Продолжая серию статей, посвященную Ибероамерике и фашизму, нужно написать об испанских детях, эвакуированных во время Гражданской войны из Испании в СССР.

Два события первой четверти ХХ века — Октябрьская революция 1917 года в России и создание советского государства — стали мощным идеологическим толчком для интеллигенции всего мира. И прежде всего — для творческой интеллигенции. Вопрос о том, что жизнь несправедлива, и эту несправедливость можно и нужно исправить, встал ребром. Французы Антуан де Сент-Экзюпери и Луи Арагон, испанец Федерико Гарсиа Лорка писали о том, что человека нужно освободить от нищеты и дать ему возможность реализовать спящий в нем творческий потенциал.

Левые идеи обретали авторитет и привлекательность для всё большего числа людей. Те, кто видел в этом для себя смертельную угрозу, прилагали огромные усилия, чтобы не дать левым идеям распространиться по миру.

В 1936–1939 годах война против левых идей, против возможности воплотить справедливое жизнеустройство в реальности началась в Испании. Правые силы выступили против республиканского Народного фронта, зашедшего, по их мнению, слишком далеко в своем желании поменять устройство общества.

Правые выступили за сохранение латифундий, привилегий и неравенства, обрекающего большинство на физическую и духовную неполноценность. Оказанный им отпор был недостаточен для того, чтобы уже в 1930-х годах раздавить фашистскую гадину, которая еще только начинала свою экспансию. Как с сожалением говорит одна из участниц событий — женщина, эвакуированная ребенком в СССР во время войны в Испании: «Я порой думаю, если бы весь народ взялся против Франко, мне кажется, и 1941 года не было бы?»

Но вопрос можно поставить и иначе. Что было бы, если бы в Испании левые силы не смогли сделать то, что они сделали? А они продержались три года, показав всему миру примеры героизма. В том числе они создали такой необычный в мировой практике прецедент, как воспитание в коммунистической стране детей, известных в России как «испанские дети», а в мире — как «дети войны».

Важность испанских событий была очевидна. Воевать на стороне Республики в Испанию приехали Джордж Оруэлл, Эрнест Хемингуэй, Антуан де Сент-Экзюпери.

Чилийский поэт и писатель Пабло Неруда вспоминает в книге «Признаюсь: я жил», что стал коммунистом во время войны в Испании, хотя и получил членский билет гораздо позднее в Чили. Он рассказывает, что его, исполнявшего в тот момент в Испании обязанности консула Чили, гражданская война в Испании заставила выбрать путь в жизни.

Неруда вспоминает, чем были наполнены будни Мадрида осенью 1936 года, когда к городу все ближе подступала линия фронта. Он описывает, как по городу ходили анархисты, «патлатые и бородатые, в ожерельях и браслетах из пуль, точь-в-точь ряженые на этом карнавале-агонии, предсмертной агонии Испании». Неруда рассказывает, как еле спас от расстрела известного испанского поэта Леона Фелипе. Его, чьим стихам анархисты симпатизировали, чуть не убили за неловкое движение в дверях кафе, он задел кого-то из «своих чересчур обидчивых единомышленников».

Неруда пишет: «В слепой мадридской ночи, кишмя кишевшей подобными бандитами, коммунисты были единственной организованной силой, и именно они посылали войска сражаться с итальянцами, немцами, марокканцами и фалангистами. И они же были той моральной силой, которая поддерживала сопротивление и антифашистскую борьбу».

Похожие воспоминания оставил глава республиканской авиации Игнасио Идальго де Сиснерос. По его словам, решающую роль в обороне Мадрида сыграли коммунисты. Его начальник, министр авиации и морского дела Индалесио Прието, был исполнен пессимизма. Он сообщил Сиснеросу, что республиканское правительство переезжает в Валенсию, положение Мадрида критическое, помощь от СССР прибудет слишком поздно, а потому необходимо эвакуировать персонал и учреждения — город уже не спасти.

Но на деле Мадрид показал всему миру пример героизма и силы духа. Войска Франко сумели войти в Мадрид только в конце марта 1939 года — после того, как война Республикой была проиграна. На одном из плакатов-растяжек в осажденном Мадриде было написано «Мадрид станет могилой фашизма». Город, к сожалению, не смог стать могилой фашизма — такой могилой позже станет Сталинград. Но Мадрид, безусловно, показал пример стойкости и силы духа.

