде как государство заинтересовано должно быть. А если мы видим, что есть некие группы людей, которые тесно связаны с какими-то экономическими субъектами, то какая группа экономических субъектов пролоббировала свой интерес, той группе и идет помощь.

Нельзя сказать, что у нас всё связано в какую-то общую макроэкономическую систему. У нас разрозненно всё в этом плане. Министерству, не отвечающему за промышленность, может быть вообще наплевать на промышленность — оно отвечает за свои конкретные результаты, своего ведомства. Промышленность не выдает то, что требуется этому министерству, — и оно работает только по-бухгалтерски, дороже, дешевле, и сделать что-то вместе, чтоб появилась та или иная промышленная продукция, не хочет просто.

У нас разные министерства мало того, что работают разрозненно, так внутри министерств есть еще и группы экономических субъектов, которые лоббируют те или иные элиты. Вертикальной интегрированной системности нет. Ее предстоит в стране еще создавать.

Вот сейчас идет серьезная дискуссия о сквозных проектах от руды до потребителя. Она началась не сегодня. Но это пока только обсуждение, пока эти механизмы только настраиваются. Их все эти десятилетия не существовало.

Корр.: Потихоньку присматриваются к советскому опыту?

Сергей Серебряков: Нет. Просто логика жизни и требования жизненных обстоятельств заставляют двигаться. И вместо того, чтобы изучить фундаментально советский опыт и подумать, как его применить на практике, — вместо этого набиваем шишки и придумываем всё заново. Я бы так это сформулировал.

Корр.: В условиях, когда государство как единая система не существует, плюсом или минусом является то, что крупные важные предприятия находятся в частных руках, а не в руках государства?

Сергей Серебряков: Это тяжелый вопрос. Я считаю, что мантра о том, что частное предприятие эффективнее государственного, является пустыми словами, не имеющими никакого практического подтверждения, то есть откровенной ложью, связанной с задачей социальной инженерии — чтобы люди верили, что частный собственник эффективнее государственного. Таким способом государственные чиновники, в частности, снимают с себя ответственность за построение эффективной системы управления теми видами предприятий, которые находятся в государственной собственности.

С другой стороны, есть сегодняшняя реальность. И если сегодня мы говорим про то, что предприятия должны уйти под какое-то государственное управление, возникает вопрос: а где кадры в этом государственном аппарате, которые могут обеспечить эффективное управление предприятиями? Ведь ими же надо управлять.

Поэтому неважно, какой вид собственности — всё зависит от людей и системы. Да, когда вид собственности государственный, решается куча вопросов, связанных с отношением к прибыли, к эксплуатации человека человеком и так далее. Но надо смотреть трезво на сегодняшнее положение дел. В сегодняшней России национализация предприятий без кадрового системного изменения государственного аппарата ни к чему хорошему тоже не приведет, а еще крайне важно иметь научно обоснованную методологию управления экономикой.

И ведь эта мантра нам досталась в наследие от партноменклатуры, когда в какой-то момент она решила дискредитировать государственную плановую экономику, создала дефицит и эти бесконечные очереди и в головы людям вбивала, что у них проблемы бытового характера именно из-за того, что экономика и собственность — государственные. Вот придет частный собственник — он эти все вопросы решит. Они под этим лозунгом приходили к разрушению СССР. Они под этим лозунгом забирали себе в частную собственность бывшую общественную собственность, потому что им надо было, в частности, решить проблему наследства. «Я министр нефтегазового сектора СССР, а в наследство своему сыну ничего оставить не могу. Как же так? Надо в головах людей поселить мысль, что я неэффективный. А вот придет мой наследник — и он будет точно эффективным, потому что он будет частным».

Корр: У вас существенно молодой коллектив. Вы специально этого добивались?

Сергей Серебряков: Да, это была специальная программа. То есть мы этим озаботились, мы об этом думали, искали способы. Это, как оказалось, системный вопрос.

Во-первых, условия труда. Молодые люди выросли в определенной культуре, в определенной атмосфере, которая создана в нашей стране. Эта культура, мягко говоря, мало говорит о заводах. А когда говорит, то показывает их как место разборок каких-то бандитов друг с другом, в виде каких-то заброшенных промышленных зданий, сооружений в каком-то полуразрушенном или полностью разрушенном состоянии. В наших фильмах, которые смотрит молодежь, о рабочих специальностях в лучшем случае 1% информации. И в лучшем случае 10% внутри этого 1%, когда рабочий показывается позитивно. Был период времени, вспомните, особенно 15–20 лет назад, когда рабочего показывали, как лузера, ничего в жизни не добившегося и вынужденного поэтому быть слесарем.

Люди выросли в этой атмосфере. Они приходят с таким восприятием завода. К этому времени промышленность оказалась в кризисной ситуации, и, действительно, состояние основных фондов, внешний вид зданий, сооружений, внутреннее убранство, уровень технологий, станочного парка и так далее — пугающе старые, изношенные. Поэтому у молодого парня или девушки, приходящих на завод и видящих эту картину, складывалось впечатление, что раз пришел сюда, то точно лузер.

Поэтому, чтобы решить проблему молодежи, надо было решать комплексные задачи. Надо было показать, что это не так. Что ты будешь работать в хорошем помещении, где будет чисто, освещено. Где будут нормальные социально-бытовые помещения, нормальные условия труда. Где к тебе будут уважительно относиться, где ты будешь почитаем и у тебя будет постоянно расти заработная плата. Где тебе позволяют раскрыть твой творческий потенциал и улучшить благосостояние.

