Невзирая на попытки довольно шумной, но достаточно узкой либерально настроенной группы нашего общества свести День Победы ко «дню памяти», пока что в общественном сознании существует отдельная дата, ассоциируемая с этим названием. Конечно, это 22 июня.

Каждый год, спустя полтора месяца после празднования Победы, страна вспоминает и о том, как начиналась для нас самая страшная война в нашей истории и истории человечества.

«День памяти и скорби» не зря даже официально именуется именно так. Эта дата действительно разделила историю для СССР и всего мира на «до» и «после». Советскому народу, чтобы сохранить саму возможность существования «после», пришлось перенести тяжелейшие испытания, принести колоссальные жертвы и проявить небывалый героизм.

И если 9 мая — это, пусть трагичный, но величественный Праздник, то дата 22 июня всегда была иной. Всё, что связано с этой датой, наполнено в массовом сознании смыслами, аналогичными еврейскому «Никогда больше» по поводу холокоста. И это правильно.

Вот только война со времен Великой Отечественной изменилась кардинально. И речь вовсе не о совершенствовании танков и самолетов.

Хотя граждане СССР не сразу распознали, какой враг вторгся на их Родину, они всё же имели дело с противником, которого можно было громить на полях сражений. И довольно быстро стали это делать, пусть даже локально, в отдельных боях.

Чтобы сейчас осознанно повторять «никогда больше», надо, как говорят военные, «оценить обстановку». Если сделать это честно, то трудно будет не заметить, что наше современное «22 июня» уже давно случилось и война также идет не на жизнь, а на смерть. Только ведется она другими средствами. И они таковы, что в них куда труднее распознать угрожающую нам смерть, нежели в танках с крестами на бортах. Но от этого они не менее губительны.

Ведь чтобы сегодня это «никогда больше» сохраняло свое значение, необходимы эффективные механизмы передачи от поколения к поколению памяти и способности воспринимать уроки, пускай горькие и тяжелые. Иначе наследники наследников победителей будут вкладывать в эти слова совершенно иное звучание. Если вообще будут что-то вкладывать.

Носители живой истории и памяти о войне, те, для которых война была частью их жизни, — пока еще есть среди нас и могут делиться своими воспоминаниями. Но их уже осталась малая горстка, и время неумолимо сокращает их ряды. Пройдет еще несколько лет, и последние ветераны уйдут…

И с чем мы останемся? Как и кому будем передавать значение, смысл, горечь и боль прошедшей войны? Откуда возьмутся те историки, поэты, писатели, музыканты, которые создадут что-то равнозначное поэзии Твардовского или Ленинградской симфонии Шостаковича?

Эти вопросы неизбежно выводят и на более общий и масштабный вопрос — что у нас вообще с восприятием истории?

Увы, чрезвычайно иллюстративным примером здесь является ситуация с «Бессмертным полком».

Трудно отделаться от ощущения, что живое, хотя и не лишенное двусмысленности народное желание наполнить праздник чем-то большим, нежели официозные парад и салют, — определенную часть власти попросту пугало. А ну как переизбыток общественной энергии начнет жить сам по себе? Куда он будет поворачивать процессы? Как его обуздывать?

На помощь таким осторожным представителям власти, очень схожим с тем предусмотрительным персонажем горьковского «Данко», затоптавшим его пламенное сердце, видимо, чтобы не было пожара, — пришел коронавирус. Он оказался очень удобным предлогом для переноса акции в омертвляющий «виртуальный» формат. И в нынешнем году этот перенос повторён.

Стремление власти максимально формализовать и лишить жизненной энергии это явление видно невооруженным глазом. Возникнет ли в народе привычка праздновать День Победы с усеченным (виртуальным) «Бессмертным полком», или эта недавно зародившаяся традиция, несущая большой человеческий смысл, вообще сойдет на нет — пока вопрос открытый.

Чтобы передать что-то от человека к человеку (или от поколения к поколению), будь то жизненный опыт или память, нужно, чтобы передаваемое было «живым». Невозможно по-настоящему делиться памятью омертвевшей. Если она мертва — ее не смогут передать и не захотят воспринять.

Жива ли память о войне? Ответ на этот вопрос уже сегодня не очевиден. Но еще более сложной станет ситуация в ближайшее время, когда мы — поколение, заставшее многих ветеранов, смотревшее множество фильмов и читавшее взахлеб книги о войне, — останемся единственными ее носителями. Повторюсь — что и как мы сможем передать следующему поколению?

Если бы память омертвляли лишь время и внешние враги, чьей задачей по определению является подрыв всего, что может укреплять страну, ситуация не выглядела бы столь угрожающей. Но ведь «омертвители» вовсю работают среди нас самих, причем не всегда со злым умыслом.

Что «наследники наследников» могут почерпнуть о войне из современных отечественных фильмов? Или исторических книг (художественных, как кажется, вовсе нет)?

Стоит ли удивляться, что молодое поколение, посмотрев, как современные интерпретаторы истории Зои Космодемьянской вещают с экрана о готовности жертвовать жизнью «за трамвайчик» или «за булочку» — а именно к этому сведено создателями фильма понимание Родины, — готово плясать на мемориалах Вечного огня и чуть ли не жарить на нем шашлыки?

