В связи с опасной близостью той темы, к которой мне надо переходить, — к разного рода конспирологии — считаю нужным еще раз обсудить соотношение того, что будет далее обсуждаться, с этой самой конспирологией.

Дело в том, что конспирологическое мировоззрение обладает почти абсолютной неуязвимостью. В самом деле, если миром управляет абсолютно непознаваемая, закрытая, тайная структура, то как вы можете опровергнуть ее наличие? Вы скажете, что опровержение состоит в отсутствии доказательств ее наличия? А вам ответят, что отсутствие доказательств ничего не опровергает. Потому что если система абсолютно закрытая, непознаваемая, тайная, то она ничем себя не обнаруживает. А именно такие обнаружения вмешательств, осуществляемых системой, являются доказательствами ее наличия и одновременно опровергают абсолютную закрытость системы, то есть саму предлагаемую модель. Бездоказательность поэтому есть доказательство существования. А доказательность — опровержение существования недоказуемого. Да, это всё из сферы казуистики, логических парадоксов. Но какова предлагаемая модель, таковы и порождаемые ею способы ее обсуждения. Если модель конспирологическая, то вполне правомочно считать отсутствие доказательств — доказательством наличия тайного, непроницаемого для постороннего наблюдателя всесильного ордена заговорщиков.

Идет процесс одним образом — заговорщики хотят одного. Меняется процесс — заговорщики посовещались и повернули руль в определенную сторону. Мало ли чего хотят заговорщики! Если эти заговорщики — евреи, а процесс повернулся в сторону уничтожения евреев, значит, заговорщикам это надо. Для чего надо? Ну, например, для создания Израиля. Или для заметания следов. Или для чего-то еще. На то они и заговорщики, чтобы постоянно оставаться в тени и вести себя так, чтобы у вас крыша поехала.

Поскольку заговорщики — это особая каста, то у них, знаете ли, мозги устроены иначе, чем у всех остальных. Поэтому они сколько угодно раз могут так запутать следы, чтобы у вас мозг, что называется, вынесло. Они ваш мозг выносят потому, что у них-то он другой. Какой он у них — этого никто не знает. Потому что они всемогущие и могут хранить свои тайны. А одна из этих тайн — устройство их мозга. А также его генезис и остальное.

Пока конспирология утверждает только это — она почти неуязвима. Ее ахиллесова пята в этом случае только в том, что она не должна включать в свое название слова «логос» или «логия», то есть познание. Да и вообще она должна написать тот короткий текст, который я только что написал, и замолчать. Потому что нельзя изучать то, что, обладая всемогуществом, хочет, чтобы его не изучали. Или изучали, выдавая ложные сведения. Поэтому речь должна идти не о конспирологии, а о конспиротезисе. Сформировал тезис, согласно которому всё в мире является продуктом заговора тайных непознаваемых сил, — и умолкай. А также перестань этим заниматься.

Как только этим начинают заниматься, а еще и открывать обществу ужасные тайны, конспиротезис превращается в конспирологию, но при этом само «конспиро» лопается как мыльный пузырь: либо тайные силы захотели что-то открыть, но тогда они перестали быть абсолютно закрытыми и тайными, либо они потеряли всемогущество и не могут скрыть свои секреты, а также наказать того, кто их открывает, и тогда какой смысл их изучать в качестве всемогущих и закрытых, если они разом и не всемогущие, и не закрытые?

Если общество является тайным, то в случае открытия тайны, невозможности своевременно заткнуть рот тем, кто хочет ее поведать, невозможности такого переустройства психики, при котором обретение тайны замкнет уста раз и навсегда, это общество должно самоликвидироваться. Или превратиться в обычную корпорацию, обычную элитную группу, обычный клан, борющийся с другими кланами за контроль над теми или иными ресурсами.

Если в кабинете у конспиролога шкафы забиты книгами, авторы которых сообщают о великих тайнах и при этом остаются живы, то либо авторы говорят о тайнах по воле могучих тайных структур, либо эти структуры не являются могучими, потому что не могут охранять главное — свои тайны.

