Я вышел в синее утро. Снег казался бесконечным. До школы было десять минут по нереальному морозу. Казалось, что воздуха вовсе нет, а вместо него — сухой лед.

Из других дворов, как птицы, с рюкзаками и сменкой в школу слетались ученики. Сладким был вороний грай. Казалось тогда, что все это будет всегда: снег, холод, птицы — а жизнь — тропинка без конца.

Мы быстро переоделись и поднялись в класс. Первым уроком было рисование, и казалось, можно было расслабиться. Но вошел завуч и острым голосом проговорил, что сегодня прежнего учителя из-за болезни заменит новый.

Педагог сидел за столом и молчал, время от времени на нас поглядывая. Так прошло несколько минут. Потом он подошел к доске и начал рисовать. Учитель изобразил пальму, песчаный пейзаж, а над пальмой — птицу.

Класс разделился на две части. Одни внимательно смотрели на рисунок, другие — продолжали недоумевать.

Наконец, учитель произнес первое свое слово: «Здравствуйте. Вот вторая доска. Прошу».

Я вышел и, не думая, начал передавать утренний пейзаж. Чем больше я рисовал, тем больше попадал в нечто более реальное, чем то утро, собаки, вороны, деревья. Я и забыл, что нахожусь на уроке. Началась перемена, кто-то, пробежав, толкнул меня и «разбудил». Потом подошел учитель и сказал: «Слишком много всего».

Через неделю, на следующем уроке, я вновь, на той же доске, рисовал ту же картину. Точно также я в тот момент будто покинул класс, а картина казалась реальнее «реального», но я уже не позволял себе ставить лишнее дерево, собаку или след на снегу.

На третьем уроке то же продолжилось. И предметов на моей картине стало еще меньше.

Наконец, учитель сказал: «Совершенно неважно, что он нарисовал. Вы посмотрите, как он это делал. Если научитесь проникать каждый в свое чудесное…». Он то ли не хотел договаривать, то ли не успел. Прозвенел звонок. Мы попрощались с педагогом и больше его не видели.

Через много лет я забыл, что есть что-то, кроме дороги до офиса, компьютера и карточки, на которую приходит зарплата. Абсолютно здорового, казалось бы, человека, меня на работе хватил сердечный приступ.

Как будто не было нескольких десятилетий. Передо мной стояла одна та картина, которую я рисовал на уроке. Осыпались бесконечные разговоры, расчеты и заботы, звучал только голос учителя: «Совершенно неважно, что он нарисовал».

В больнице я сразу попросил бумагу. Мне совершенно не удавалось вспомнить ни одной детали из того рисунка. Получилось другое.

Бесконечное поле, сливающаяся с белым небом вьюга. На горизонте — человек. Он бежит к смотрящему на картину с чем-то в руках. Та же зима, тот же нереальный мороз. Наверное, этот человек даже не бежит, а тонет в снегу.

И только когда уже в последний день пребывания в больнице я нарисовал это, услышал про себя знакомый голос: «Совершенно неважно…»

Тогда, на тех же уроках, многие выходили к доске и все делали быстрее меня. Не то, чтобы мне не нравились их рисунки, но я не понимал, зачем они это делают.

Один только парень, Слава, мне запомнился. Он каждый раз писал двоих с первой парты. Пристально вглядывался в них, так что на одно это можно было смотреть целый урок.

Почему-то учитель после тех трех странных уроков отметил меня, а не его. И в этом он был неправ. Это я теперь понимаю твердо — глядя на соседа по палате и постоянно разглядывая в нем того, бегущего из-за горизонта.