«Женщина — врата дьявола», — заявил раннехристианский писатель Тертуллиан. Он заключал это из истории первородного греха: именно Ева первой отступила от божественного закона и призвала сделать это Адама, на которого дьяволу «не хватило смелости напасть». На этом основании Тертуллиан призвал женщин ходить в смиренном одеянии, так как не подобает тем, через кого смерть вошла в мир, слишком украшать себя.
Однако идея о связи между женщиной и дьяволом постепенно вышла в Европе далеко за пределы того, что может следовать из буквального прочтения Библии. Она всё более укреплялась. На первом этапе — призывы к женщине стыдиться своего красивого платья, в последующем — представление о том, что самая красота женщины есть наиболее сильное оружие дьявола на Земле.
В XV веке началось массовое преследование и сожжение ведьм — то есть женщин, вступивших в связь с дьяволом. Вся Европа была несколько веков заворожена магической силой, исходившей от ведьм. Она представлялась чем-то вроде вулкана, который необходимо постоянно сдерживать от извержения и который едва удается сдерживать при помощи костров инквизиции. Верили в то, что женское колдовство способно ниспровергать религию. Инквизиторы требовали карать не только ведьм, но и тех, кто осмеливается усомниться в их могуществе и опасности.
Сочинение Инститориса (настоящая фамилия Крамер) и Шпренгера «Молот ведьм», посвященное описанию способностей ведьм и борьбы с ними, было специально отпечатано в мелком формате, чтобы его можно было постоянно носить с собой, подобно тому, как потом это было принято в отношении Библии. Эта книга показывает убежденность жителей тогдашней Европы в том, что ведьмы обладают огромной силой.
Высший, наиболее могущественный разряд ведьм, согласно книге, — это те из них, «которые, вопреки инстинкту человеческой природы, больше того — вопреки инстинкту диких зверей, имеют обыкновение особым образом пожирать детей». Детей, в том числе собственных, такие женщины перед поеданием варят, гласит источник. Возможности, которыми наделен этот род ведьм, поистине безграничны. Они могут «приводить лошадей под всадником в бешенство, перелетать с места на место по воздуху телесно или только в воображении; затуманивать души судей и председателей, дабы последние не могли им вредить; внушать себе и другим молчание во время пыток; поражать руки и сердца арестовывающих их сильной дрожью; скрытое от других обнаруживать, предсказывать будущее по указанию дьявола; видеть отсутствующих, как присутствующих; сердца людей склонять к необыкновенной любви или ненависти; когда хотят, убивать ударом молнии известных людей или животных; лишать силы деторождения или даже способности к совокуплению; вызывать преждевременные роды, убивать детей во чреве матери одним внешним прикосновением, даже иногда одним взглядом без прикосновения» и так далее.
Матери, которые варят собственных детей и пожирают их… Сестры, способные вызывать дождь, град, грозу и бурю, о которых идет речь далее… Несомненно, что для инквизиторов деятельность ведьм была неразрывно связана с представлением о неконтролируемых стихийных силах природы, которая в своем коловращении разрушает созидаемое и смертью пожирает рожденное.
Феминистки, которые позже комментировали охоту на ведьм, полностью оправдывали последних и считали произошедшее следствием женоненавистничества в христианстве.
Исторически первой среди них была американка Матильда Джослин Гейдж (1826–1898), одна из лидеров движения суфражисток в США. Суфражистки боролись за предоставление женщинам избирательных прав и в конце концов в начале XX века одержали победу. Движение суфражисток считается на Западе «первой волной» феминизма.
В американской Национальной женской ассоциации избирательного права взгляды Гейдж и ее требования в отношении эмансипации женщины во второй половине XIX века считались даже слишком радикальными, в связи с чем она создала отдельную организацию под названием Женский национал-либеральный союз.
Гейдж известна также тем, что она была тещей крупного детского писателя Лаймена Фрэнка Баума, создателя цикла книг о волшебной стране Оз — в нашей стране он известен в адаптации писателя Александра Волкова под названием «Волшебник Изумрудного города». В этом цикле, помимо памятных многим выросшим в советское время героев Страшилы и Железного Дровосека, Баум изобразил «добрую ведьму Севера» (Good Witch of the North), которая в переводе Волкова на русский язык превратилась в добрую волшебницу Виллину. Этот образ «доброй ведьмы», впоследствии укоренившийся в массовой культуре, был создан под влиянием Гейдж.