Сообщив всё это читателю, который и сам вполне способен на подобные достаточно банальные выкладки, я должен спросить и себя, и читателя: «Находится ли хоть что-то за рамками подобной банальности?» Потому что если за этими рамками ничего не находится, то надо закрыть тему.

Но ведь наряду с сумасшедшими и циничными торговцами дутым товаром существовали и те, кто всю жизнь свою посвятили этой самой конспирологической проблематике, обладая при этом и высокоразвитым интеллектом, и полной психологической адекватностью, и высоким авторитетом в современном им обществе, не фыркавшем по поводу того, что такие-то и такие-то занимаются невесть чем.

Как же эти настоящие конспирологи, не имеющие совсем ничего общего с создателями попсы на конспирологическую тему и уж тем более с потребителями этой попсы, объясняли свои занятия? А ведь среди таких немногочисленных людей были не только ученые, но и представители еще более элитных и сопричастных власти профессий. Например, разведчики. Как они отвечали на вопрос о том, почему их занятие не носит заведомо бредовый характер, несмотря на явную принадлежность к разряду банальнейших парадоксов типа «если бог всемогущ и всесилен, то может ли он создать такой камень, который сам не сможет поднять?» Или, в случае конспирологии, «если орден всемогущ и скрывает свое существование и свои тайны, то как вы его можете обнаружить? И останется ли он всемогущим и всесокрытым в случае, если вы эти тайны обнаружите?»

Я несколько раз в своей жизни разговаривал с серьезными людьми, занятыми подобного рода исследованиями. Все они говорили по сути одно и то же. «То, что мы исследуем, — говорили они с большой неохотой, — не имеет рационального характера. Оно принципиально не может быть сведено к обычному тексту или даже к тексту, тем или иным образом зашифрованному. Не могут они быть сведены и к устному сообщению, как обычному, так и иносказательному. Все эти тайны представляют собой потоки образов, которые, в случае, если исследователь добился соприкосновения с этим потоком, начинают сокрушительно воздействовать на психику исследователя. Если исследователь — обычный человек, то такое воздействие может привести к двум результатам.

В лучшем случае поток образов втянет в себя исследователя. И исследователь закрытой структуры, являющейся держателем такого потока или его хранителем, окажется членом этой закрытой структуры. Говоря упрощенно, произойдет его посвящение. Изменится личность исследователя, его мышление и чувствование. И он уже никому ничего не расскажет, поскольку потеряет необходимость в подобного рода разговоре с непосвященными.

А в худшем случае исследователь сойдет с ума».

О том, что это такое, сказано, например, в стихотворении Шиллера «Истукан Изиды». Я уже знакомил читателя с этим стихотворением. Еще раз напомню, чем кончается это стихотворение:

«О, что бы ни было, я вскрою покрывало!
Увижу!» — вскрикнул он. — «Увижу!» — прокричало
И эхо громкое из сумрачных углов…
И дерзкою рукой он приподнял покров.
Что ж увидал он там?.. У ног Изиды в храме,
Поутру, недвижим, он поднят был жрецами.
И что он увидал? И что постигнул он?
Вопросы слышались ему со всех сторон.
Угрюмый юноша на них ответа не дал…

«Они либо нас затягивают в себя, либо сводят с ума», — говорил мне один из таких исследователей, человек очень сдержанный, высококультурный, психологически адекватный и в высшей степени статусный. «Выход только один, — сказал мне этот человек, — быть в энергетическом, сущностном смысле более сильным, нежели то, что ты раскрываешь. Более сильным и при этом другим».

Другой, ничуть не менее адекватный и столь же немаргинальный, исследователь говорил мне о том, что взаимодействие с исследуемым субъектом (именно с субъектом, а не с объектом) может быть затруднено не только в силу энергетической мощности потока образов, сводящего в силу такой мощности с ума любого, кто с ним соприкасается, или же превращающего такого соискателя истины в обычного посвященного. Вызов, по мнению этого исследователя, может состоять в непомерности информационного потока, освоение которого необходимо для раскрытия сокрытого.

