Корр.: Михаил Александрович, в момент, когда Россия переживает кризис идентичности, когда одновременно с этим происходит мировой кризис и наша страна должна, тем не менее, сыграть в выходе из него свою роль, в чем значение философии Федорова?
Михаил Маслин: Философия Федорова призывает сберечь все, что нам досталось от отцов. Это совершенно простая, но совершенно гениальная мысль. Хватит думать о самих себе, надо подумать обо всех, вместе со всеми. И эта мысль, между прочим, раскрывает, что такое патриотизм. Патриотизм — это как раз значит думать не только и не столько о себе, но обо всех, о Родине.
Корр.: Каковы корни философии Федорова, если говорить о русской и мировой культуре?
Михаил Маслин: Дело в том, что источники философии Федорова настолько обширны, что трудно назвать какой-то определенный источник или группу источников. Это вряд ли возможно вообще. Потому что Федоров пропустил всю, можно сказать, мировую философию и культуру через основную свою установку — воссоздать все когда-либо жившие поколения. Как это произойдет, он окончательного ответа не дает. Что называется, не предрешает. Но чтобы достичь этой невероятной цели, нужно использовать все знания в области науки, религии, искусства, литературы, которые накопило человечество. Источники философии Федорова очень обширные. Причем отношение его к предшествующей традиции, хотя и бережное, но вместе с тем порой весьма и весьма критическое.
Он не боясь и нисколько не стесняясь, критикует, например, Канта. У него есть книга, которая называется «Иго Канта». Название несколько вызывающее, не правда ли?
Федоров — свободный религиозный мыслитель. Он относится к предшествующей истории мысли в соответствии с целями и задачами своей философии Общего дела.
Конечно, он христианин, у него христианская основа, хотя и не догматическая. Поэтому тяготевшие к догматическому пониманию христианства, например, Георгий Васильевич Флоровский (1893–1979), тогда уже отец Георгий, поскольку он принял священство, относились к нему весьма и весьма критически. Флоровский в своей знаменитой книге «Пути русского богословия» (1937) обвинил Федорова во многих грехах с позиции последовательного догматического богослова. Сам Флоровский не вполне последователен, но критиковал Федорова он очень остро.
Корр.: Есть мнение, что русская философия вторична. Его высказал, например, Бердяев в своей вышедшей в 1909 г. очень известной статье «Философская истина и интеллигентская правда». Что бы Вы могли ответить, имея в виду Федорова, тем, кто называет русскую философию, русскую мысль вторичной?
Михаил Маслин: Вы не совсем правильно трактуете эту мысль из статьи Бердяева, которой открывается сборник «Вехи». Русская философия по Бердяеву не вторична, мысль философа заключается в другом. И это другое легко понимается из самого названия статьи.
Для интеллигенции вопросы социальные («Вехи» — это ведь сборник статей о русской интеллигенции) заслоняли философскую истину. Философская истина оказалась на втором плане. Бердяев называет это ложной религией.
Русская интеллигенция потому так страстно и быстро приняла марксизм, что марксизм заменил ей утраченную веру в бога.
Корр.: Почему русская интеллигенция фактически предала Николая Федорова?
Михаил Маслин: Как это — предала? Вся история русской мысли и история русской культуры во многом состоит из потерь и попыток вернуть утраченное. В этом не интеллигенция виновата — виновата русская судьба, обстоятельства русской жизни. Например, многие тексты, многие произведения литературные и философские запрещала цензура.
Федоров не мог при жизни обширно заинтересовать интеллигенцию, поскольку он отрицал интеллектуальную собственность. Он свои мысли не предназначал для тиражирования. Поэтому, если бы не ученики Федорова Владимир Кожевников (1852–1917) и Николай Петерсон (1844–1919), записывавшие его мысли, которые они частью ему показывали, а частью не показывали, то вообще ничего о Федорове не было бы известно.
Федоров публиковался крайне редко, он был в этом смысле настоящим, последовательным аскетом. Аскетизм его распространялся так далеко, что он отрицал и интеллектуальную, и всякую иную собственность. У него вообще никакой собственности не было.
Федоров стал известен только в 1982 году, когда энтузиастка и исследовательница философии Общего дела Светлана Григорьевна Семенова (1941–2014) опубликовала в сильно урезанном виде томик философии Общего дела. Кстати, помогли очень советские космонавты, которые в советское время были очень влиятельны, прям как сейчас олигархи. Был такой Виталий Севастьянов (1935–2010) и другие — они поддержали. Этого оказалось достаточно для того, чтобы «Философия общего дела» пошла в печать и была опубликована. Ну, и была принята официозным, догматическим марксизмом.