А это надо начинать делать со школьной скамьи, а то и раньше. Поэтому надо приводить школьников, надо работать со среднеспециальными учебными заведениями, надо, чтобы они были рядом, под боком. Чтобы они постоянно проходили практику у нас, чтобы эта практика была хорошо организована, чтобы они были не брошены на ней, чтобы этому уделялось соответствующее внимание, чтобы за эту практику они получали достойную заработную плату, чтобы они видели нормальные человеческие отношения внутри коллектива, чтобы там была культура взаимоподдержки и так далее.

Это очень тяжело настроить, и мы долго это настраивали. Завод развивался, приходило новое оборудование, делали постоянно ремонт, улучшения. Мы спрашивали мнения людей, они участвовали в этом процессе. Они видели, что их мнение слышат. Потихонечку культура менялась, менялись кадры, шло омоложение. И сегодня мы достигли состояния, когда на нашем предприятии средний возраст порядка 34 лет.

Корр.: Школы идут навстречу?

Сергей Серебряков: Да, идут. Здесь тоже надо понимать, что в школе работают люди в основе своей достойные, и они, безусловно, своим ученикам хотят гораздо лучшего будущего, чем быть бандитом. Поэтому, когда к ним приходят с заводов и говорят: «Слушайте, давайте организуем такую работу для детей», то они идут с большой радостью на взаимодействие.

Мы сейчас вышли на комитет по образованию и ведем дискуссии вообще об изменении образовательного процесса средних учебных заведений таким образом, чтобы он был скользящий, чтобы у нас было постоянное количество детей на практике, то есть не только в каникулы, а в течение всего года. Нам так легче выстроить производственный процесс, наладить его с точки зрения того, где ребята будут находиться на практике, кто будет за них отвечать, кто будет с ними работать, чтобы это была постоянная система. Они в этой ситуации будут приходить не временно, а на них будут рассчитываться определенные производственные задачи, профобразовательный процесс будет совершенствоваться. И они даже на это пошли — на изменение стандартов в области образовательного процесса среднеспециальных учебных заведений, чтобы ребятам было как можно комфортнее, чтобы они вливались в нашу рабочую среду и были уверены в том, что они всегда нужны, и после того, как они обучатся, мы их ждем. А мы за то время, пока они будут проходить у нас постоянную практику, уже увидим, кто есть кто, и с большим удовольствием пригласим тех ребят, которые искренне хотят, могут и желают трудиться уже на нашем предприятии.

В среднеспециальных учебных заведениях ребята уже определились, чего они хотят, они уже выбрали рабочую специальность. Наша задача — их а) утвердить в том, что они сделали правильный выбор, и б) дать им как можно больше навыков, знаний в их будущей профессиональной деятельности.

А со школьниками работа несколько другая. У нас есть несколько гимназий, в первую очередь гимназия Политеха, где налажено взаимодействие, там есть учебный класс, который мы подготовили, оснастили оборудованием. Уже будучи в школе, ребята начинают понимать, что такое производственно-технологический процесс машиностроительного завода, и они приходят к нам на экскурсии и на практику во время летних каникул. Им доверяют слесарные работы, сборочные операции. Есть ребята, которые занимаются IT-сферой, работают с базами данных в производственно-технологических программах, в конструкторской документации. У меня оба сына каждое лето проходят практику на заводе. Трактора собирают, коробки, мосты, электрооборудование, работают с технологической документацией. Поэтому ребятам предлагается кому что интересно. Конечно же, мы школьников не ставим на такие рабочие специальности, где у них нет необходимых навыков и знаний. Но есть операции, через которые можно легко вовлечь их в работу, им это интересно, им это под силу. И это не отобьет им руки, а наоборот, их увлечет, убедит в том, что это интересно.

Корр.: А вопрос передачи опыта у вас решен? Зачастую в производственных и конструкторских коллективах среднее поколение оказалось выбито, остались совсем пенсионеры и совсем молодежь. И когда пенсионеры уходят, то молодежи опыт перенимать уже не у кого.

Сергей Серебряков: Я хочу четко сказать — применительно ко всему, что я буду говорить и сказал выше, — что не все проблемы у нас решены, потому что много структур и людей, у них разный уровень зрелости, но мы идем и упорно идем, чтоб преодолеть и эту проблему.

У нас есть система наставничества, когда за определенным опытным специалистом закрепляется молодой специалист. Ему (опытному) за это доплачивается. Есть система собственного внутризаводского обучения. Есть руководитель, который отвечает за процесс обучения на предприятии, — кстати, он отвечает и за процесс взаимодействия с высшими учебными заведениями, школами, среднеспециальными учебными заведениями. Есть свой корпоративный университет. И в каждом цеху есть учебные классы, где молодым специалистам передается опыт работы. Таким образом, есть система наставничества и система обучения.

Кроме того, мы еще используем систему визуализации рабочего процесса с помощью современных решений. На рабочем месте оператора есть монитор, на котором он может посмотреть технологический процесс — с подробной инструкцией, с видео или с фотографиями, — как он должен выполнять ту или иную работу. То есть если он что-то подзабыл, он может обратиться к такому инструменту.

Это то, что касается рабочих специальностей.