«Один исследователь, — говорил мне этот человек, — как бы умен он ни был, не может правильным образом объять необходимую информацию. Когда он пытается это сделать, он своеобразным образом сходит с ума. Вы же видели таких людей, правда?

Они почему-то прежде всего перестают чистить ботинки и гладить брюки. А также бриться, соблюдать иные бытовые приличия.

Потом у них возникает специфическое косоглазие. Причем люди могут быть изначально разными, а косоглазие будет примерно одно и то же и легко узнаваемое.

Потом они теряют внятность речи. Они что-то знают, но ничего не могут вам рассказать. Точнее говоря, они начинают перечислять фактуры, потом эти фактуры запутываются, потом перечисляемые фактуры превращаются в зыбкое нагромождение фактов. Чаще всего эти люди обладают блестящей памятью и очень высоким интеллектом. Но это не помогает.

Не помогает в таком случае и создание обычных, сколь угодно крупных институтов. Потому что ни один такой институт не освоит специальным образом построенную информационную систему, которую, в силу ее гибкости, лучше называть субстанцией.

Вы никогда не сведете воедино потоки информации об этой субстанции, добываемые, например, обычным крупным спецслужбистским НИИ. Поверьте, Станислав Лем в своем «Солярисе» описывал не плоды собственной фантазии, а нечто реальное. Возможно ли исследование Соляриса с помощью обычного НИИ, сотрудники которого связаны между собой по долгу службы или даже в силу единого интереса? Солярис может быть изучен только другим Солярисом, который будет либо мощнее изучаемого Соляриса, либо признан тем Солярисом, который изучает, достойным того, чтобы познать изучаемое.

Но если вы создадите другой Солярис, то, во-первых, войдете в семейство Солярисов, и, во-вторых, полностью потеряете способность сообщать реальные сведения о Солярисах и солярисности тем, кто находится вне данного семейства.

Мы, — продолжал мой собеседник, — можем задействовать свой Солярис для защиты от других Солярисов того общества, которое другие Солярисы атакуют. Но мы не можем ничего рассказать этому атакуемому обществу. И в этом страшная трагедия нашей профессии. Она нас обрекает на одиночество. И постоянно искушает, ибо ты защищаешь свое обычное от чужого солярисного, а свое обычное и не понимает этого, и никакой помощи оказать тебе не может. И тогда возникает вопрос о том, почему это свое несолярисное для тебя более свое, чем чужое солярисное. В каком смысле оно свое? С кем и за что ты ведешь сражение, обрекая себя на холод и одиночество? Ну и что ты можешь ответить на подобное вопрошание самого себя о смысле своей борьбы?

Ты можешь только сказать, что это вопрошание от лукавого. И что оно представляет собой искушение. Но сколь долго подобные ответы по принципу «сгинь, изыди» и так далее, будут оказывать на тебя правильное воздействие?

Вышел дурацкий фильм Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны». И молодежь с соответствующими запросами пришла в экстаз: «Ах, великий Штирлиц».

А этот Штирлиц чем занимался в своем ведомстве? Через что его пропустили, чтобы принять в ведомство? Он никого не убивал, не пытал? Его не пропускали через такие вещи, после которых человечность ставится под вопрос или рушится? А ведь этот Штирлиц всего лишь занимался какими-то обычными делами. Его не в «Аненербе» внедряли. И не в Черный орден СС. Он мог выдержать воздействие системы, вобравшей его в себя, не изменившись изнутри, избежав того, что категорически нужно этой системе — человеческой сущностной трансформации. Крайне сомнительно, что это возможно. И уж если это возможно, то не на уровне семеновских двусмысленных сюсюканий об очистительном ритуале, состоящем в том, что ты в определенные дни печешь картошку в камине.