Сиснерос указывает, что битва за Мадрид была выиграна благодаря тому, что народ — поначалу растерявшийся — встал на защиту города. А произошло это после того, как правительство послушалось коммунистов и стало создавать регулярную армию. Он пишет: «Самое большое впечатление произвели на меня коммунисты, которые с самого начала мятежа проявляли исключительную самоотверженность. Они упорно убеждали правительство и остальные политические партии в необходимости создания регулярной армии. Я необычайно удивлялся и возмущался тому, что о таком совершенно очевидном деле приходилось спорить».

В итоге Сиснерос, испанский аристократ и генерал, решил вступить в Коммунистическую партию Испании.

Но надо еще раз подчеркнуть важный фактор, сделавший возможной защиту Мадрида: жители Мадрида не пали духом.

Сиснерос рассказывает, как он, выйдя от своего начальника Прието в самом мрачном настроении, шел по городу и попал на бульвар Прадо. У руин отеля «Савой» столпились люди, провожавшие детей. Детей эвакуировали из города, так как Мадрид подвергался постоянным бомбардировкам со стороны немецкой и итальянской авиации. До момента появления в небе советских истребителей фашистские самолеты бомбили город совершенно безнаказанно.

«Мое настроение еще больше упало,  — говорит Сиснерос. — Родители не скрывали слез. Дети, глядя на них, плакали навзрыд, а некоторые отчаянно кричали и не хотели садиться в машины. Наконец колонна тронулась в путь».

То есть люди упали духом и не могли в такой ситуации ни мобилизоваться, ни помочь детям, которые, конечно, смотрели на взрослых и впитывали их состояние и настроение.

Неожиданно к людям, которые уже начали расходиться, подошли три молодых парня, пишет Сиснерос. Один из них встал на скамейку и обратился к собравшимся с уверенностью, которая привела Сиснероса в изумление. «Он стал убеждать, что не стоит расстраиваться, ибо для детей в Леванте созданы хорошие условия и там они будут в большей безопасности, чем в Мадриде, который окружен врагами. Единственный способ спасти столицу — всем, и мужчинам и женщинам, стать на ее защиту. Уже начато строительство окопов, но не хватает людей. Теперь, когда дети уехали и они стали свободнее, он призывает их немедленно отправиться возводить укрепления», — вспоминает Сиснерос.

Члены Союза объединенной социалистической молодежи провели такие «митинги-молнии» по всему городу. Благодаря этому число добровольцев, готовивших город к обороне, быстро выросло, люди смогли мобилизоваться на защиту столицы.

Эвакуация детей из Мадрида была вынужденным, но необходимым шагом. Поэт Леон Фелипе с горестью описал то, что видел во время бомбардировок Мадрида.

«Я считал мертвых этой осенью на Бульваре Прадо, я ходил ночью по этой смеси из человеческих останков, и они долго еще оставались на подошвах моих башмаков.

Я считал мертвых на площадях

и в парках,

Я видел ребенка с разбитой головой, склоненной над его велосипедом, на пустынной площади, потому что все укрылись в убежищах.

18 ноября, только в одном подвале, я насчитал триста мертвых детей».

Известный испанский поэт Хуан Рамон Хименес в начале Гражданской войны взял к себе в дом четырнадцать детей, оставшихся без родителей. И, получив пост культурного атташе в Америке, начал в Америке сбор средств для спасения испанских детей.

Одним из событий, потрясших Испанию и весь мир, стала бомбардировка баскского города Герника немецким легионом «Кондор» 26 апреля 1937 года.

Испанское правительство обратилось к Красному Кресту с просьбой помочь с эвакуацией детей в безопасное место. Часть детей к тому моменту уже остались сиротами, у многих отцы воевали, и оставшиеся дома матери не могли прокормить семьи. В результате дети болели и голодали. Принять у себя детей из Испании согласились многие страны. В итоге около 20 тысяч детей было эвакуировано во Францию, 5 тысяч в Бельгию, 4 тысячи в Великобританию, 800 в Швейцарию, 455 в Мексику и т. д. В СССР было отправлено 2 895 человек. В эвакуацию отправлялись дети от 3 до 14 лет. Всего с 1937 по 1939 годы из Испании эмигрировало 36 тысяч детей.