Есть другая проблема, с моей точки зрения, самая серьезная — это конструкторские бюро, технологические бюро. Где без собственных набитых шишек, шрамов чужой опыт мало что дает. То есть тебя обучили, подсказали, но ты еще должен собственными руками получить этот опыт. И одно дело, когда была преемственность поколений, то есть специалист приходил молодым, он работал, и ему уже старые говорили, что «так не получится, шишки набьешь», ему средние говорили «мы их набили», и молодой подхватывал этот опыт. Сейчас этот разрыв произошел — и приходится набивать шишки заново, будем так говорить.

Но это неизбежно. И здесь надо набираться терпения всем, надо понимать, что в конструкторских бюро, в технологических школах придется нарабатывать опыт где-то даже с нуля. И он будет, конечно, с какими-то проблемами и ошибками. И в этом смысле мы конструкторам даем право на ошибку. Это не значит, что мы их не журим за это, но никто их не казнит, не увольняет — даже за то, что создано какое-то изделие, поставлено в серию, а потом его приходится переделывать. Потому что я прекрасно понимаю, что вырастить этого специалиста, командира этой «дивизии», без таких проблем не получится.

Корр.: Получается, что на уровне завода Вы решаете проблему подготовки кадров. А государственная система образования — она приближается к той, которая необходима для воспитания квалифицированных рабочих?

Сергей Серебряков: Это больше сегодня частная инициатива тех или иных ректоров, директоров школ и так далее. И ведь надо понять… Знаете, Масару Ибука написал свой бестселлер «После трех уже поздно», когда в Японии ставилась задача создать инновационную экономику. Этот человек, а это один из создателей компании Sony, объяснял правительственным структурам Японии, что инновационную экономику надо начинать делать с детского садика. Замечательная книга, многим советую прочитать.

Второй момент — проблема сегодняшней системы образования в том, что у нас нет системы образования. У нас есть система предоставления образовательных услуг. Это меняет отношение преподавателя к самому процессу. Одно дело — «это мое призвание, это мой гражданский долг», а другое дело — «я предоставляю услугу в определенном объеме по определенным стандартам за определенные деньги». И в этой системе предоставления образовательных услуг напрочь ушло создание у детей творческого типа мышления. И это мы, промышленные предприятия, чувствуем сильно. Навык к самообучению, умение концентрировать внимание, изобретательность — всё, что связано с творческим началом, не развивается в школах, подавляется даже.

Вся система современного государственного образования была настроена на создание какого-то стандартного, стандартно мыслящего потребителя. И это — корень зла.

Главная проблема, которая у нас была последние десятилетия, заключается в том, что мы терпеть не могли сложности. Сейчас попытаюсь объяснить, о чем я говорю. Произвести самолет — это очень сложно. Произвести трактор — тоже очень сложно. Давайте о тракторе поговорим. Вот тебе надо создать, допустим, шестисотсильную машину под определенный шлейф орудий. И ты должен понимать, какими характеристиками эта машина должна обладать. И все эти характеристики надо наложить на системы узлов агрегатов будущего трактора. В каждой этой системе будет множество элементов, которые должны обладать своим функциональным назначением и характеристиками; под это дело должны быть проведены расчеты прочности, трения, потерь, выделения тепла, утилизации этой температуры, охлаждения, передачи, исполнительных органов… А трактор состоит из 18 тысяч деталей.

Всё это требуется спроектировать. Во-первых, создать образ: мыслить, думать, спорить, учиться слышать альтернативное мнение, вычленять самое ценное. Аппарат головного мозга должен уметь это всё. Ты создал этот образ, потом начинаешь его проектировать. Потом ты создал опытный образец, его надо доработать и довести. А чтобы этот опытный образец проверить на каждый узел, может быть, надо изобрести свой испытательный стенд, какой-то прибор, какое-то метрологическое обеспечение. Этот стенд, его тоже надо спроектировать. Его образ должен появиться. Его спроектировали, потом его надо с чем-то соизмерить, убедиться, что он действительно проверяет те параметры, которые надо проверить, соотнести с каким-то эталоном. Этот эталон не всегда есть, его иногда надо создать. Идет огромная интеллектуальная работа.

Создали этот опытный образец, потом надо поставить на серию. А что такое поставить на серию? Спроектировать производство: оснастка, технологический процесс, документация… Под это дело подготовить кадры, организовать этот процесс, потом его совершенствовать и улучшать, потом получать обратную связь от потребителя, менять конструкцию, менять какие-то параметры… А технологический процесс — это не просто технология, это еще и то, что его сопровождает — измеримость этого процесса, метрологическое обеспечение… Это куча (!) специалистов, которые… миллионы людей надо подготовить для того, чтобы в конечном итоге страна могла делать качественный трактор, автомобиль, самолет… Миллионы!

Это сложно! Легче купить. Легче подписать три бумажки: контракт на покупку, акт приема-передачи и платежку. И всё.

Мы (РФ) не хотели работать с этими сложностями, мы не хотели повышать конкурентоспособность, мы не хотели эти сложности постоянно совершенствовать, развивать, не отставать от мировых трендов или даже задавать мировые тренды, или давать какие-то альтернативные решения. А чтобы это всё создавать, нужна и прикладная, и фундаментальная наука, и система подготовки кадров. Много — и всё это сложно… И под это нужно было готовить систему образования — под эту сложность. А когда ты только подписываешь три документа, то всё сильно упрощается.