И разве это единичный пример? Напротив, трудно с ходу назвать современный фильм о Великой Отечественной, который можно было бы показывать молодежи без опасений за формирование негативного восприятия образа войны.

А откуда они должны взять правильное восприятие? Пока еще большую часть дееспособного населения страны составляют люди, хотя бы краем зацепившие советский период и сформировавшие свое восприятие на базе советских ценностей. Не стоит преувеличивать это влияние, но всё же взрослый, которому за тридцать, скорее всего, смотрел «Они сражались за Родину» или «В бой идут одни «старики».

Однако год за годом подрастают «россияне» (и тут этот ельцинский конструкт к месту), не читавшие о войне и не смотревшие советских фильмов. Поскольку общественный запрос на «советизацию» пока еще чувствуется, для этой молодежи и снимают «Сталинград», «Т-34» или упомянутую «Зою». Но выхолащивая из них всё, что имеет отношение к живой памяти. И «память» становится фальшивой. Ее-то мы и передаем.

И надо признать, что планомерное влияние подобных «источников знаний» уже давно превзошло по силе воздействия на общество эффект от возможной деятельности ветеранов. Потому что «уроки мужества» проводятся обычно раз в год, а культурная среда, формируемая современными поделками о войне, влияет каждый день.

Признаки осознания масштабов этой проблемы появляются, как ни удивительно, даже в верхних эшелонах власти. Зазвучали слова о «ментальных войнах» против самосознания и идентичности нашего народа. Вот только вышеупомянутые кинопродукты, которые очень похожи на снаряды в ментальных войнах, создаются не без ведома, а иногда и при прямом участии тех, кого назначили ответственными от власти за противодействие атакам идеологического неприятеля. Неужели пресловутое либеральное «я художник, я так вижу» важнее, чем уже осознаваемый подрыв «основы» и «скрепы», о которой так любят говорить наши руководители по отношению к Великой Отечественной войне? И где тот рубеж, после которого власть опомнится и возьмется за голову?

В 1941 году советским воинам приходилось вести очень тяжелые бои. Командование с ужасом видело потерю огромных территорий и «котлы» окружения, в которых гибли сотни тысяч красноармейцев, но понимание рубежей, которые отдать врагу нельзя ни в коем случае, всё равно сохранялось.

Великий Твардовский писал об этом в стихотворении «Я убит подо Ржевом»:

Нам достаточно знать,
Что была, несомненно,
Та последняя пядь на дороге военной,
Та, последняя пядь, что уж если
оставить,
То шагнувшую вспять ногу некуда
ставить.

Где эта пядь сегодня?

Но мы ведь знаем ответ. По крайней мере, точно знаем, от кого его получить. Каждый, выходивший на «Бессмертный полк» с портретом воевавшего деда, прадеда или другого родственника, точно знает это.

Те люди на портретах приняли бой 22 июня. Они отступали, сражались, выходили из окружений, трудились в тылу, переносили тяготы блокады, гибли, но наконец побеждали. И победили.

Не пора ли спросить себя: «Как же так получается, что при наличии почти в каждой семье воевавших предков, нам вообще надо разговаривать о проблеме сохранения памяти о войне?»

Ответ на этот вопрос будет неприятным. Прежде всего, потому что он не может не быть персональным. Если в десятках миллионов семей с памятью о войне всё в порядке и дети про свершения предков всё знают от родителей, то откуда берутся те семьи, отпрыски которых могут осквернять памятники?

Если же ситуация иная — не пора ли этот порядок навести? Или признать честно, что лицо на старой фотографии не вызывает никаких эмоций, что память окончательно умерла. И не лгать себе и предкам. Не выходить ни на какие шествия. Благо, власти будут этому охлаждению интереса сдержанно, но очень проникновенно радоваться.

Пока, при всей пышности салютов на День Победы и размахе поминальных мероприятий 22 июня, складывается впечатление, что русский народ, быть может, не до конца сознавая это, решил-таки выйти на разговор по душам с предками. Это случилось, когда «Бессмертный полк» стал массовым. Вот только по-настоящему разговора не произошло. Вместо него повисло молчание. Предки смотрят с фотографий на то, что сделали с их страной потомки, и ждут, когда же им что-то скажут. А потомки вдруг поняли, что увертки кончились и что надо говорить всерьез, и постепенно осознают, насколько этот разговор для них будет тяжелым.

Вместо болезненной, трудной, но важной беседы, без которой и живую память по-настоящему сохранить нельзя и никакое исцеление невозможно, нынешнее поколение стоит перед предками и молчит. И это тягостное молчание длится год за годом, становится всё тяжелее и нестерпимее. Но его нельзя длить бесконечно.

Кому-то может показаться, что коронавирус дал чудесную отсрочку перед началом этого разговора, но на деле он крайне усугубил ситуацию.

Или мы решимся, наконец, им что-то сказать, или бесконечное молчание надоест обеим сторонам. Разговора не произойдет и связь поколений, попыткой восстановления которой стал «Бессмертный полк», окончательно разорвется.

И 22 июня перестанет быть днем памяти, потому что мы ее лишимся. Да не будет так.