Первая экспедиция в СССР отправилась в апреле 1937 года из Аликанте. Вторая экспедиция — из Бильбао в июне 1937 года. Это была очень своевременная мера — уже через пять дней после вывоза детей республиканцы были вынуждены оставить Бильбао. Третий пароход с детьми отправился из Хихона. Последняя экспедиция отправилась в Советский Союз в ноябре 1938 года. Дети ехали из Барселоны до границы с Францией, а дальше из порта Гавр плыли в Ленинград на теплоходе «Феликс Дзержинский».

Бо́льшая часть эвакуированных испанских детей была из северных провинций, из Астурии и Басконии.

Воспоминания уже повзрослевших испанцев дают возможность восстановить обстановку, при которой происходила эвакуация. Многие очень боялись того, что их корабль подвергнется обстрелу. Так, Антолина Эчеваррия Агирресабль рассказывает, как по пути им встретился фашистский испанский корабль, обстреливавший ее родной город Сан-Себастьян: «он пушки нацеливал, а мы все на палубе были». До отъезда девочка попала под ту самую жестокую бомбардировку Герники. Уже из Герники она приехала в Бильбао и оттуда отправилась в далекое путешествие в СССР.

Арасели Руис Торибьос, родившаяся в Хихоне, рассказывает, как военный корабль, обстреливавший город, охотился за кораблем, на котором дети плыли до Бордо.

Многие из отправленных в эвакуацию детей уже испытали весь ужас войны. Чарито Лоренция пережила смерть отца, горняка из Астурии. Он был убит на глазах девочки. А сама она бежала из фашистского плена к республиканцам.

Бланка Аргуэллес Гутьеррес рассказывает, что ее отца, секретаря коммунистической партии, после начала войны фашисты искали по всей Астурии. Мать посадили в тюрьму, сестра умерла, заболев в концлагере. Отца в итоге нашли и расстреляли, он похоронен в братской могиле в Овьедо. Расстреляли также его брата, и родные до сих пор не знают, в каком месте, ставшем братской могилой, он похоронен. Бланка констатирует: «Мне было 8 лет, я была слабенькая. Приехали в Советский Союз в ноябре месяце, и у меня началась скарлатина, потом другая болезнь. Если бы я осталась здесь, меня бы на этом свете не было, я уже была бы под землей».

Первые — довоенные — годы, проведенные в СССР, испанцы вспоминают как самые счастливые. Многие помнят, как горячо их встречали. Мануэль Арсе в своей книге «Воспоминания о России» пишет: «В Ленинграде на пристани нас встречала огромная толпа, все нас приветствовали, махали руками, пытались обнять, что-то кричали. Нас отвели в большой дом, где нас искупали, провели санитарный осмотр, затем одели в новую одежду (мальчиков одели в матросские формы) и устроили нам настоящий банкет…»

Приехавших в СССР маленьких испанцев не отдали в семьи, а воспитывали всех вместе, в детских домах. Часто этот факт в современных публикациях преподносится с оттенком осуждения: мол, во всех других странах все было, как у людей, и малышей поместили в семьи. И только в СССР их зачем-то поместили в детские дома.

В СССР действительно вопрос о жизни детей из Испании решался совсем в ином ключе — не так, как в других странах. В Европе испанских детей распределили по семьям, так как речь шла только о том, чтобы не дать детям погибнуть у себя на родине от бомбежек. Никакой другой цели принимающая сторона перед собой не ставила, да и ставить не могла. В СССР правительство стремилось не только накормить и вылечить детей. Одной из главных задач стало их воспитание. Детей надо было воспитать как испанцев и как коммунистов. Они должны были вернуться на родину и стать достойными членами общества.

Выросшие в СССР испанцы с огромной благодарностью вспоминают о том, что сделал для них Советский Союз. Бланка Аргуэллес Гутьеррес говорит, что благодарна Сталину за то, что он не дал усыновить испанских детей. «Нас хотели усыновить, и он сказал, что нет — мы рано или поздно должны вернуться в свою страну, там у нас родители».