«Ну, тут мы дырку пробурим, нефть выкачаем. Ой, нефтеперегонные заводы — сложно… Лучше продадим сырую нефть, а всё остальное купим». И так как эта идея была доминирующей по той или иной причине — я не хочу сказать, что это было естественно, мне кажется, это была специально созданная грамотная диверсия, а главным направлением удара был непосредственно интеллект человека, его творческое начало, — то и система образования под это подстраивалась. «Всё упростили, а продолжаем создавать людей-творцов? Им свою творческую энергию девать некуда — они чего-нибудь натворят еще… Зачем?» Отсюда и отсутствие запроса на творческий тип мышления, на нравственное начало, потому что всё делалось под упрощение.

Теперь будем расхлебывать это, набивая шишки, создавая всё с нуля. Но эту сложность придется создавать. Или нам сделают другие сложности.

Корр.: Но для преодоления огромных сложностей нужна колоссальная цель.

Сергей Серебряков: Конечно. А мы не создадим никакой инновационной экономики, мы не объединим народы бывшего СССР, если мы не поставим перед собой сверхцель. Что такое человек? Для чего он в этот мир пришел? В чем смысл его жизни? Какую страну мы хотим передать своим потомкам: детям, внукам, правнукам? Как это должно развиваться? Что мы скажем своим предкам, когда уйдем за горизонт этой жизни? Да, пока этих вопросов нет (кто ты? откуда? куда ты идешь? чему ты служишь? во что ты веришь?), не произойдет ничего, потому что эта сверхцель нужна.

Чем мы отличаемся от животных? Я считаю, что у нас есть три главных отличия.

Первое — нам надо создавать искусственную среду как средство защиты от природной среды. Ну не можем мы голые, без обуви, без жилища и так далее жить в России. Не сильно у нас это получится. Поэтому нам надо какую-то искусственную среду создать. Сперва в виде шкур для одежды, потом шалаш, потом дома, потом каменные дома, потом центральное теплоснабжение и так далее.

Второе — нам надо передавать своим будущим поколениям знания. Это и создало экономику и культуру.

Ну и третье. Мы же смотрим в космос, на звезды. И мы хотим понять, как и для чего это всё. А когда нам говорят, что этого третьего не существует, а мы просто отдельный биологический вид, животные, и у нас тут инстинкты, и тут инстинкты, и тут инстинкты, то вот это возвышение невозможно. Тогда возникает вопрос: а какая разница, где ты, какая у тебя страна, какая система, что там — жри, спи, испражняйся и всё.

Поэтому, безусловно, нужна цель. Нужно понимать, что ты летишь на космическом корабле под названием Земля и ты создан для того, чтобы творить, быть сотворцом. Ты способен открывать тайны мироздания и стремиться вперед, ты знаешь, что ты на это способен. Тогда цель становится достижимой. Потому что появляется внутренняя сила, когда ты, сопрягаясь с огромными сложностями и проблемами, в том числе неизвестного характера (что там, за этой чертой познания будет?), стремишься туда, потому что ты хочешь этого, у тебя горит это изнутри. А когда вокруг тебя таких миллионы, — ты делаешь прорыв в новую цивилизацию.

Корр.: Скажите, пожалуйста, в условиях, когда государство ничем подобным не занимается, а иногда даже занимается противоположным, как вам удается решать задачу преодоления этих сложностей? Какая идея позволяет рабочим предприятия, инженерам стремиться к этому?

Сергей Серебряков: Я к делу, которым занимаюсь, отношусь «теологически». Всё спорно, но я знаю одну истину, с которой никто из вас не поспорит тоже: я умру. И я не знаю, когда. И меня интересует несколько вопросов.

Первый вопрос: что я лично скажу своему отцу, деду, прадеду? Как прожил, для чего прожил, что сделал?

Второе: что я оставлю своим детям? Не в смысле своих биологических детей, хотя и мои собственные сыновья будут жить в какой-то среде, общаться с людьми — и важно, каким будет это всё. Они будут соприкасаться с «фекалиями» в своей жизни? Или они будут соприкасаться с чем-то прекрасным? И чего будет больше?

Вот эти вопросы меня сильно волнуют. Я понимаю, что смертен, и верю, что за горизонтом мне будет предоставлена возможность увидеть, что я оставил после себя и что я смогу сказать. Это основное, что греет, на самом деле.

Но не только. Иногда, знаете, дико устаешь. Иногда даже разочаровываешься в чем-то. Но когда ты приходишь в цех и видишь молодого парня или молодую девушку, которые к тебе подбегают и говорят: «Смотрите, чего мы придумали!» — ты уже забываешь, что ты устал.

Когда ты приезжаешь в поле и видишь, как там работает трактор, работаешь с крестьянином, и он сажает тебя за стол и говорит: «Вот хлеб, который я сделал с помощью твоего трактора», ты же понимаешь, окидывая взглядом карту страны, что все дети этой страны, все старики, все воины нашей родины каждый день едят хлеб, который ты тоже вырастил. Конечно, это греет. Как это может не греть? Это главное, что греет. И когда это объясняешь людям, они это понимают. Люди истосковались по труду, по смыслам, по ценностям. Им надо их дать.

Да, конечно, есть уже абсолютно мертвые или те, до которых трудно достучаться. Но есть и те, которые хотят этих смыслов, ценностей и готовы работать так же, трудиться так же.

