В своей статье Сергей Кургинян говорит о том, что нельзя игнорировать традицию русского нестяжательства, так как на ней основана самая разная антикапиталистичность, включая коммунистическую. С проявлением антикапиталистичности, отрицающей коммунизм, мне недавно пришлось столкнуться. Во время круглого стола под названием «После юбилея», проходившего в Санкт-Петербургской государственной художественно-промышленной академии им. А. Л. Штиглица и посвященного 100-летию революции 1917 года в России, прозвучало достаточно показательное выступление модератора мероприятия профессора Никиты Панфилова, заведующего кафедрой общественных дисциплин и истории искусств СПГПХА. Он, рассматривая вопросы исторической преемственности и выбора модели будущего развития, заявил, что для нашей ментальности обогащение никогда не было смыслом существования.

Здесь, казалось бы, логично было обратиться к коммунистическому опыту отрицания стяжательства и выяснить причину позднесоветского восхваления стяжательства. Но Панфилов, несмотря на то, что еще в советское время защитил кандидатскую диссертацию по философии, к коммунизму относится крайне отрицательно. Для него, например, Октябрьская социалистическая революция была всего лишь сменой формы собственности: «До этого революции были лишь «огранкой» политических процессов. Они совершались не меняя форму собственности. Новые отношения выстраивались на основе той же самой частной собственности, за исключением Советского Союза, где произошло огосударствление частной собственности».

Докладчик низводит роль советской идеологии всего лишь к инструменту управления общественным развитием. Он считает, что Октябрьская революция привела к «разрыву в истории», новому этапу культурного развития, «переходу от стихийно-эволюционной модели развития к планируемой». Профессор так разворачивает этот тезис: «Шла борьба не коммунизма с капитализмом. Это были две разные идеологии управления общественными изменениями в современном мире. Советский проект создания нового общества меняет сам характер исторического процесса — развитие становится управляемым».

Панфилов не видит, по отношению к СССР, никакой смыслообразующей роли в коммунистических идеях. По его словам, советская страна не являлась ни коммунистической, ни постбуржуазной, это — «альтернативная система индустриальному буржуазному обществу», которая позволила осуществить рывок в развитии и выстоять во враждебном окружении. Этот результат был обусловлен государственной собственностью на средства производства, ориентацией на результат, а не на прибыль, планированием и курсом на «создание нового человека через образование и культуру». То есть он признает, по факту, благость коммунистической идеи освобождения и раскрепощения творческого потенциала человека, но почему-то не связывает ее с советским периодом: «Советская модель развития обладала огромным потенциалом, так как она была основана на создании нового человека». Тем самым докладчик подменяет вопрос рассмотрения необходимости развития коммунистических идей утверждением, что советское не было коммунистическим, и тем, что коммунизм нежизнеспособен.

Последнее его утверждение основано на том, что человек полностью обусловлен образованием и социумом: «Вот в чем несчастье любых скачков в истории — в том, что нация должна это прожить, понимаете? Социализация должна идти из поколения в поколение, она должна меняться. Попытка насадить сразу... Тебя я, может быть, и заставлю, а твои дети? Пошлют подальше...»

Профессор отказывает человеку в идеале, признавая лишь интерес: «Только попытка перескочить и сделать так, чтобы человеку стало интересно — не получилась». При этом он говорит о наличии огромного потенциала советской модели развития вследствие того, что была поставлена задача «создания нового человека через образование и культуру». Нет ли в этом противоречия — признавать благость идеи развития человека и одновременно отказывать ему в саморазвитии? Панфилов признает только принуждение: «Тебя я, может быть, и заставлю, а твои дети? Пошлют подальше...»

В итоге он приходит к необходимости создания новой, альтернативной западной, системы управления обществом. Эта система должна быть основана на идее отказа от обогащения. Панфилова категорически не устраивают реалии современного российского общества криминального капитализма: «Мы что, живем для того, чтобы обогатилась одна часть, которая вывезла все, что можно вывезти, и теперь сидит на чемоданах в ожидании того, чтобы вовремя рвануть? А здесь-то что?»

Высказанные модератором круглого стола идеи, несомненно, созвучны мыслям не только части российской интеллигенции, но и какой-то части элиты. Всех их объединяет, как это ни странно, антисоветизм и признание величия советского проекта. Существующее сейчас государственное устройство они, как бы не замечая его криминальности, ассоциируют с национальным буржуазным государством. При этом для них очевидно, что перспективы у таких государств в современном мире формирующегося глобального мироустройства нет. Потому и звучат слова о необходимости создания альтернативного центра развития и необходимости выработки новой идеологии для него — ведь коммунизм для них не идеал.

Только за словами дело не идет, возникает тупик. А как иначе? Ведь, признав благость советского опыта, но выбросив из него коммунистичность, новые идеологи полностью обессмысливают само развитие. В итоге у них в руках остается лишь, как хвост от ускользнувшей ящерицы, нестяжательство. Традиция нестяжательства созвучна нашему менталитету, но общественное развитие без задействования творческого потенциала каждого человека невозможно. Это не эволюционный процесс, а революционный. Другими словами, это — глубокая самотрансформация.