Арасели Руис Торибьос рассказывает с сожалением: «Нашу историю должны знать все, потому что это же ужас — из Испании с 1937 до 1939 года выехало 36 000 детей — это же целое поколение. И жизнь испортили очень многим, потому что не все имели счастье попасть в Союз. Те, кто попали в Бельгию, Францию, Англию, их удочерили, они потерялись.

Были случаи, в волонтерский центр, где я работала, приходили люди, и рассказывали: «Умирала моя мать, и она говорила при смерти: „Ты испанка, я тебя удочерила, ты найди своих“. Им поменяли всё — имя, фамилию. Бедные люди, мне их было жалко. Не осталось никаких данных. Они забыли, как их зовут, забыли испанский язык. Как же найти, если она сама не знает, кто она? Мы не потеряли эти данные: все знали, где родился, когда родился, как зовут, кто отец, кто мать. Поэтому мы рады, что попали в Союз, в Союзе было запрещено отдавать детей в семьи».

В СССР дети были помещены в детские дома, созданные в удобных санаториях и домах отдыха. Детские дома располагались в самых разных городах СССР: в Пушкине, в Обнинске, в Болшево, в Одессе. Летом дети отдыхали на море в пионерских лагерях, в том числе в Артеке.

Одним из главных вопросов стал вопрос воспитания и образования испанцев. Преподавание велось на испанском языке, чтобы дети не забывали родной язык. Русский был одним из изучаемых предметов. Специально для испанских детей были переведены на испанский учебники по основным дисциплинам, а также изданы учебники по географии и истории Испании, переводились произведения классической русской и испанской литературы.

Антолина Эчеваррия Агирресабал подчеркивает: «Надо сказать, что Советский Союз много сделал. Первое, что сделал — чтобы мы не забыли свой родной язык. Мы наравне с русским проходили испанский язык, у нас были учителя испанские».

Частью персонала, работавшего с детьми, стали те, кто сопровождал детей из Испании — их родные, учителя, врачи. Среди них были беспартийные, а также члены Коммунистической партии Испании, Социалистической партии Испании, Объединенной социалистической молодежи Испании и Объединенной социалистической партии Каталонии. Не все взрослые испанцы имели навыки, способности и знания, чтобы заниматься с детьми. И совсем не все готовы были разделять советские ценности. Испания была традиционной религиозной страной, со своими устоявшимися представлениями и традициями.

Но вопрос с преподаванием и преподавателями так или иначе решался, в том числе с помощью привлечения русских учителей со знанием и без знания испанского языка.

Дети постоянно находились под опекой Компартии Испании и ее руководителей. Генеральный секретарь Компартии Хосе Диас подарил им библиотеку классической литературы, в гости к ним приезжала Долорес Ибаррури, решавшая и сложные вопросы воспитания, и вопросы, касавшиеся тех или иных нужд детей.

Особое внимание уделялось здоровью детей, так как не все приехали в СССР здоровыми, и не все легко адаптировались к новым условиям, в том числе климатическим.

Важное место занимало не только школьное образование, но и творческое воспитание детей. В детдомах были организованы кружки художественной самодеятельности, в ноябре 1938 года испанские дети даже выступили на торжественном концерте в Большом театре. Детей водили по музеям и выставкам. Многие из них с успехом занимались в спортивных секциях. Почти все вспоминают этот период времени как счастливый и беззаботный. Дети писали домой письма, в которых просили родителей не волноваться. В свою очередь сами они выражали в письмах тревогу по поводу того, как там их родные, что с ними, не голодают ли они в то время, как их дети «едят, как короли и спят, как принцы». Эти письма теперь находятся в испанских архивах, так как франкисты не передавали их адресатам.

Счастливое время закончилось с началом Великой Отечественной войны. Испанские дети столкнулись со всеми сложностями, которые переживали в тот момент все советские люди: холод, голод, эвакуация, бомбежки, тяжелая работа. В то же время от детей и их воспитателей требовали использовать любую возможность для учебы. В местах эвакуации оборудовались классы. Занятия продолжались в самых тяжелых условиях, несмотря на то что не хватало бумаги, учебников, было холодно и голодно. Одной из целей занятий было не дать детям забыть родину и испанский язык.