Корр.: Вы возглавили Харьковский тракторный завод, будучи достаточно молодым. Вам было тридцать лет. Каково это было? Вы с самого начала шли с такой установкой?

Сергей Серебряков: Нет, тогда было по-другому. Там была своя история, связанная с тем, что надо было сперва приехать разобраться, куда исчезают деньги. А потом уже это переродилось в нечто иное — по мере того, как я там трудился.

Я действительно очень сильно любил этот завод и люблю его, я считаю, что там работают прекрасные люди, одни из лучших специалистов. Прекрасное предприятие было. И я надеюсь, что его история не закончилась, и когда на Украине всё устаканится и разрешится, то у предприятия будет еще новая эпоха. Это будет замечательно, потому что предприятие действительно легендарное.

Понимаете, это тот случай, когда ты приходишь на великое дело, а ты еще не вырос, не созрел. И в какой-то момент понимаешь, что ты либо дорастешь, будешь стремиться тоже стать великаном, либо тебя судьба раздавит, и ты должен будешь стать таким же, как все. И постепенно, работая на предприятии, ища способы повышения производительности труда, я пришел к мнению, что надо получить дополнительное инженерное образование, знания. И пошел их получать.

А изменилось всё ровно в тот момент, когда я начал общаться с крестьянами. Я до сих пор прекрасно помню этих людей — это были и Россия, и Казахстан, и Украина — потребителей техники. Когда я с ними общался, смотрел, как они трудятся, что они делают, — меня они сильно изменили. И тогда я проникся уже не просто рабочим, в чем-то карьерным интересом, а таким светлым душевным или даже духовным пониманием, что это то дело, которому можно посвятить жизнь и служить. Не работать, а служить. Другой уже смысл появился. То есть это был эволюционный путь для меня лично. И Харьковский завод — это тот завод, который для меня открыл такое отношение к делу.

Корр.: Скажите, что с развалом Советского Союза было потеряно с точки зрения воспитания молодежи? Что там было особенно ценного?

Сергей Серебряков: С моей точки зрения, надо отдельно рассматривать разные этапы жизни Советского Союза. Это время с Гражданской войны до индустриализации, подготовка к ней и сама широкая индустриализация, период Великой Отечественной войны, восстановление страны, потом хрущевские времена, брежневские и поздний Советский Союз. И я не хочу сравнивать с поздним Советским Союзом, потому что достоверно знаю, что Советский Союз в кризис вводили умышленно и в вопросе национальных отношений, и вопросах воспитания молодежи. Как вводили в обиход термин «совок» и так далее. Но если этот период не рассматривать, то потеряно очень много.

Человеком управляют смыслы, идеи, ценности.

Всё-таки мы жили в другой культурной среде. Вы знаете, я вырос в Якутии в поселке гидростроителей. Для меня любой взрослый человек был… Во-первых, мы боялись взрослых людей — в хорошем смысле слова. Озорничать боялись и так далее, потому что любой взрослый человек надрал бы уши, и никакой бы мой папа не возмущался. Он разбирался бы по сути — что я нашкодил. Сегодня же это представить невозможно, к сожалению. Тогда все члены общества воспитывали молодежь, так или иначе влияли на нее. Я помню, как мы из рогатки разбили стекла, и нас поймали, ремня нам всыпали, и нам объяснили почему, и заставили нас эти стекла вставлять. Мы это запомнили надолго. И как мы мыли полы на одной строительной площадке, когда мы туда залезли. То есть воспитательный процесс был более общественный.

Я помню, как мой отец называл любого старика «отцом». И мы это воспринимали так, что любой пожилой человек — это сам по себе уважаемый человек. Не было же термина «дожитие». Это был главный возраст, это были главные люди. То есть мы потеряли вот это благостное доброжелательное отношение членов общества к молодежи.

Второе — молодежи же действительно «открывали двери». Следили, помогали. Во многом помогали: в трудоустройстве, в обретении уверенности. Были молодежные движения, строительные отряды. Сегодня этого крайне мало. А то, что есть, это какая-то мимикрия и имитация под молодежное движение. Кто кого в советское время возил на секции, в кружки? Сейчас все всех возят, потому что страшно. Не было же этого страха.

Что на первом месте стоит у людей сегодня? Деньги. В основе своей в обществе сегодня доминирует культ золотого тельца. «Деньги не пахнут… Заработай… Дайте я прикоснусь к богатому человеку, потому что он заразит меня аурой денег…» и тому подобное.

Потеряли ту атмосферу доброжелательности, уверенности и счастливого ожидания «завтра». Так как счастливое ожидание этого «завтра» ушло, то многое стало по-другому.

Корр.: В связи с тем, что совершенно изменилась жизнь, элементы советской агитации, которые у вас на предприятии есть, — они работают? Ведь это было рассчитано совершенно на других людей, на другую страну.

Сергей Серебряков: Работают. Мне кажется, этим надо заниматься даже больше. Я себя корю, что мало, и всё время недоволен этим. Потому что очень мало, действительно, инициативы выходит, какой плакат сделать и так далее. Участвует очень маленький круг людей. Сейчас он расширяется, слава богу. В условиях вакуума символов и ценностей надо же их заместить правильно.

Дальше, идет же противоборство символов. То есть культ тельца, деньги и на шевроне «Ничего личного, нам заплатили». А мы им говорим не о деньгах — нет, есть другая ценность. И дать людям правильные смыслы и ценности — это наш долг как руководителей.