Ваш нынешний советник и наш бывший руководитель очень заботился о том, чтобы на вверенном ему объекте было много белочек, зайчиков и берез. Мол, люди должны причаститься родной природе и за счет этого стать неуязвимыми для тех воздействий, которые окажет враг после того, как люди окажутся на вражеской территории. Ну и как? Это помогало? Судя по результатам — не очень. А всё остальное быстро выдохлось. Коминтерн… Высокие красные смыслы…

Жан Тириар, как вы знаете, был бельгийским социалистом, бельгийским антифашистом, входил в Коминтерн. Его внедрили в СС, подвергли специальной обработке. Считается, что обработку вел Скорцени, но, возможно, в ней участвовал кто-то еще. В итоге этот самый Тириар стал очень рафинированным нацистом, сторонником не гитлеровского, а штрассеровского нацизма. Ну и, конечно, верным членом «Черного Соляриса». Он уже оттуда не выпрыгнул. Такая примечательная история.

Внедряют тебя для того, чтобы ты соприкоснулся с определенной сущностью. Если ты очень талантлив, то соприкасаешься с нею. И она тебя спрашивает: «Кто ты такой? Назови свое имя». Причем, под именем она имеет в виду не фамилию, имя, отчество, и не профессию — разведчик, коминтерновец. Она имеет в виду нечто большее. И если ты этим большим не обладаешь, то эта сущность или тебя перевербует, или сведет с ума.

Этот самый Юлиан Семенов был не настолько глуп, чтобы этого не понимать. А раз так, то ясно не только то, чей он исполнял заказ, но и то, в чем состояла сущность заказа. Чужой Солярис заказал сведение с ума профанов с тем, чтобы они в итоге или пели как кастраты у входа в храм Изиды, или вошли в этот самый чужой Солярис, и всё».

Я привожу читателю эти свои давние беседы для того, чтобы не оказаться ненароком уподобленным так называемым конспирологам. А также, заявив о своем предельно уважительном отношении к конспирологам подлинным, провести границу между их отношением к реальности и тем, что у меня сформировалось за много лет в виде собственной установки.

Я твердо убежден в том, что если бы у Коминтерна, в чью разведку, по-видимому, и впрямь, входил Тириар, была бы возможность наделять своего разведчика по-настоящему мощным именем, то Тириара бы не перевербовали. И что фактически основным вопросом является именно обретение подобного имени в момент, когда над миром нависла такая Тьма, по сравнению с которой Третий рейх — это слегка легкомысленная вариация на чересчур серьезную тему.

Те же люди, с которыми я вел беседы на тему о «силе красного имени», настаивали на чрезвычайной, почти неслыханной катастрофичности той ситуации, в которую вползает человечество. Они говорили о том, что по сравнению с этой чрезвычайностью любые чудовищные революционные потрясения — детский лепет. Что речь идет не о смене формации или уклада, не о какой-нибудь отдельной технологической революции, к которой человечество должно приспособиться. Нет, говорили они, речь идет о вхождении в очень узкую горловину. В такую горловину человечество входило в эпоху перехода от палеолита к неолиту. Или в эпоху перехода от неандертальца к кроманьонцу. Это вам не просто новый уклад, говорили они, это такой переход, в горниле которого может исчезнуть бóльшая часть человечества. А оставшаяся его часть совсем-совсем распростится с тем, что такому переходу предшествовало.

Первым, говорили они, рухнул в этом переходе Советский Союз. Красное имя оказалось недостаточно сильным. Красные скрепы оказались недостаточно прочными. То, что имя продемонстрировало слабость, а скрепы — хрупкость, ужасно, потому что теперь переход должен осуществляться без СССР и коммунизма. А это делает переход в тысячи раз более ужасным. Но ведь это объективно, говорили они, потому что переход испытывает на прочность скрепы и силу имени. Если даже в преддверии перехода искомых качеств Красное начало не обнаружило, то оно тем более не выдержало бы роста нагрузок. А они будут расти стремительно. И это все понимают. Это понимают мало-мальски компетентные структуры ООН, и это тем более понимают разнокачественные Солярисы. Они накопили много противоречий. Слишком много. И у них у всех нет ответа на вопрос о поведении в условиях такого перехода. Ни у кого нет этого ответа. Господствуют не Солярисы, а Его Величество Переход.