Испанские дети рвались на фронт, но установка партии была в том, чтобы они учились, осваивали рабочие профессии и получали высшее образование. Как правило, испанцы вспоминают время войны как неизбежно тяжелое, так как сложно было всей стране. Бланка Аргуэллес Гутьеррес говорит в интервью: «Мы жили другой жизнью — капиталистов не было, всё было народное. Когда говорят что-то плохое про СССР [репатриированные], я вспыхиваю. Предатели, traidores! Потому что это люди неблагодарные. Советский народ сделал все, что мог. Во время войны все голодали. Мне даже хотелось плакать. Нас кормили, дали учебу. А ты говоришь, что в СССР плохо ели? Когда говорят плохо про Союз [те, кто там не был], первое, что я спрашиваю „Ты был там?“ Нет, ты не знаешь, ты только слышал. А я там была и тут. Тебе не нравятся мои идеи? Дело твое. Но я могу сказать, где, что и как».

После окончания Второй мировой войны встал вопрос о том, могут ли испанцы вернуться на родину. Общая установка партийного руководства СССР заключалась в том, что испанцы не должны возвращаться в Испанию, где правит Франко. КПИ во главе с Долорес Ибаррури считала, что на родине испанцы будут подвергаться преследованиям.

После окончания войны сохранялась надежда на то, что фашистский режим Франко удастся свергнуть, и до 1948 года СССР поддерживал идею коммунистов Испании продолжать в Испании партизанскую войну. Несмотря на то что последние партизанские отряды в горах Испании были разгромлены Франко только в 1967 году, уже к 1950 году стало окончательно понятно, что Запад не допустит свержения Франко и прихода к власти левых сил.

На фоне такой сложной политической обстановки возвращение в Испанию детей из СССР было фактически невозможно. Сами испанцы высказывают в связи с возвращением и свои как прагматические, так и идеологические соображения.

Томас Нуньо Ораа, родившийся в Бильбао, эвакуированный в СССР и вернувшийся в Испанию в 1960 году, говорит в интервью: «Я с семи лет в Союзе, жил под Москвой, в Красновидово», «я есть продукт России, русского языка».

Ораа с раздражением рассказывает: «Была одна испанка… Кажется, она кончила университет и, наверное, умная. Ты представляешь, 1945 год, кончается война. Нам от 15 до 20 лет, больше, чем половине детей. И вот она выдвигала идею, что нас не пускали, а Советский Союз должен был бы разрешить нам вернуться на Родину. Так и представь, мне было 15 лет, я еще в школе. И вот вернуться в Испанию — и что? Ты еще и не доучился, и не работаешь…

Все родители наши, 90%, были очень простые. Богачи не посылали своих детей в Россию. Ты представь: нас трое. Моей сестре 12, мне 15 и моему брату 20. И мы в 1945 возвращаемся в Бильбао. А у моей матери еще 5 детей. И живут в рабочем районе. А мой отец чернорабочий. Вот эта неискренность. Не люблю вранье, но это вранье везде. Я вообще-то положительный парень, но иногда очень возмущаюсь».

И все же, несмотря на отрицательное отношение испанского и советского партийного руководства, испанцы после войны начали возвращаться на родину. Хотя большинство из вернувшихся в Испанию прибыли сюда уже после смерти Франко в 1975 году и восстановления между странами дипломатических отношений в 1977 году.

На родине советские испанцы сталкивались с самыми разными сложностями. Прежде всего, справедливыми оказались опасения, что люди, приехавшие из СССР, будут подвергаться допросам и преследованиям. Многие из репатриантов рассказывают, что их вызывали в полицию на многочисленные допросы, часть приехавших допрашивали сотрудники ЦРУ, так как вернувшиеся из СССР зачастую имели высшее образование и могли стать источником той или иной информации о СССР.

Если допросы были частым явлениям, то преследования в связи с политической деятельностью были редкостью — не так много вернувшихся включилось в активную политическую работу. Хотя и такие случаи тоже были. Далеко не все в итоге прижились в Испании: часть была вынуждена уехать под давлением полиции, но в основном уезжали по своей воле — слишком большие несоответствия в образе жизни и мыслей не давали советским испанцам осесть на исторической родине.