Дальше я рассуждаю так. Завод — это мой участок фронта. За будущее моего Отечества я на этом участке фронта должен воевать на совесть. Если это участок фронта, значит, должен быть замполит. Если есть замполит, он должен давать правильную этическую, нравственную, идеологическую линию. И мы ее стараемся продвигать на своем участке фронта, вот и всё.

Корр.: Можно прямо заимствовать советскую агитацию или нужно создавать новую сегодня?

Сергей Серебряков: Нет, прямо заимствовать не получится, потому что тогда появляется снаряд у идеологического врага, который скажет: «Да, ничего нового не придумали». А когда ты делаешь что-то свое, то такого снаряда нет. А смыслы и ценности — те же. Я думаю, что это большая ошибка — тянуть ровно в ту же самую структуру историческую нового СССР теми же терминами, словами, фразами, инструментами под то же самое идеологическое наполнение. Ведь мы таким образом открываем броню свою для идеологических снарядов противника. Надо говорить о новом: «Слушайте, мы за вот такой образ будущего, в этом образе будущего будет вот такая этика, будут вот такие правила, будет вот такое отношение». — «А, это опять СССР!» — «Какой СССР? Мы говорим: нам нужно, чтобы человек человека не эксплуатировал, нам нужно, чтобы в Конституции было закреплено, что каждый имеет право на результаты своего труда… А вы?»

Надо сделать новую идеологическую работу таким образом, чтобы вообще не дать никаких шансов этим врагам отсылать к тому, что облито грязью и так далее. А когда эта идеология победит, тогда можно будет сказать: «Вы знаете, а у нас всё же есть традиции».

Я хочу, чтобы меня поняли: я ни в коем случае не хочу отмежеваться от Советского Союза! Наоборот, надо ссылаться на этот опыт, но делать это надо не по старым клише, а новыми фразами, аргументами, символами, которые бы соответствовали этой идее. Может быть, даже делали бы отсылку к той идее, но не просто копировали. Потому что как только ты полностью копируешь, сразу же высовываются сотни людей, которые начинают рассказывать про «кровавых большевиков» и как было всё плохо, и что в России раньше делали только калоши резиновые для африканских стран.

Корр.: К вам сюда приходят работать, условно, на 8 часов в день. А потом возвращаются в ту жизнь, где всё говорит о противоположных идеях, навязывает противоположные ценности. Как люди с этим живут?

Сергей Серебряков: Это проблема. Но какая-то часть людей, работая в нашей среде, по тем правилам, которые мы хотим создать, — уже делают однозначный выбор, при котором внешняя среда, пропаганда и так далее на них не влияет. Часть людей, которые еще не устоялись, конечно, возвращаются к прежнему. А часть людей мы так и не смогли переубедить. Это сложный процесс.

Конечно же, всё будет гармоничнее и лучше, когда будет одна и та же атмосфера и на предприятиях, и в государстве, и в любом другом учреждении. Когда человек человеку друг, а не человек человеку враг. И на заводе, и в Сбербанке, и при покупке квартиры, и при получении медицинской помощи, и при поддержке просто прохожего, который тебе руку помощи протянул, тогда, конечно, будет всё гармоничнее.

У нас есть возможность пока влиять на свой участок фронта. Это не значит, что мы его не расширяем, мы пытаемся расширить всё время, но мы тоже должны объективно смотреть, что человек выходит с завода, становится на трамвайную остановку, а там проезжает какой-нибудь мажор на гигантском мерседесе или модные молодые девушки с дополнительными губами, и человек смотрит на это всё и… Тьфу!

Так что будет непросто нам участок фронта всем расширять, но мы расширяем, и я надеюсь, что есть еще люди, которые расширяют. Когда-нибудь мы соединимся — и у нас будет один сплошной фронт, и мы пойдем вперед неумолимо, и нас будет не остановить.

Корр.: Слышали об очень интересной практике, которая у вас существует: когда рабочий получает награду, ее вместе с ним выходят получать его дети, семья. Это так?

Сергей Серебряков: Мы стараемся так делать. Это не везде и не всегда получается, но мы стараемся делать в отдельных случаях, человека особо поощрить таким образом. Слушайте, ну это же важно: мы делаем еще дни открытых дверей именно для детей сотрудников, где обязательно пытаемся детям, членам семей показать, что делают их родители, что делают их супруги, насколько это важно. И создается серьезный эффект. Я (думаю, как и любой другой человек) был бы счастлив, если бы я видел, как моего отца вызвали на сцену и вручили ему награду. А если бы еще и меня вызвали и мне бы дали шоколадку за то, что у меня такой замечательный отец-герой, то я бы этим гордился. Почему мы должны лишать наших детей этого? Мне кажется, это надо развивать постоянно. Я бы, наверное, даже эту шоколадку не ел, а так бы она у меня и хранилась. Правда, ну это же замечательно.

Корр.: Что бы вы посоветовали другим руководителям, которые сейчас сталкиваются с проблемой развития собственных предприятий. Вот они пришли — какая у них должна быть внутренняя установка и практические шаги?