В работе «Женщина, церковь и государство: исторический отчет о статусе женщин в христианские эпохи с воспоминаниями о матриархате» (1893) Гейдж пишет, что христианство проявляет в отношении женщин гораздо большее варварство, чем язычество. Преследование ведьм, по ее мнению, суть выражение политики церкви «с момента ее существования — политики всеобщего господства над жизнями, собственностью и мыслями человечества». Ведьмы были «глубочайшими мыслителями, самыми передовыми учеными тех веков», прежде всего в области медицины, пишет Гейдж, и церковь стремилась подавить их интеллект, чтобы таким образом «сокрушить науку», которая могла бы дискредитировать авторитет церкви.
Фактически Гейдж превращает ведьм в авангард борьбы за свободу — как ее стали понимать в Новое время, когда, как мы говорили, эта идея вышла в Европе на первый план и стала направлять ее историческое развитие. Ведьмы предстают у Гейдж как «актив» борцов против угнетения. Вот что она пишет:
«Рост личной воли является самой важной целью, которую необходимо достичь в истории эволюции человека. Противодействие церкви этому росту человеческой воли в человечестве всегда было самой заметной чертой в ее истории. При наличии воли человек принимает решения самостоятельно, ускользая от всякого контроля, мешающего его личному развитию. <…>. Душу можно и нужно научить делать это сознательно. Вы можете легко увидеть, что эта сила, которой обладают сознательно, даст своему обладателю способность творить магию».
Именно так это происходило у ведьм, считает Гейдж. Отмечу здесь, что формулу «рост личной воли является самой важной целью, которую необходимо достичь в истории эволюции человека» можно считать прямо-таки базовой идеей Европы в последние столетия.
Магия бывает белая и черная, рассуждает далее Гейдж, в зависимости от того, злы или добры ее намерения и последствия (в «Волшебнике Изумрудного города», напомню, есть злые и добрые волшебницы, каждая из которых влияет на судьбу героев). «Церкви в ее мощном контроле над человеческой волей следует приписать использование „черной магии“ в ее самой вредоносной форме», —пишет она. Другое дело — знание таинственных законов, управляющих природными явлениями, которым обладают ведьмы. «Наши американские индейцы в различных частях континента, согласно авторитетным источникам, также обладают способностью вызывать бури с громом, молнией и дождем», — отмечает Гейдж, намекая, что это как раз относится к белой магии. Далее она упоминает, что Буржский собор «замучил женщину, ведьму, которая была известна только своими добрыми делами».
Удивительно, но дальше Гейдж рассказывает, что крестьяне, обиженные жестокой политикой церкви в отношении ведьм, собирались по ночам в лесу как в единственном безопасном месте, где они могли обсудить творимые «грубые безобразия» со своими женами и дочерьми. Только здесь они могли наслаждаться «счастьем и свободой». Такое наслаждение выражалось не в чем ином, как в черных мессах, совершаемых под руководством женщин. Женщине, как «наиболее обиженной», была предоставлена здесь вся власть, подчеркивает Гейдж, и только женщина могла допустить мужчин на это мероприятие.
«Чинимые отвратительные несправедливости породили жертвоприношения „Черных месс“, в которых на церемониях, проводимых женщинами-жрицами, в торжественной насмешливой манере пародировались церковные обряды и бросался вызов небесам, позволившим равно и священнику, и господину попирать все священные женские права во имя религии и закона. Во время этой насмешливой службы „Духу Земли“ приносили настоящую жертву — которая способствовала созреванию пшеницы, а выпускаемые птицы несли „Богу свободы“ вздохи и молитвы рабов, просящих о том, чтобы их потомки могли стать свободными. Мы можем только считать эту жертву наиболее подходящим подношением, совершаемым в эту годину нравственной деградации, жертвой и молитвой более святой, чем все церемонии церкви».
Описание черных месс выходит у Гейдж просто очаровательным. Она тактично умалчивает о том, как именно пародировались церковные обряды и что именно приносилось в жертву «Духу Земли». Согласно источникам того времени, во время «пародии» на таинство причастия вместо святой воды использовалась моча, вместо вина — болотная жижа. Что же касается жертвоприношений, то зачастую для этого использовались некрещеные младенцы, которым перерезали горло. Оканчивались черные мессы сексуальными оргиями. Иногда их участники употребляли психоактивные вещества, в частности, белладонну. О ней, кстати, упоминает Гейдж — правда, как о лекарственном средстве, которое использовалось ведьмами-целительницами для избавления людей от свирепствовавших тогда болезней.