Что касается Солярисов, то они в лучшем случае способны предложить стратегию опережающего освобождения от определенных обременений, которые чудовищно затрудняют спасение хоть чего-то в условиях подобного перехода. Притом что одно из таких обременений — конечно же, гуманизм.

В том-то и дело, читатель, что судьба гуманизма в XXI столетии не может обсуждаться так, как обсуждается его же судьба на обычном историческом перепутье. Потому что имеет место не такое перепутье, а вхождение в эволюционную горловину. Очень немногие видят эту горловину, входящий в нее корабль под названием «человечество», узкие скалы по бокам, клокочущие темные воды. Остальные сидят в каютах и делают вид, что продолжается прежняя, негорловинная жизнь. И более того, жизнь нынешняя не только не более тревожна, чем предыдущая, но и напротив, более комфортна, менее подвержена разного рода свирепым конвульсиям. Нравы смягчились, человек угомонился. Мирный путь корабля либо будет почти бесконечно долгим и всё более успокоенным, либо закончится приходом в какую-то счастливую гавань.

Все, кто забрались в каюты данного корабля разного класса: от суперлюкса до трюмов — одинаково отрицают наличие горловины и факт начала вхождения в нее. А поскольку вхождение осуществляет большая система под названием «человечество», погруженная в еще более мощную систему под названием «бытие», то все процессы текут в одной системе отсчета как бы суперстремительно, а в другой системе отсчета — как бы очень и очень медленно.

В самом деле, с момента краха СССР и коммунизма прошло двадцать восемь лет. Прибавьте двадцать восемь лет к 1917 году. Получится 1945. Прошла Гражданская война, коллективизация, индустриализация, культурная революция, прошла Великая Отечественная война. Вот как быстро менялся мир тогда. И что теперь? Путин сменил Ельцина, Абрамович сменил Березовского? Один и тот же процесс с микровариациями в сторону большего или меньшего патриотизма?

С другой стороны, или, точнее, в другой системе отсчета, — всё поменялось радикально. Рухнул не только Советский Союз, но и Югославия. Фактически распалась Великобритания. Совершенно новое значение получили Индия и Китай. Рухнул Ирак, а значит, и весь Большой Ближний Восток. Невесть что творится в Азии и Африке. На подходе новая волна катаклизмов в Латинской Америке. США явили миру совершенно новый оскал. Человечество вовлечено в паутину интернета, что ранее было категорически непредставимо.

Посреди Европы зачем-то, вопреки всей системе декларируемых стандартов, возникло ощерившееся нацистское государство под названием Украина, которое зачем-то подымает на щит Бандеру, хотя все стандарты требуют того, чтобы этого не было. Вся обычная рациональность, повторяю, требует, чтобы этого Бандеру убрали хотя бы с фасада создаваемой системы. Но его настойчиво помещают именно на фасад. И при этом говорят о недопустимости нацификации Европы, указуя в виде симптомов такой нацификации на очень умеренно консервативных европейских политиков. А Бандеру не замечают. Хотя для того, чтобы его убрать с фасада, нужно легкое мановение той руки, которая гладит по головке рычащее бандеровское чудовище и говорит: «Какое же ты хорошее, какое же ты кусучее, какое же ты полезное!»

Кто-нибудь настолько ослеп, чтобы не видеть подобного странного мистериального действа? Огромное число участвующих в этом действе суперпривилегированных статистов орет о том, что в новом мире нет места не только колли и сенбернарам, но и болонкам, потому что они слишком кусучие, а мир требует, чтобы такая кусучесть была изведена на корню. Но бегают все статисты по площадке, в центре которой находится достаточно мирное существо, которое терзают уколами, навязывая ему роль адского пса Цербера.