Сергей Серебряков: Сложно давать совет, потому что предприятие предприятию рознь. Но если говорить об общих советах, то самое первое — надо прекратить ориентироваться на прибыль, найти ту пользу, которую делает предприятие для своего потребителя, для своего коллектива, и эту пользу развивать. Для этого надо производить продукт на совесть, делать его качественным, надежным, хорошим, чтобы он приносил замечательную пользу. Не экономить на качестве, не экономить на сервисе, не экономить на своем потребителе и ни в коем случае его не обманывать. Быть этически ему верным. То есть служить тому делу, которым ты занимаешься. Это в первую очередь.

Во-вторых, всемерно работать на длинную дистанцию, разрабатывать стратегию развития предприятия, постоянно эту стратегию совершенствовать на длительный горизонт.

И третье — использовать прибыль как инструмент для развития коллектива, человеческого потенциала твоих сотрудников, технологий, продукта и заботы о твоем потребителе. Использовать прибыль как инструмент, а не как цель.

Корр.: У Советского Союза был уникальный опыт предвоенной, военной мобилизации населения, промышленности, экономики. В одном из интервью вы говорили, что перед спецоперацией такую мобилизацию следовало бы организовать, но этого сделано не было. Скажите, а сейчас какие-то шаги в эту сторону предпринимаются?

Сергей Серебряков: Предпринимаются, но очень точечные. В первую очередь, конечно, на оборонных предприятиях, и то не на всех. Поэтому, с моей точки зрения, они должного эффекта не дадут. Понимаете, тут вопрос заключается в том, каков замысел верховного главнокомандования, его оценка ситуации и сил противника. Если они считают, что они завершат это всё в какой-то короткой перспективе и потом так или иначе постепенно снимут торговую блокаду страны, то тогда, может быть, в таких точечных решениях есть какая-то логика.

Но если я прав в том, что это противостояние вдолгую, тогда, конечно, эти решения явно недостаточны, и нужно проводить серьезную реорганизацию системы государственного управления, экономической модели страны, трудового законодательства, идеологической работы, социальной работы с населением — для того, чтобы настроить всю систему на долгое противостояние.

Корр.: Мы еще не опоздали, у нас есть еще на это время, ресурсы?

Сергей Серебряков: Ой, очень тяжело. Если говорить про промышленность, то главная проблема, которая мне видится сегодня, — это станкостроение, приборостроение, это отсутствие должного уровня кадровой подготовки и возможности быстро развернуть масштабное инженерное образование (отсутствуют преподаватели, учебная база и так далее). И чем дольше мы затягиваем с выбором вариантов, тем дальше мы загоняем ситуацию в труднопреодолимость. Я не говорю о том, что ее нельзя преодолеть, но она будет гораздо тяжелее решаться. Это уже сейчас очень тяжело решить. Последние восемь лет, с 2014 года, мягко говоря, недостаточно занимались вопросами суверенности в области основных технологических компетенций державы и экономической модели, которая может в случае «часа икс» перестроиться на долгую работу в условиях обеспечения действующей армии, народного хозяйства в условиях жестких ограничений.

Знаете, я почему так тревожно говорю? Это всё очень сложно, это требует совсем иных мировоззренческих, культурных основ государственного управления. Это серьезная системная взаимосвязанная, взаимовложенная, взаимообусловленная работа в области пропаганды, работы средств массовой информации, образовательных процессов, систем энергообеспечения, тарифов, подключения, транспортной инфраструктуры, наращивания производственных мощностей, ценообразования и расчетов работы, всего финансового контура, кардинальных изменений работы банковского сектора страны, изменения всех контрольных органов, параметров, изменения законодательства — от трудового до уголовного.

То есть это большая перестройка. И мне кажется, просто боятся к этому приступить. Может быть, даже осознают, что надо, но просто боятся, потому что это очень серьезное изменение.

Надежда победить, ничего не меняя, может быть оправдана, только если противник настолько слаб, что противостояние будет относительно недолгим. А если предположить, что противник не так слаб — а он реально не так слаб, потому что мы в стратегическом одиночестве фактически имеем дело с коллективным Западом, — то к этим сложностям придется приступить. А кем? Кадры, люди — кто? Серьезные, системные люди, которые смогут это организовать? Я думаю, что выбрали, к сожалению, вариант «будем стараться победить, ничего не меняя».

Корр.: Да, это опасная ловушка. Скажите, а работа вашего предприятия изменилась принципиально в условиях спецоперации, если можно ответить на этот вопрос?

Сергей Серебряков: Наша продукция — это не совсем та продукция, которая прямо на переднем крае постоянно вырабатывает свой ресурс.

С точки зрения гражданской промышленности, мы чувствуем рост производственных задач по причине того, что фактически мы обеспечиваем продовольственную безопасность. Нам надо было в этом году увеличить объемы производства — и мы с честью это выполнили. Ни одной минуты, ни одной секунды, ни одного мгновения конвейер не стоял, мы работали. И нам удалось так работать именно потому, что идеологически мы все годы с 2013-го решали задачи развития трактора так, чтобы он был русско-белорусский. И оказались правы в конечном итоге.

Другое дело, что макроэкономическая среда в стране никак не меняется. Она подвержена всё тем же самым стихиям рынка, которых как бы на самом деле нет, но все думают, что они есть. Поэтому никто не управляет ценой на зерно, никто не управляет вопросами государственных интервенций в том качестве, в котором это необходимо. Поэтому я с определенной тревогой смотрю на следующий год с точки зрения сбыта сельхозтехники, а он зависит от платежеспособности наших сельхозтоваропроизводителей. Она, безусловно, нужна им. Но этого мало, надо еще иметь возможность ее приобрести. А для этого должна быть нормальная, хорошая экономика.