«История доказывает, что женщины были первыми химиками, — пишет она. — Период ведьм также демонстрирует нам зародыши гомеопатической медицинской системы, которая считалась имеющей современное происхождение, в виде принципа similia similibus curantor (подобное излечивается подобным — лат.). Среди странных эпидемий этих веков появилась танцевальная мания; Белладонна, одним из эффектов которой является желание танцевать, использовалась как лекарство от «танцевальной мании». Среди более древних «врачей высочайшего мастерства» Гейдж упоминает Цирцею и Медею.
Образ «добрых» ведьм, которые владеют «белой магией» и используют ее во благо, получил в феминизме значительное развитие. В 1920–30-е годы британский антрополог Маргарет Мюррей разработала теорию о существовании в Западной Европе древнейшей языческой религии, соперничавшей с христианством, центральным божеством которой был двуликий рогатый бог, именовавшийся в Древнем Риме Янусом. Именно ему якобы и поклонялись ведьмы, а христиане ошибочно приняли его за дьявола.
В 1970-е годы в США появился «духовный феминизм», связанный с поклонением Великой матери (которую феминистки чаще называют просто «богиней» (goddess)). Представительницы этого направления почитают природу и женские биологические функции и проводят совместные оккультные практики. Среди них существует воззрение, что средневековое колдовство было подпольным пережитком религии «богини», процветавшей в древнем матриархате. Многие «духовные феминистки» считают себя прямыми потомками ведьм, которых не удалось сжечь, либо их инкарнацией.
В 2020 году вышла книга «Охота на ведьм» Кристен Дж. Солле, которая называет себя ведьмой во втором поколении. Как говорится в официальной аннотации, Солле «исследует ведьму как фигуру женской силы и объект преследования». «Ведьмы — это не просто призраки прошлого, — говорится далее — ведьма также является иконой освобождения и идентичностью настоящего». Несомненно, что на Западе так всё и обстоит. И значение ведьм там будет в ближайшее время возрастать.
Почему же так случилось, что иконой западной борьбы за свободу, которой раньше были философы-просветители, гуманисты, национальные герои, погибшие на баррикадах французской революции — теперь стали ведьмы? И чем можно объяснить охоту на ведьм в Средние века? Тем, что они действительно угрожали церкви и способны были ниспровергнуть веру, как считали Шпренгер и Инститорис? Или тем, что церковь стремилась подавлять свободу и науку, на переднем крае которой находились ведьмы, как полагает Гейдж? Где здесь правда?
ХХ век открыл в этом вопросе новую страницу. У Гейдж появились как оппоненты, так и продолжатели.
Рассмотренный нами философ Отто Вейнингер, потребовавший перехода к тотальному целибату для устранения женщины, разумеется, не поддерживал введения равного избирательного права для женщин, за которое боролась Гейдж. И исповедовал специфический взгляд на эмансипацию женщины как упадок ценности материнства, продолжения рода, и, напротив, как раскрепощение в женщине типа гетеры. Выделение двух типов женщины — матери и гетеры (который также называют типом любовницы или проститутки) — в западной традиции является почти общим местом. Не будем сейчас критиковать эту типологию и говорить о том, что нельзя свести женщин к этим двум типам — сделаем это далее. Пока же присмотримся к тому, что выводит отсюда Вейнингер, говоря о современной ему эпохе, — напомню, это самое начало XX века.
«В настоящее время чувственный элемент выступил еще сильнее, чем раньше, ибо в этом „течении“ огромную роль играет стремление женщины перейти из сферы материнства в сферу гетеризма (т. е. беспорядочных половых сношений. — Прим. И. Р.). В целом это скорее является эмансипацией гетеры, чем эмансипацией женщины».
Нельзя не признать, что такое предположение Вейнингера оказалось почти пророческим. Начавшись с вопроса о предоставлении женщине равных с мужчиной избирательных прав, эмансипация женщины закончилась в итоге сексуальной революцией. Сексуальность стала рассматриваться как основная сфера эмансипации, более важная, чем юридические или социальные права женщины. С этого начался пересмотр нормы эротических отношений внутри семьи. Что касается упадка материнства, в западных обществах он достаточно очевиден.
