В свое время, еще в университете, я пыталась штудировать книгу «Ленин как философ», а также первоисточники — «Материализм и эмпириокритицизм», «Философские тетради». Это было давно, и было бы весьма полезно вернуться к этому чтению. Но четко помню свое удивление от осознания, что Ленин, по сути, философом как таковым не являлся. То, чем он занимался, было обобщением философского наследия других и приспособлением этого наследия — порой весьма немилосердными прокрустовыми методами — к нуждам политической борьбы.
Зачем это было нужно, мне стало по-настоящему понятно только совсем недавно. Не только потому, что необходимо было побудить массы бороться за лучшую долю на земле, не уповая на загробное воздаяние и не расценивая борьбу против существующего порядка как нечто либо греховное, либо неразумное. Конечно, эту задачу нужно было решить. Но суть дела состоит в том, что решительные исторические преобразования без предшествующей им философской или религиозной революции вообще невозможны, будь то Реформация, идеи Просвещения или учение Маркса. Сугубый прагматик, не озабоченный философскими смыслами, вполне может осуществить удачный дворцовый или государственный переворот, но он не сможет запустить смену исторических эпох.
Эта мысль, вероятно, далека от классического материализма, который люди моего поколения постигали в годы учебы — точнее, думали, что постигали. Нам предлагалось накрепко зазубрить схему, по которой любые философские и религиозные концепции были всего лишь следствием изменений в характере производственных отношений, этаким паром над кипящей кастрюлей. И нужен был опыт краха СССР и практического коммунизма, чтобы начать догадываться о том, что, по всей видимости, хорошо понимал или чувствовал Ленин — без оплодотворения живыми метафизическими смыслами любая практика иссушается и распадается в пыль.
В самом деле, какие такие изменения в «базисе» произошли к середине 80-х? Всё шло по накатанной колее, названной «развитым социализмом». Изменения же в умонастроениях произошли колоссальные. Чуть ли не в один миг все победы превратились в поражения, гордость — в приниженность, герои — в маньяков или дураков, а формула «человек человеку друг, товарищ и брат» снова сменилось старым-недобрым «человек человеку волк». Но ведь это уже был финал, а еще в конце 70-х в воздухе ощущался какой-то привкус пыли и гнильцы.
К примеру, я с нетерпением ждала вступления в пионеры, мне казалось, что это будет раскрытие каких-то невероятных горизонтов. Но чудесная страна Пионерия оказалась царством скуки, заорганизованности и пустоты. Не было никакого горения, свойственного юности и даже единственный пионерский костер, который мне довелось тогда видеть, был фальшивым — из довольно-таки пыльных лоскутков под цвет огня и электрической лампы. Нет, конечно, нам рассказывали о пионерах-героях, но вот смысл подвига, само понятие подвига, чувств и стремлений, которые заставляют не жалеть жизни, нам передать было некому — огонь уже не горел. Чтить героев было «правильным», и становиться пионером, а потом комсомольцем к определенному возрасту было «правильно», а если ты не пионер и не комсомолец, то ты подозрительный элемент.
То же самое случилось к тому времени и с членством в партии. Отец, работавший в партучете военного училища, приходил в ужас от массового автоматического приема выпускников в партию. Партия из авангарда и носителя огненных смыслов превратилась просто в некое невнятное сообщество условно сознательных людей, а партийный билет — своего рода «справкой о благонадежности». Тело страны еще жило, душа как-то шевелилась, а дух отлетел.