Но был такой советский философ Семен Романович Микулинский (1919–1991), например. В 1982 г. в журнале «Вопросы философии» он опубликовал статью под названием «Так ли надо относиться к наследию?» Имелось в виду наследие русской религиозной философии. Микулинский спустил на Федорова всех собак. После его статьи Светлана Григорьевна испытывала некоторые гонения. Но не отказалась от роли популяризатора идей Федорова. В общем, по-хорошему надо было гораздо раньше знакомить советского читателя с произведениями русских философов. Отказ от этого — глупая позиция. Но в восьмидесятые годы многие тексты уже были вполне доступны. А как доступны? Ну, в издательстве YMCA Press (издательство русской книги под эгидой международной христианской ассоциации молодежи YMCA), в «Посеве» (орган Народно-трудового союза российских солидаристов (НТС). Я вот учился в Московском университете, у нас в общежитии всё можно было прочитать. И запретный плод, конечно, был сладок.
Правда, у нас была на философском факультете МГУ своя собственная библиотека, в которой было собрано все, что осталось из дореволюционных изданий. Ну например, был полный комплект журнала «Вопросы философии и психологии» — лучший российский философский журнал, который выходил до 1918 года. Но в целом, как известно, в советское время все книги религиозного и антисоветского содержания попали в спецхран. В принципе прочитать их можно было, но не широкой публике. Я вот, например, обе свои диссертации (кандидатскую об идеологии русского народничества и докторскую о буржуазных концепциях истории русской философии — Ю.В.) написал по спецхрановской литературе.
Корр.: Во что вылилась эта ситуация с философией в СССР?
Михаил Маслин: Мы сильно проиграли в идеологической конфронтации с Западом. А в чем проиграли? Во-первых, информационные возможности у нашего идеологического противника были на порядок больше. Таких запрещений литературы, как у нас, там не было. Потом, были свободные поездки всех этих советологов и русистов. Тогда как с нашей стороны поездки были сильно затруднены. Ну это, конечно, определялось тем, что на Западе на исследования России (Russian studies) были брошены огромные деньги — правительственные средства. Эти деньги выделяли после специальных законодательных решений.
Например, в 1958 году Конгресс США принял Закон об образовании в интересах национальной обороны. Этот закон предполагал выделение десятков миллионов долларов. Причем это был федеральный закон, обязательный для исполнения на всей территории Соединенных Штатов. Кроме того, шли средства из так называемых фондов — Форда, Карнеги, Рокфеллера, Меллона и прочих. Они назывались благотворительными, хотя благотворительность там, конечно, была весьма целевая. При таких средствах и таких возможностях у противника мы заранее были обречены в борьбе с ним. Мы вступили в эту борьбу с запрограммированным проигрышем. Конечно, что-то пытались делать, но, как правило, с большим опозданием. И вот как раз на поле русской философии был проигрыш тотальный. Потому что ничего по религиозной философии, никаких книг, никаких работ у нас не публиковалось совершенно. А основные работы выходили по большей части в Соединенных Штатах Америки и Западной Европе.
Ни одной работы о славянофилах, например, не было. Хотя славянофилы никакие не антикоммунисты и ничего плохого против России не говорили, наоборот, только хорошее. Ни одной монографии не было о славянофилах. Тогда как на английском и французском их было несколько. Так же и по другим подразделам русской философии. Единственное, что у нас изучалось, хотя далеко не так адекватно, как следовало бы, это революционная мысль.
Отношение к собственному философскому наследию было одной из предпосылок нашего поражения в противостоянии с Западом. Мы вступили в конфронтацию, не зная толком своих собственных корней. Не имея возможности ничего противопоставить тому, что на Западе о нас писали. И это, конечно, тоже предопределило размывание, а потом и полный крах догматического марксизма. И сам марксизм у нас изучался достаточно выборочно и, так сказать, догматически. Хотя были, несомненно, творческие марксисты.
Корр.: Федоров может быть «позитивным радикалом» во времена ИГИЛ (организация, деятельность которой запрещена в РФ)? Он может ответить на некий запрос на радикализм, возникший в связи с кризисной ситуацией в мире, с кризисом смыслов?
Михаил Маслин: Философия общего дела Федорова по духу антиреволюционна. Федоров начинает с того, что отрицает саму идею индустриального прогресса, которая, как известно, выросла на почве Великой французской революции и дальше стала уже трансформироваться в социализм и разного рода, сначала утопические, потом другие построения и прочие. (Федоров, как и народники, отрицает прогресс в западном понимании и бичует современную ему западную науку. Но при этом предлагает для науки новый путь, связанный с обращением ее на нужды человечества как целого. Прогрессом он называет стремление организовать человеческое общество по тем законам, по которым существует природа — Ю.В.)
Что такое прогресс? Прогресс предполагает рост искусственных потребностей, чего не терпел, не выносил Федоров, потому что все это, все эти бирюльки, мешает реализации основной задачи — выполнить долг перед отцами. К индустриальному прогрессу он относился весьма критически. Есть такой последователь Федорова — художник Василий Чекрыгин (1897–1922), который в духе Федорова изобразил идею прогресса. Женщина раздвинула ноги и из ее чрева выпадают коптящие заводы, фабрики, гарь всякая.