Логика Вейнингера была в том, что он сводил сущность женщины к сексуальности и сводничеству. Соответственно, в ходе эмансипации эта сущность и высвободится, считал он. Эмансипирующаяся женщина-гетера, по его словам, стремится «исчезнуть в половом акте, уничтожиться, превратиться в ничто, опьянеть до потери сознания от сладострастного наслаждения». Здесь уже мы видим нечто близкое к той природной «стихии», соединяющей смерть и рождение, которой боялись инквизиторы в ведьмах и женщине в целом. Эмансипация гетеры… Ведьмы как «икона освобождения»… Не имеем ли мы здесь дело с описанием одного и того же начала, которое было объектом страха и подавления в западном христианстве, а затем стало раскрепощаться и превозноситься феминистками?
Согласно обсуждавшемуся нами эссенциалистскому подходу, это женское начало обладает реальным бытием. Мы вплотную подошли к тому, чтобы дать ему описание.
За этим описанием далеко ходить не придется — оно было в достаточно исчерпывающем виде дано на Западе в середине XX века сразу несколькими авторами. Подчеркну, что изложенное далее интересно тем, что оно показывает именно западное понимание вопроса и лежит в основе ныне проводимого Западом культурного переворота, по сути неонацистского.
Начать хотелось бы с неонацистского (сам себя он называл традиционалистским) эзотерика Юлиуса Эволы, который предпринял большое исследование метафизики пола и эротических практик в различных религиозных и мистических традициях, посвятительных практиках и в философии. Его книга так и называется — «Метафизика пола». Суть этой метафизики, по Эволе, в восстановлении андрогина, то есть существа, в котором нет разделения на два пола. У Бёме мы уже встречали представление о том, что Христос воплощал в себе двуполость и был «муже-девой», и основная суть его прихода на Землю заключалась в том, чтобы, «освятив» женское начало, превратить его в мужское и восстановить таким образом правильное состояние человечества до разделения полов.
Говоря о Бёме и его последователе Баадере, Эвола пишет, что можно принять у них «миф о первочеловеке, оторвавшемся от Отца, о превращении истинного „огненного“ бытия в ложное и то, что это внешнее, упадочное существование (то есть теперешнее существование человечества во плоти. — Прим. И. Р.) должно быть превзойдено, уничтожено, должно исчезнуть. Но мы ничего не узнаем у них о том, как любить, чтобы мистериально восстановить Единое» (выделено мною — И. Р.).
Именно это и составляет главный предмет поиска самого Эволы — как восстановить андрогинат через эротическую практику. В главном замысел Эволы полностью совпадает с замыслом Вейнингера, который призывал «дать полное существование духовному человеку» через прекращение продолжения рода. Разница лишь в том, что Вейнингер как выразитель пуританской морали предлагает реализовать это через полное подавление эротической сферы. Эвола как неонацистский эзотерик — через полное отделение эротической практики от продолжения рода и превращение ее в инструмент очень специфической и зловещей духовно-психологической трансформации человека, связанной с «возвращением» женского начала «назад» в мужское.
Давая описание этим началам, он отсылает к Аристотелю, который в работе «О происхождении животных» говорит: «Во вселенной природу земли считают обыкновенно женской и матерью; небо же, солнце и другие предметы подобного рода именуют родителями и отцами». Аристотель указывает, что нужно рассматривать «мужское — как заключающее в себе начало движения и возникновения, женское — как материальное начало». Это перекликается с существенным для философии Аристотеля понятием «неподвижного двигателя» или «перводвигателя», который пробуждает все происходящие движения, преобразует материю.
Развивая это, Эвола отмечает: «Форма имеет в себе силу определять, осуществлять принципы движения, развития, становления; материя — среда и средство любого развития, чистая и неопределенная возможность, субстанция, „вещь в себе“, которая, чтобы стать чем-то, должна быть возбуждена и пробуждена к становлению. Греческое слово, обозначающее материю, — υλη, не относится ни к органической, ни вообще к физической ее части; трудно определимое современным мышлением, оно в данном контексте намекает на таинственную, неуловимую, бездонную сущность, которая и есть и не есть, чистую возможность „природы“ уже как становления и развития».
Пробуждая «материю» к движению, «форма», то есть мужское, привносит в «текущий» природный мир «неотмирный» порядок. Неотмирный — потому, что в земной природе его нет, он имеет как бы космический характер. Мужское в высоком воплощении связывается с Аполлоном — богом света, олицетворяющим Солнце, имеющим второе имя Феб — «сияющий», «лучезарный». Оно связано со сверхчувственным. На Востоке, в Индии, символическую роль бога Аполлона как носителя «мужского принципа» исполняет бог Шива, который описывается как чистое, неизменное, лишенное атрибутов всепроникающее трансцендентное сознание. При этом главным и чрезвычайно распространенным символом Шивы является лингам, то есть его божественный фаллос, в котором почитается трансцендентная порождающая сила.