Существо стонет и говорит: «Да не гожусь я для этой роли».

А ему на это отвечают: «Годишься, годишься! Еще три-четыре укольчика, и зарычишь, как надо. И зубки вырастут, и всё остальное».

Повторяю, три тихо сказанных слова, а, возможно, даже одно — и Бандера уйдет с фасада, укольчики прекратятся. Возникнет совершенно приличная, маргинально-европейская (то есть нищая и одновременно пристойно вялая) Украина, которая гораздо более убедительно будет играть роль жертвы русского империализма. Но никто не говорит этих волшебных слов, хотя все их знают.

Порошенко вызывают в США или на заседание какой-нибудь там семерки, причем, конечно же, в отсутствие России. И говорят: «Бандеру убери с фасада. Запрети зиговать. Научи всех правилам приличия. Убери бандеровский дурдом. Создай нормальную стандартную систему образования. Крои приличную невинную харю и говори о толерантности. Подари русским украинцам какой-то минимальный набор возможностей или смирись с их уходом — тебе же удобнее будет править остальной страной. Посади самых оголтелых бандитов. Мы тебе поможем, иначе хуже будет».

То же самое говорится еще десяти людям. И на этом всё кончается. Бандеровское озверение перестает навязываться мирному и доброжелательному существу. Его перестают терзать безумными инъекциями. Оно, существо это, умиляется душой и начинает восстанавливать привычные для него нормы бытийственности. Никто не хочет видеть, что происходит прямо обратное? Никто не понимает, что такому мирному существу будет проще играть роль жертвы русского безумия? Значит, этому существу не роль жертвы навязана, а другая роль? Какая?

Изготовлено, к примеру, сто изделий, каждое из которых может уничтожить многомиллионный город. А городов таких как раз и есть сто. Довольно изделий? Нет. Их изготавливают тысячу. Тоже мало, надо больше. А каждое изделие должно стать в десять раз более мощным. Об этом все говорят, и никто не задается одним единственным вопросом — для чего нужны эти изделия в таком количестве? ДЛЯ ЧЕГО? Никто не может остановить их изготовление? Полно! Значит, они для чего-то нужны. Как и ИГИЛ (организация, деятельность которой запрещена в РФ)! Как и Бен Ладен! Как и Бандера! Как и многое другое! Это ли не симптомы вхождения в горловину?

Повторяю: корабль входит в нее. Невероятно малое число людей видит это вхождение. Потому что никому нет места на палубе или в рубке. Потому что и с палубы убежали, и рубку хотят покинуть. Или же так затемнить стекла в рубке, чтобы ничего не видеть. Всё законопачено. В законопаченных, почти герметических помещениях кушают, сношаются, меняют пол, торчат в интернете, развлекаются, корчатся в конвульсиях воющей бездуховности. И при этом чувствуют запах горловины. Ее всепроникающее дыхание. И от этого особенно бесятся. Корабль не просто входит в горловину, которую этот корабль может либо пройти с относительно малыми повреждениями, либо не пройти и потонуть в темных водах между черными скалами. Корабль будет менять очертания, потому что горловина живая. Корабль будет с этой горловиной интенсивно общаться. Грядущие банальные и одновременно загадочные бытовые таинства не имели равных в истории.

Можно ли в этих условиях не обсуждать судьбу корабля, его сменяющиеся обличия, сущность горловины и, наконец, судьбу пассажиров, которые пока что изолировались от происходящего, но вскоре уже не смогут продолжать подобную изоляцию? И можно ли обсуждать происходящее вне обсуждения тех Солярисов, которые, конечно же, не являются абсолютно невидимыми и абсолютно всемогущими? Но могут воздействовать на очень и очень многое, определяя этими своими воздействиями судьбу корабля, то бишь судьбу гуманизма в XXI столетии. А заодно и судьбу человечества во всех его возможных обличиях.

(Продолжение следует.)