Федоров никак не радикален и никак не революционен. Он скорее консерватор. Консерватизм его, конечно, культурно-философский, не политический. Политикой он никогда не занимался. Более того, в политике Федоров видел то же самое нерачительное и совершенно бездумное расходование человеческих культурных и других потенциалов. Он традиционалист, такой культурно-философский традиционалист. Он за сохранение устоев, за сохранение культуры, традиций. А многие его идеи просто навсегда сохраняют значение. Ну например, показателем уровня развития культуры, хоть национальной, хоть региональной, является то, как люди заботятся о кладбищах. Неухоженные кладбища, где грязь и неустройство, указывают на то, что и люди, чьи предки там покоятся, таковы. Поэтому кладбище, по Федорову, в каком-то смысле должно быть центром общественной жизни. Не в том смысле, что там какие-то шоу нужно устраивать, превращать кладбище в гульбище, как говорил он, но ухаживать за кладбищами, имея в виду свое отношение к умершим, которое есть показатель уровня культуры.
Корр.: Христос победил смерть, и в этом смысле, наверное, был революционером. А философия Общего дела Федорова, которая тоже ставит своей целью победу над смертью, воскрешение предков, разве она не революционна?
Михаил Маслин: Это вот как раз то, что Светлана Григорьевна Семенова, самый выдающийся исследователь наследия Федорова, называет активным христианством. Да.
Ну, казалось бы, смена одной буквы: не воскресение, как в христианском вероучении, а воскрешение. Вместо С — буква Ш. За этим стоит не просто вера в грядущее Воскресение Христово, а воссоздание всех когда-либо живших. И если говорить несколько упрощенно, то, например, и Гитлера надо воссоздать. Но не потому, что он достоин этого. Воссоздание нужно совершить с преображением. Злодеи будут преображены, они сделаются совсем другими, по сравнению с тем, какими были. Это активное христианство. Отсюда и указания Федорова на условность пророчеств о конце света. Он не принимал эти пророчества и считал, что его можно не только отложить, но и не допустить.
Федоров указывал на то, что для предотвращения апокалипсиса применимы все средства, в том числе естественнонаучные. Он следил за опытами, например, с вызыванием искусственных осадков. Регуляция природы — актуальная до сих пор идея Федорова.
Вообще Федоров — автор цельного учения. И религия, и естественные науки, и мораль, по его замыслу, должны строиться вокруг задач Общего дела. Революционен у Федорова новый принцип понимания человека. Человек не единица, не, так сказать, человек как таковой — да, субъект, да, индивид и даже личность, но представитель всего человеческого рода. Это совершенно новый взгляд на человека.
У меня был учитель — доживший почти до ста лет профессор Василий Васильевич Соколов (1919–2017). К русской философии он относился весьма критически. Имею в виду ту догматическую версию отношения к русской философии, которая была в советское время. Но познакомившись с сочинениями Федорова, он сказал: «Ну, я, наконец, понял, что у Федорова главное: хватит думать о самом себе — подумай об отцах!»
Много ли мы думаем об отцах? Молодому поколению внушается, что все идеалы и ценности, которые были в прошлом, надо завернуть и выбросить. Празднование Великой Победы называют милитаристским шоу. Происходит перевертывание веры в то хорошее, что идет от отцов. Сменяется то, что принято называть менталитетом. По нашему менталитету бьют манипуляторы общественным сознанием. Они бьют по болевым точкам, стремятся сменить нравственные и моральные ориентиры.
Любовь к родине. А че любить родину? Родина там, где хорошо. А лучше всех любовь к родине выразил замечательный русский философ Василий Васильевич Розанов: «Счастливую и великую родину любить не велика вещь. Мы ее должны любить именно когда она слаба, мала, унижена, наконец, глупа, наконец, даже порочна. Именно, именно когда наша „мать“ пьяна, лжет и вся запуталась в грехе, — мы и не должны отходить от нее… Но и это еще не последнее: когда она, наконец, умрет и будет являть одни кости — тот будет „русский“, кто будет плакать около этого остова, никому не нужного и всеми плюнутого. Так да будет…» Вот любовь к родине настоящая.
Сейчас на наши болевые точки давят идейные, антирусские противники. Россия — противник для многих не только стран, но и цивилизаций. Имя этим противникам одно — русофобы. Причем русофобы не так страшны внешние. Крайней формой внешней русофобии является война. Но, как известно, Россия от войн отбивалась. В истории России есть такой индекс всех войн, это Питирим Сорокин (1889–1968), великий русский социолог, вывел: на один год мирной жизни в России приходится два года войны.
Тем не менее Россия сохранилась, сохранились ее культура и государство. Россия — одно из самых старых государств. По сравнению с Россией Соединенные Штаты — это даже не мальчишка, это младенец. Но большую и более серьезную опасность представляют не внешние русофобы, не Гитлер, Наполеон, Карл ХII и так далее, а внутренняя русофобия. Эту градацию — внешняя и внутренняя русофобия — ввел великий русский поэт и дипломат Федор Иванович Тютчев. Тютчев видел проявления вот этой внутренней русофобии даже в самой царствующей династии Романовых. Он о смерти Николая I написал: «Не богу ты служил и не России». Это сильно сказано.