Женское начало в его предельном виде — это первоматерия, способная воспринять любую форму, не повреждаясь в своих последних глубинах. Ключ к уразумению женского — символизм Вод и изменчиво-лунная природа. Влажность, текучесть воды отражает способность принимать любую форму. Лунность связана с неясно-переменчивой природой женских эмоций и предрасположенностей. Еще один символ — бездна. Он воплощает ужас, внушаемый бездонной глубиной женского.
Далее Эвола отмечает, что женское — это субстанция, «сотканная из желания» (таков перевод слова kamino, которым называют женщину в Индии). «Женщина всегда и всюду остается kamini, субстанцией сексуальности. Всё остальное для нее — периферия сознания, в глубине своей она живет сексом, думает о сексе, сама и есть секс», — пишет Эвола. По природе женщины более жалостливы, чем мужчины, но и более жестоки: «Если их „спустить с цепи“, они необузданны как в любви-сострадании, так и в совершенно звериной, разрушительной жестокости».
Во взаимодействии с мужчиной эта женская сущность направлена на поглощение его «трансцендентной мужественности», того внеприродного, неотмирного элемента, который «мужское» вносит в земную природу.
Эвола пишет, что в доорфический период — эпоху вероятного матриархата — существовали как общественные культы, так и мистерии, в которых получали посвящение только женщины, и никогда — мужчины. При этих посвящениях «превосходство и верховенство дионисической женщины заключалось в ее поведении в отношении фаллоса, который она возбуждала, а затем отсекала и поедала, что означало повреждение и слом „космического мужского“». То же самое перекочевало затем в Древний Рим — в вакханалии, оргиастические празднества в честь бога Вакха, а также в мистерии Кибелы.
Эвола делает вывод о демонизме женского начала, который заключается в том, что «соприкосновение с сотканной из желаний субстанцией женского» лишает мужчину «магической мужественности», выражающейся в его трансцендентной направленности.
Последствия этого мистического устремления женщины Эвола наблюдает в практике ее отношений с мужчиной. Ссылаясь на Кьеркегора, он говорит, что мужчина, «до встречи с женщиной целостно-наполненный», после того «становится «полумужчиной“ — он теряет свою самостоятельность, внутреннюю вертикаль». Эвола подчеркивает, что было бы иллюзией рассматривать успешный процесс «соблазнения» как победу мужчины: «Как это ни парадоксально, но именно женщина всегда «соблазняет», а мужчина — жертва: он следует за ее магнетическим воздействием. Войдя «в орбиту» женщины, он подчиняется ее силе». Это вызывает у мужчины ужас перед лицом «абсолютной женщины».
Эвола находит духовные практики, построенные вокруг соития, которые открывают возможности для убийства такой «абсолютной женщины». Среди них — опыт инициатической организации «Адепты любви», к которой, согласно выводам Эволы, принадлежал поэт Данте Алигьери, практики тантрического секса и алхимико-тантрического общества «Цепь Мириам». Их общая суть — актуализировать, пробудить женскую сущность, а затем «очистить» ее от себя самой. Это происходит мистически, но, по-видимому, из мистической практики для избранных должно далее распространиться в реальность.
Как и Вейнингер, Эвола в каком-то смысле «выговорил до конца» то стремление к подавлению женского, которое мы видели у западных богословов и инквизиторов. Оба они фактически приравняли сферы женского и демонического и искали способа окончательно реализовать это подавление.
Однако их мнение осталось в меньшинстве. Сам их радикализм обнаружил происходящую на Западе радикализацию и деформацию всего патриархального уклада, плохо совместимую с его дальнейшим существованием. Во всяком случае, именно в то время всё стало поворачиваться в обратную сторону. В 1958 году, когда вышла работа Эволы, уже зарождалась современная эпоха, связанная с подъемом феминизма. Еще за 9 лет до этого вышла работа феминистки Симоны де Бовуар, где она точно так же описала женскую сущность, как и Эвола, однако назвала всё это мифами, созданными мужчиной. Именно эта позиция возобладала на Западе, и далее необходимо поговорить об этом.
(Продолжение следует.)