В 1948 году была опубликована повесть Эммануила Казакевича «Двое в степи». Завязка ее с одной стороны проста, а с другой весьма своеобразна для военной литературы.

Лейтенант Сергей Огарков, служивший начальником химической службы в стрелковом полку, получает новое назначение — его направляют в штаб армии в качестве офицера связи от дивизии, в состав которой входит его полк.

События происходят летом 1942 года, войска Красной Армии на юге Советско-германского фронта с тяжелыми боями отходят под натиском германских ударных группировок. Первой задачей Огаркова становится передача в свою дивизию приказа об отходе. Но новая обстановка, гремящие недалеко бои, незнакомая местность приводят его в замешательство, он сбивается с пути, теряет коня и, наконец, поддавшись панике, возвращается в штаб армии, так и не найдя свою дивизию.

Разумеется, встречают его там отнюдь не с распростертыми объятиями, поскольку с дивизией уже давно нет связи, и Огарков был последней надеждой как минимум узнать, что с ней происходит. Впрочем, в условиях развивающегося германского наступления становится понятно, что не получившая приказа об отходе дивизия угодила в окружение и, скорее всего, обречена.

Огаркова вполне закономерно отдают под трибунал и по итогам разбирательства лишают звания и приговаривают к расстрелу, а до исполнения приговора сажают под арест. Но ввиду ухудшающейся обстановки на фронте штаб армии снимается с места и передислоцируется в тыл, а Огаркова и охраняющего его красноармейца Джурабаева в суматохе оставляют, и они оказываются в тылу наступающих германских войск. К счастью, Джурабаев разбирается в ситуации до того, как они попадаются немцам, и решается пробираться из окружения, а заодно отконвоировать Огаркова в новое расположение штаба армии.

С этого момента и начинается долгий путь двух бойцов. Сначала они вместе с другими красноармейцами прорываются из германского тыла, затем на фронте попадают в сводную роту, которую бросают на отражение вражеской атаки, потом оказываются в саперном батальоне…

На протяжении всего этого насыщенного пути перед Огарковым то и дело открываются возможности избежать возвращения в штаб армии, затеряться на огромном фронте, спрятаться от довлеющего над ним смертного приговора, нередко даже под благовидным предлогом. Более того, по ходу повести у него появляется все больше поводов считать свою вину вполне искупленной: еще в германском тылу он по заданию командира группы окруженцев (естественно, не знающего о прошлом странного красноармейца в лейтенантской гимнастерке) ходит в разведку, на фронте проявляет доблесть в бою, как родной вливается в коллектив саперов, да еще и буквально влюбляется в инженерно-саперное дело, находит в нем свое призвание (видимо, заразившись этой страстью от колоритнейшего командира саперов).

И всё-таки Огарков продолжает этот путь — путь, за прохождение которого предполагается отнюдь не награждение орденами и медалями. И нет, не потому, что у него не возникает мысли свернуть. Возникает, еще как возникает. Не раз и не два его изнутри гложет сомнение, и в голове змеится подленький шепоток: «Уйти, растаять в степи, потеряться в ней, как пылинка». И как говорилось выше, чем ближе к штабу армии, тем больше у бывшего лейтенанта оснований считать, что его грех в прошлом, и ему уже сама судьба устроила искупление, так зачем ему идти в этот штаб армии с весьма мрачной перспективой? Ведь подвигов Огаркова по дороге из германского тыла работники трибунала не видели, а вот о его причастности к окружению целой дивизии они знают прекрасно.

Тем не менее, Огарков справляется с искушением. На первых порах ему помогают окружающие его советские люди, и прежде всего конвоирующий его Джурабаев. Однако, чем ближе к финалу повести, тем меньше становится, так сказать, внешних «сдерживателей». И даже тогда, когда его вроде уже никто не заставит продолжать путь, он говорит: «Мне надо идти».

Да, ближе к завершению повести его никто не сможет заставить. Но его и не надо заставлять. Он просто уже не может предать доверие и уважение других людей, завоеванное с таким трудом. Огарков, много раз доказав, что он не трус, что он достойный человек, просто не может взять и весь свой труд перечеркнуть бегством — даже под самыми благовидными предлогами.

С самого начала повести Казакевич обращает внимание на развитое чувство ответственности Огаркова и на его желание принести пользу делу. Эти качества видны уже по тому, как он вел себя в бытность начальником полковой химслужбы. Но еще сильнее — по его реакции, когда он по-настоящему осознает, что в том положении, в которое попала его дивизия, а значит, его сослуживцы, виноват именно он.

И весьма важно, что в повести не подвергается ни малейшему сомнению вина Огаркова. С человеческим сочувствием показывая растерянность и страх лейтенанта, не находящего дорогу к дивизии, Казакевич не ударяется в жалостливые причитания о судьбе «бедного мальчика», которого «ужасное начальство» послало на «верную смерть». Более того, начальство и даже работники военной прокуратуры и трибунала — это не кровавые сатрапы, а живые люди со своими тяготами и трагедиями. И как же такой посыл разнится с характерными, к сожалению, для поздней советской эпохи стенаниями «Мальчики! Мальчики!».

Особо следует сказать о Джурабаеве, втором, но отнюдь не второстепенном герое повести. На первый взгляд он может показаться полной противоположностью Огаркову — повидавший жизнь, не понаслышке знакомый с фронтовым лихом казах, среди сослуживцев по армейской роте охраны прослывший чуть ли не человеком-автоматом за исполнительность и неразговорчивость. Но на деле за старательно нацепленной личиной бездумного исполнителя-ригориста скрывается отзывчивый и, мягко говоря, не чуждый сопереживанию другим человек, а его внешняя замкнутость и необщительность имеют мало общего с эгоизмом.

И чем дальше, тем сильнее он мысленно проблематизирует необходимость вести Огаркова в штаб армии — то есть и для него исполнение долга оказывается отнюдь не простым в моральном отношении делом. Так что в каком-то смысле перед ним стоит та же дилемма, что и перед Огарковым.

Повесть короткая и написана простым, легко читаемым и одновременно запоминающимся языком. Поскольку писалась она в первые годы после войны, то собственно военные реалии там переданы лаконично, на чей-то взгляд, наверное, даже скуповато. Но людям того времени и не требовалось многословных описаний, в их сознании война еще даже в прошлом-то по сути не была, а потому многое понимали и представляли с полуслова.

Впрочем, и для нынешнего читателя повесть «Двое в степи» вряд ли окажется ребусом.