Бланка Аргуэллес Гутьеррес рассказывает в интервью о своей жизни после возвращения в Испанию:

«Один раз мой семилетний сын играл с другом. К ним подошли из секретной полиции и спросили „Где деньги? Где вы их спрятали?“ Они ответили: „Не знаем, нет никаких денег“. И тогда их забрали в участок. Так, конечно, пытались запугать моего мужа, всю семью, показать вседозволенность. К репатриированным постоянно приставала полиция. Искали что-то, чтобы наказать… Через два или три года после того, как мы приехали, моего мужа посадили в тюрьму в Овьедо».

Бланка рассказывает об одном из посещений дома полицией. В ее рассказе много юмора и сарказма, а также нескрываемого удивления в связи с дикостью полицейских. Бланка говорит: Они пришли ночью! «Я пошла, открыла и первое, что у меня вышло изо рта — 20 лет жила в Советском Союзе, никто мне не посмел мешать, а тут два года живу, и не только мешают — приходят, когда все дети спят, ночью…

Они искали пропаганду и окружили весь дом, выворачивали все…

У меня был приколот значок с Лениным. «Кто это?» — спрашивает. Я говорю: «Мой дядя».

Для них коммунист был хуже черта. Местные полицейские искали пропаганду, но сами вообще не понимали, ни что такое коммунизм, ни как что выглядит…

У нас Астурия считалась одним из самых грамотных регионов, не считая, конечно, Мадрид. Вот моя мать умерла в 91 год, я приехала, она читала и писала, но без многих знаков препинания. Но Галисия, Андалусия — неграмотные-неграмотные».

По возвращении в Испанию многие столкнулись с тем, что их окружение очень отличалось от привычного советского. Вокруг было много неграмотных людей и, конечно, борцы с коммунизмом, не знающие, как выглядит Ленин, могли вызывать только сарказм.

Приехавшие в Испанию советские испанцы были уже, по существу, как выразился Томас Нуньо Ораа, «продуктом России». Они вернулись в традиционную, религиозную, малокультурную в своем большинстве и плохо образованную Испанию и поняли, что духовно чужды своей стране, что за годы жизни в СССР они сложились как личности, и их представления сильно отличались от испанских.

Серхио Салуэнь говорит: «Нам с братом посчастливилось попасть в лучший город России — в Пушкин… О городе и детском доме у меня остались самые лучшие воспоминания. Я и сегодня хотел бы жить в Пушкине, купить маленькую квартиру. Это моя мечта! Я хорошо помню, как нас, детей, построившихся парами, водили на прогулки в Екатерининский парк. Помню экскурсию в Янтарную комнату Екатерининского дворца. Строем, во главе с преподавателем, дети ходили на экскурсию даже в Павловский дворец…»

О переезде в Испанию он рассказывает следующее: «Родственники, приехавшие нас встречать, были сильно разочарованы. Они наняли большой грузовик для вещей, а мы приехали с двумя чемоданами. «Где же ваш багаж?“ — спросили они. «Это все», — ответили мы. Они не могли поверить. Ведь у нас, в отличие от всех наших испанских родственников, есть высшее образование, и при этом мы в их глазах выглядели нищими. Но мы нисколько не жалеем об этом, ведь когда начинаем вспоминать и рассказывать о своей жизни, то выясняется, что у нас она во много раз интереснее».

Это общее мнение советских испанцев. Их жизнь в послевоенной Испании, возможно, была бы более сытая, но уж точно менее интересная.

Анхель Навалон отвечает на вопрос, что было бы, останься он в Испании: «Наверное, жизнь бы сохранили, но специальность инженера-строителя, после того как отец побывал в тюрьме, я бы не получил точно. И хотя, может быть, жизнь сложилась бы у меня легче, но была бы менее полной, интересной».

