Рассказ уклониста

Когда-то, в мирное беззаботное время, я ходил на спектакль с участием великого Богдана Ступки. Мы с женой наслаждались красивым, певучим, настоящим украинским языком. Это была именно она, та мова, которой нас учили в советской школе, которую мы слышали с экранов черно-белых телевизоров. Колоритный шевченковский язык, вызывавший ностальгические ассоциации с пионерским детством и дряхлеющей советской властью. С жизнью в составе Большой Страны. Это были осколки великой культуры, созданной, возможно, искусственно, но, тем не менее не перестававшей быть великой.

И нам, русскоязычным жителям Харькова, была близка и понятна эта красота.

Теперь всё не так…

— Предъявите ваши документы.

— Да-да, конечно, сейчас, одну минуточку.

Так, спокойно, главное — не сорваться, не начать возмущаться, качать права, не спровоцировать их на какие-то действия. Иначе можно стать героем одного из многочисленных видеороликов, когда на тебя надевают наручники, а ты беспомощно лежишь на земле.

Сердце плавно начинает забег с ускорением. Тук. Тук-тук. Тук-тук-тук.

Да-да, конечно, ребята, я — в доску свой. Я готов в любую минуту идти умирать на передовую за эту чудовищную власть. Готов…

Я спокоен. Я мощно излучаю это самое спокойствие. Виски, скулы, кадык, глаза… Ничего не выдает моего волнения, моей ненависти.

Не начать общаться на русском!

Я хорошо учился, у меня шикарное произношение. Отогнать лишние мысли, сосредоточиться. Это мой родной язык, это мой родной язык, это мой родной язык.

Я переключаюсь, начинаю думать на нем.

Они и сами разговаривают коряво, через пень-колоду, но мое чистое дикторское произношение, похоже, вызывает уважение.

— Так, получите повесточку.

— Да, конечно, где расписаться?

— Вот здесь. Галочку видите?

Я вижу карандаш и букву V, Викторию, один из символов СВО.

— Не подскажете, сколько времени проходит обучение, прежде чем отправят в войска?

— Вам всё объяснят в военкомате.

Теперь — не появляться на улицах, не жить по месту прописки, затаиться, ждать…

Какая-то странная, удивительная ситуация. На улицах невероятное число молодых гражданских мужчин. Они жизнерадостно гуляют, сидят в ресторанах, ржут, прожигают жизнь. Это те, кто вклинился в систему, стал ее частью, растворился в ней.

За энную сумму можно получить документы, освобождающие тебя от воинской повинности, стать волонтером, белобилетчиком, работником военкомата.

Этот бизнес ширится, цветет пышным цветом, источая специфический смердящий аромат на всю страну.

Западные деньги льются бурлящим непрерывным потоком. И каждому из них, из тех, кто находится внутри системы или рядом, позволено зачерпнуть часть этой грязной жижи, часть нарисованного профессиональными западными психологами светлого благополучного безмятежного будущего.

Гуманитарная помощь почти не доходит до конечного потребителя. Ее разворовывают на каждом этапе, и это, по их мнению, хорошо и правильно. Зачем им народ?

Людей в городе, тем не менее, немало. Многие из тех, кто уехал год назад, вернулись. Тяжелы зарубежные хлеба. К тому же вера в завтрашнюю победу ВСУ неиссякаема.

Из Западной Украины народ приехал еще раньше. Там для беженцев были созданы невыносимые условия.

Справедливости ради надо отметить, что в городе стало действительно гораздо тише.

А к сиренам и комендантскому часу все давно привыкли. Действительно, какая ерунда…

Весь транспорт, включая метро, ходит регулярно. Правда, временной диапазон между поездами большой, но это — мелочи. Тем более, что по рассказам, там ездят одни женщины, дети и старики. Дело в том, что у выходов любят дежурить любезные раздатчики повесток.

А те, кто встроились в систему, ездят на своем транспорте.