Всё для того, чтобы увеличивать объемы производства далее, у нас есть. Мы продолжаем развивать производство, мы строим новые цеха, расшиваем узкие технологические места, занимаемся серьезной подготовкой кадров и готовимся к тому, что будут более мощные задачи. Я в это верю именно по причине того, что у России выбор невелик. При одном из них будет неважно, что я там думал и прогнозировал — и этот выбор, надеюсь, наш народ, государство и правящий класс ни в коем случае не сделают. Потому что это точно тупик. А при втором выборе придет осознание того, что нужно серьезнейшим образом укреплять национальный технологический суверенитет. А мы будем готовы.

Корр.: Вы считаете праздником день образования СССР?

Сергей Серебряков: Не просто праздником, а великим праздником.

Корр.: На Ваш взгляд, что дал миру этот проект?

Сергей Серебряков: Надежду. Проект Советского Союза дал миру надежду. Эта надежда была предъявлена в виде альтернативной социальной системы, альтернативной экономической системы, альтернативной идеологической системы. Которая показала, что можно жить и по-другому. Можно жить, когда человек постоянно восходит, когда создаются все необходимые условия для творческого развития человека, когда человек свободен, когда человек уверен в завтрашнем дне. И поэтому ему стыдно быть неучем, безграмотным, он стремится стать ученым, инженером, космонавтом.

Мы показали альтернативный путь — и это путь надежды. Потому что то, что было до этого, и то, что стало после Советского Союза, — это безнадега. И эти двери уже никто никогда не закроет. Как бы ни хотели залить их вагонами лжи, эти двери открыты для человечества как надежда на альтернативный путь — путь созидания, а не конкуренции, которая обнуляет потенциал и в конечном итоге приводит к войне и к вечным кризисам. Надежда на бескризисное мирное развитие человечества, которое должно открыть тайны космоса и, может быть, даже выйти для освоения космического пространства. И Всевышний нас туда пустит тогда, когда мы нравственно изменимся. Эта надежда для нас открыта. Со всеми ошибками, которые были сделаны, со всей где-то — наивностью, где-то — мечтательностью, эта надежда есть. Она показала свою результативность. Она избавила мир от страшнейшей чумы фашизма в тот период времени. И она открыла людям космос.

Советский Союз осуществил много подвигов. Подвиг человечности. Когда женщина на планете получила права, связанные с уходом за ребенком, с беременностью? Весь рабочий люд, трудовой люд планеты смог получить кучу прав только благодаря наличию Советского Союза как альтернативной системы. И так называемый средний класс, который сегодня под нож пускают на всей планете, был создан только благодаря тому, что была советская система. Он стал электоральной опорой капиталистической системы, которая была вынуждена делиться с высококвалифицированными рабочими своими прибылями потому, что был Советский Союз.

Мы дали надежду. И это — главный подвиг СССР. И эта дверь уже никогда не закроется, она будет всему человечеству говорить: «Вот путь. Вы можете по нему пойти. Вы можете его осмыслить, вспомнить, оценить и пойти». А потому что альтернатива-то какая? Давайте вспомним, с какой чехардой [на Западе] меняют разного рода идеи: американская мечта, постиндустриальное общество, цифровое — что только ни придумывает куча всяких швабов. Все они мечутся, мечутся, потому что всё рушится, всё не получается, везде костыли, везде проблемы и везде приходят к одному и тому же решению: надо кого-то сожрать, чтобы дальше опять пировать. Людоедская система. А альтернатива этой людоедской системе какая? На практике в масштабах большого общества альтернативу реализовал только СССР. Больше пока никто. Дай бог, чтобы в ближайшее время, желательно при нашей жизни, кто-либо повторил этот подвиг и создал бы не людоедскую систему, а систему, направленную на благо человека. Пока таким был только СССР.

Корр.: Мы слышали, что в пандемию 2020 года, девятого мая, когда в городе не разрешили парад, вы решили провести и провели свой — парад Тракторного завода. Расскажите немного об этом.

Сергей Серебряков: Во-первых, я к пандемии, ко всему, что происходило в стране, относился с определенным… высокоэмоциональным ругательством. Я так это сформулирую, дипломатично. Я прекрасно понимал, что это не просто пандемия, что режиссуры и социальной инженерии в ней стократ больше, чем медицины. Поэтому когда правительством было принято решение, что 9 мая 2020 года не будет парада Победы, я пришел, сел, вспомнил блокадный Ленинград, вспомнил Кировский завод, вспомнил, как я читал письма и доклады начальников цехов того времени, и сказал: «Парад Победы будет в Ленинграде. И парад Победы сделаем мы». И мы его сделали — как положено, с государственным знаменем Советского Союза, со знаменем Победы — прошли тракторным маршем по местам боевой славы, с возложением венков.

И город Ленинград парад Победы девятого мая увидел. Я видел глаза людей, когда мы шли. Я на первой машине ехал, видел глаза людей и понимал, что мы сделали очень правильно и очень праведно. Вот и всё.

Корр.: Сергей Александрович, спасибо Вам большое. Искренне хочется сказать — необычайно приятно с Вами разговаривать. Наши убеждения очень созвучны тому, о чем Вы говорите, поэтому мы по-настоящему рады знакомству с Вами.

Сергей Серебряков: Приезжайте еще.