Мануэль Арсе, вернувшийся в Испанию и ставший там третьим в стране нейрорентгенологом, пишет: «В 1956–57 годах, когда в Испанию стали возвращаться первые репатрианты из Советского Союза, среди них были женщины-архитекторы, инженеры, авиаконструкторы, экономисты — для испанского обывателя это был шок… Я приехал 1 марта, а 3 марта уже работал в крупнейшей мадридской клинике „Ла-Пас“. Правда — год без зарплаты, только за комнату и питание».

Дионисио Гарсиа Сапико — скульптор и иконописец, убежден: «То, что я обрел в России, кем я стал здесь — нигде в другом месте не получилось бы, а если бы и получилось, то все равно вышло б не лучше, а хуже».

Вирхилио де лос Льяноса Маса так описывает возвращение испанцев на родину: «Уже в 1956 году, когда первые из нас вернулись на родину, в порту их встречала толпа журналистов, ожидающих сенсации: обрусевшие, потерявшие родной язык эмигранты. Вряд ли они были готовы увидеть такое число образованных, культурных людей, великолепно владеющих родным языком, у которых находились лишь добрые слова в адрес Советской страны…»

Образование и кругозор повлияли на представление попавших в СССР испанцев об обществе, политике, смысле жизни. В отличие от своих, как правило, верующих испанских родственников, они, воспитанные в СССР, верили в науку и в человека. Так как их жизнь долго протекала в среде испанской общины в СССР, сначала в детских домах, потом, после войны, при детских домах, куда многие приходили за поддержкой, затем в Испанском культурном центре, работавшем сначала как место расположения Коммунистической партии Испании, а потом в качестве испанского культурного центра, места культурного отдыха живших в СССР испанцев, у них сложилась привычка к коллективной жизни.

Ставший музыкантом Луис Гарсия Луке говорит, что мог бы уехать в Испанию. «И что я буду делать? Там совсем другая жизнь. У каждой семьи есть своя хата — родители, дети, внуки живут отдельно. Есть такие неписаные законы. Здесь я могу ездить в Испанский Центр, хор — уже почти 20 лет работаю с ним… Продукты там, конечно, и условия лучше. Но друзей уже таких не будет, как здесь.

Если я поеду в Испанию, я умру. Работы нет, сидишь дома. Жизнь у них в Испании не по мне.

Если закроют Испанский Центр — то все, пропала наша коммуналка…»

Привычка работать, заниматься любимым делом и ощущение, что это и есть правильное устройство жизни, сквозит в словах многих испанцев, воспитанных в СССР. Для многих, осевших в Испании, большой потерей стала утрата сложившейся в СССР испанской общности. В Испании они сталкивались зачастую с непониманием и отчуждением.

Луиза Бернальдо Де Кирос вспоминает: «Когда я приехала в Испанию, сразу почувствовала, что мы чужие. По взглядам. Как они ни хотели любить нас, ничего не получалось. Садились вечером смотреть телевизор, и одну и ту же передачу они понимали по-своему, а мы совсем по-своему…

Когда мы туда приехали, и мы слушали этих министров, я очень быстро поняла, что Испания — очень отсталая страна. Этот министр говорил очень плохо. Я слушала, как они там выступают, муть такая, невозможно. У него даже платформы никакой нет. А мы учились в Москве, учителя были очень хорошие у нас.

Была еще одна проблема — отношение к приехавшим как к коммунистам. В Мадриде я прожила около 5 лет. Там у меня умер муж. Из России позвонили и сказали, что в Испании хоронить нельзя, надо везти в Россию. А у меня тогда кончились деньги, везти тело очень дорого. И там у меня множество богатых родственников, сестры, тети, дяди, но никто из них не дал ни копеечки. Потому что для них мы были русские, коммунисты».

Многие советские испанцы говорили также об отвращении к обывательской, мещанской благополучной и сытой жизни, стоящей в Испании во главе угла и заслоняющей духовные интересы, человеческую близость и общность.

Парадоксально, но в СССР возник маленький кусочек новой Испании, о которой мечтали испанские интеллектуалы, отправившиеся на Гражданскую войну. Но этот очаг остался в безвоздушном пространстве. Ему не нашлось места во франкистской и постфранкистской Испании. Но не стало места и в новой, постсоветской России, где советские испанцы — осколок советской империи, могут, по сути, только доживать более или менее спокойно свой век.

Кто сможет продолжить их традиции?