У меня под окном стоит соседский «Лексус». С Витьком, соседом, мы с 2014 года были по разные стороны баррикад. Он тогда даже специально съездил в Киев на Майдан. Вернулся воодушевленный, с блестящими глазами. С очень подозрительно блестящими. Раздавали тогда им, беснующимся в толпе, какие-то бесплатные продукты, после употребления которых возникало чувство эйфории, исчезали усталость, потребность спать. Когда эти люди возвратились, харьковские наркологи начали хвататься за головы.

Народу смогли не просто привить ненависть. Они насадили ее глобально и повсеместно, сумев изменить под себя целую страну.

Витёк остановиться уже не смог. Он плотно сидел на препаратах. Жизнь его превратилась в постоянный праздник, вечный Майдан.

Говорят, в армии сейчас тоже налажена поставка этого добра. Думаю, иначе бы Витёк с таким воодушевлением служить не пошел.

Я столкнулся с его матерью на следующий день. Она была в какой-то нелепой одежде, постаревшая, подряхлевшая лет на десять.

Я знал ее давно. Безобидная, тихая женщина, что я мог ей сказать? Чем успокоить? Я промолчал…

Витьку похоронили позавчера. Я перестал пользоваться лифтом, мрачно хожу по лестнице, боясь встретить эту женщину…

А машина стоит, напоминая собой об одном из сотен тысяч, перемолотых этими жерновами…

Настало непостижимое, неправильное время, когда женщины обеспечивают своих мужчин. С работой проблематично, да и выходить из дома небезопасно.

Сижу в квартире, занимаюсь домашней работой, что-то ремонтирую. Жена по вечерам приносит продукты. Она смотрит мне в глаза, пытается как-то морально поддержать, дать понять, что ничего страшного не происходит. Просто черная полоса в жизни…

К счастью, дочь живет в России. Пару лет назад она благополучно вышла замуж и уехала.

Мы — нет.

Сейчас переписываемся по-шпионски, с оглядкой, следя за своими словами и тем не менее стирая потом каждое сообщение.

К сожалению, соседи знают о наших родственных связях. Но пока проблем не возникало.

У большинства работников военкоматов — совершенно банальный обыкновенный нормированный рабочий день. Поэтому с 6 до 7 утра можно безопасно и безнаказанно передвигаться по улицам, заниматься спортом, гулять.

На школьных стадионах в это время спортсменов стало больше, чем в довоенные годы.

А еще — там начали здороваться незнакомые люди. Удивительная вещь! Видимо, сказывается принадлежность к некоему несуществующему тайному обществу, признаком чего является твой выход на стадион в шесть утра.

На самом деле, конечно, совершенно непонятны политические убеждения этих людей, но идти воевать у них явно желания нет.

Впрочем, его нет у подавляющего большинства жителей города. И это мягко сказано.

Проблема в том, что те, кого забирают против их воли, всё равно попадают в систему. Бóльшую часть из них подвергают психологической обработке примерно так, как подвергали все эти годы страну. А поскольку работа эта производится профессионально и точечно, эффект достигается гораздо более мощный. Конечно, воевать профессионально и неистово они не будут, но как пушечное мясо пригодны вполне.

Ну и, конечно, заградительные отряды. Это — отдельная организация. Туда абы кого не берут…

Поэтому даже при желании сдаться в плен очень непросто.

И варианты массовой групповой сдачи в плен крайне редки, а одиночная сдача — небезопасна и маловероятна.

Когда-то Адольф Гитлер писал, что каждое поколение должно поучаствовать в войне.

Не думал, что когда-либо буду цитировать этого урода.

Но нынешний конфликт не просто жесток, кровав и беспринципен. Его можно охарактеризовать словом «подлость». Монументальная, глобальная, всеобъемлющая подлость…

Это — подлое, подлое, подлое побоище!

Не знаю, возможно, я не прав, но у меня с детства внутренняя уверенность, что подлеца перевоспитать нельзя.

Не представляю как, какой ценой, каким способом, какими усилиями, но его необходимо уничтожить!

Записал D. D.