Разговор о людских нитках (отрывок из повести «Волна»)

До точки — на вертолете. Антоха не волновался. Радовался и дышал в открытую дверь.

Добрались быстро, сели. Место напоминало наполовину монастырь, наполовину — военный объект.

Пошли по аллее, и в какой-то момент Антоха почувствовал, что время рядом сгустилось и все набралось непонятного терпения, предвкушения.

Зашли в дом. Женщина в неброской темной одежде пригласила на террасу. Вошли.

Антоха сел. От волнения к нему вернулись дворовые повадки и он вдруг стал смотреть «из-под кепки».

Человек за столом сосредоточенно поедал макароны по-флотски.

— Антон?

— Я.

— Вас трудно было не заметить. Зазнались?

По тому, как был задан вопрос, чувствовалось, что собеседник хочет завязать разговор, но для этого ему к чему-то нужно придраться.

— Не понял.

— Сейчас поймешь. Поставили весь город на уши. Ни с кем не считаетесь.

— Кого советуете послушать?

— Вот сказал один человек: «Злодейство и гений...»

— Если это допрос, то я ничего подписывать не буду.

— А ты не спеши. Пока это только расспрос.

— Я думал...

— Вы зачем людей в страхе держите?

— А они нам щеку подставили? — поняв, что человек что-то про него знает, Антоха почувствовал, какой примерно может быть во всем происходящем смысл.

— Ишь ты. Сейчас сядешь у меня в погреб и подождем, пока душа наружу выйдет!..

Антон вспомнил, что его к собеседнику провожали люди с оружием. Но не в этом и не в том, что было только что сказано, а в тоне странного нового знакомого он почувствовал силу. Она его не то что напугала, но после чего-то отрезвила.

— Я душу от вас не прячу, — спокойно ответил он. — Я хочу узнать, зачем вы предложили эту встречу.

— «Слепой скрыпач в трактире...» — тоже не узнаешь?

— Нет.

— Оттуда же: «Поверил алгеброй гармонию...». Так вот беспредел же стал вашей алгеброй!

— А до того жизнь пребывала в чудных берегах?

— Не пребывала. Но прибавлять зло...

— Мы не делали зла, — понимая, что нельзя так говорить, но не имея мудрости смолчать, — скрежетнул Антоха.

На этих словах, хотя они тоже были сказаны с закидоном, встрепенулся уже собеседник. И дело было не только в сказанном. В свинцовом блеске Антохиных глаз, в какой-то их жестокости, блеснула своя правда, которая была частью большой правды.

— Давай расскажу тебе.

Антоха понял, что вот так быстро и вдруг он прошел испытание. Что-то сжатое внутри него разжалось и позволило глубоко вдохнуть. Собеседник продложил.

— В какой-то момент осточертело мне все. Совсем. Жить расхотелось. Я ученый, стал искать, в чем причина.

Антон молчал и смотрел — как за ходом эксперимента, который специально развернули перед ним.

— Нас, людей, которые думают о судьбах мира, о человечестве, считают второсортными, так ведь? Всем втемяшивают, что человек может найти главное сам по себе — без никого.

Антоха тут вспомнил. Март, ему девять лет. Вместе с приятелями по двору, двумя парнями-близнецами, он пускает бумажные кораблики. Они сделаны из автобусных билетиков.

Ручейки под ногами — несколько спичечных коробков в ширину, но быстрые. Двор залит солнцем, и нет ничего роднее этой весны, ручейков, дворовых приятелей, их мамы и бабушки, с которой Антоха все время гулял.

Собеседник тем временем продолжил.

— Только когда люди собираются вместе, нечто становится возможным — из ничего. В зале, на стадионе, в церкви — при непосредственной близости. Но даже если они и вдалеке друг от друга, обнаружение чуда и чудесного все равно возможно — через чувство родства.

Если на пространстве, соединенном людскими нитками, есть, как в сети, напряжение, то можно многое. Жить, не боясь умереть. Стучаться туда, куда так не стал бы стучаться. Идти, куда так не стал бы идти. Открывается бесконечность. Становится возможным прикоснуться к ней, согреться.

Антоха вспомнил, как в тот весенний день ему не хотелось домой. Не было желания, чтобы приходил вечер. После шести начало темнеть, и у мамы его приятелей появились дела, да и ему самому нужно было делать уроки. Они отправились домой. Почему-то Антон подумал, что во всем детстве может быть только один такой день.

— Становится возможным ждать, когда так не стал бы ждать, — продолжил философ.

Это похоже на «вдохновение», которое — птица вольная. Но в любом процессе есть закономерности. Условия, в которых нечто становится более вероятным. Космодром нужно строить в определенной точке — откуда кораблю будет проще оторваться и уйти в космос.

В ожидании Христа понадобилось строить свой «космодром». И мне трудно даже представить, что это были за условия, какое сгущение, напряжение земного поля! Кем-то созданное!

Ожидание… которое меняет все. Любая крупная вещь так появляется и «дождать» ее можно только сообща, став некими струнами вселенной и войдя в резонанс друг с другом.

Антоха был впечатлен. Собеседник высказывал мысли, которые однажды появились в нем самом, и он жил ими все последние годы.

— Этого мне не хватает, — сказал собеседник. — Я зафиксировал в какой-то момент, понял наверняка. И стал работать, чтобы это было.

Здесь странный человек не то задумался, не то смутился.

— …и вот то, что я смог заполучить, я отдам теперь только вместе с жизнью. Я слышал, ты все время перестраховываешься, подозреваешь...

— Расскажите еще, — попросил Антоха. Он кашлянул, и голос прозвучал с сипотцой: он уже долго не говорил, а только слушал.

— Ты, я думаю, понимаешь, что пора подниматься на поверхность?

Вряд ли Антоха понимал. Это явно было сказано собеседником, чтобы к чему-то подтолкнуть.

Антоха еле заметно, против своего желания, кивнул и поднял глаза на странного человека. Они были ясными как ручей.

— Берег с камушками в Ялте представляешь себе? Так вот ты готов туда поехать и пересчитывать их, пока точно не сосчитаешь? Неважно зачем.

Антоха посмотрел внимательно на мужчину и каким-то неясным чувством уловил, что тот имет в виду.

— На сегодня, пожалуй, достаточно, — прервался философ. — Дальше — выбирай: или оставайся у меня, еще поговорим, или — возвращайся домой — и до следующего раза.

— Я останусь.

— Вот и здорово. — Катя, — женщина в простой одежде была женой странного человека, — постели на втором этаже.

— Спасибо. Прогуляться можно? Я не спросил, как вас зовут...

— Иван. Пожалуйста.

Читайте также: «Мне было до смерти обидно за одно: за то, что великие и чистые, мои родные немцы, должны мараться об это мясо»