Недавно я давал интервью для одного журнала Российской Академии наук, и мне задали вопрос: «Какие были самые большие ошибки советского строя, которые автоматическим образом оказались воспроизведены и в других социалистических странах, потому что модель была та же самая?»
Я сделал акцент не на экономике, не на роли и месте рынка, не на противоречиях между базисом и политической надстройкой. Я поставил вопрос насчет политики коммунистических партий по отношению к интеллигенции.
История показывает, что реальный двигатель, то есть реальный центр, который определяет перспективы развития общества и государства, — это именно интеллектуалы. Но, как правило, получается так: в каждом переходном периоде в истории государства «старые» политические элиты всегда находятся далеко от интеллектуальной элиты этого государства. Интеллектуальная элита мстит за это. Она становится во главе протестующих масс, давая им интеллектуальную перспективу, видение, куда надо идти, — без этих ориентиров никакая революция, никакой социальный переворот невозможны. А после этого она направляет развитие общества, его восходящее движение.
Что получилось в первые годы существования советской страны? Интеллектуальные элиты пошли именно по линии поддержки революции. Они видели в этой революции возможность перевернуть мир, причем не только мир экономики и политики, но и мир духовности.
Не случайно к Ленину шли такие люди, как Герберт Уэллс. Не случайно Бернард Шоу написал сильные слова в поддержку того, что происходит в Советской России. Не случайно вся интеллектуальная элита Европы начала восхищаться Советским Союзом — в том числе, как некоторые сейчас выражаются, «кровопийцей» Сталиным. И, конечно, неслучайно и элита большевистской партии в общем была элитой интеллектуальной.
Что получилось потом?
Потом пошел процесс, скажем так, повышения грамотности всей Советской России, борьба против неграмотности, был выдвинут лозунг насчет народной интеллигенции. И началась политика укрепления интеллигенции как особого слоя советского общества. Правда, что революция и в этом плане тоже состоялась. Слой интеллигенции становился шире и шире, она шла глубже и глубже. Но, к сожалению, начала теряться связь между интеллектуалами и этой интеллигенцией. А также связь между интеллектуалами и партийными верхами.
А какая разница между интеллигенцией и интеллектуалами? Разница в том, что интеллигенция — это социальная категория. А интеллектуализм, интеллектуал — это состояние духа.
Советские элиты, особенно после Второй мировой войны, начали отходить от интеллектуалов за счет интеллигенции. То есть начал повторяться тот процесс, о котором я уже упомянул: закат империи перед переходом в новое состояние. Яркие интеллектуалы либо замолчали, сохраняя при этом те блага, которые они получали от советского государства. Либо они в более или менее резкой форме стали диссидентами, выступая не против идеологии социализма или коммунизма, а против реалий, в которых они жили. Понимая, что это тупиковый процесс, что из этого состояния не будет другого выхода, нежели именно революционные перемены.
К сожалению, маразм, который, в общем, уже установился в самых верхах советского государства, не позволял политическим лидерам понять, что реально происходит в обществе.
Сегодня очень модно произносить громкие и сильные слова против перестройки, против Горбачёва, что он погубил Советский Союз, что он агент империализма и так далее, и так далее. Я не буду говорить, умен ли Михаил Сергеевич или он глуп. Важно другое: он привлек — это делает ему честь — очень яркие личности к себе в качестве советников. Другой вопрос, насколько он их слышал. И еще один вопрос — насколько обстоятельства позволяли ему слушать этих советников и делать то, что они ему говорили. Но оставим эту проблему истории.
Почему я начал с этого? Здесь говорилось насчет того, что мы живем в посткапиталистическом мире. Другие — те, кто справа от центра, — говорят, что мы живем в посткоммунистическом мире. А самое точное определение, что мы живем в постдемократическом мире. Потому что после потери реального оппонента — антипода не только в геополитическом, военно-политическом плане, но и в социальном, экономическом и духовном, в том числе, плане — пошли процессы, которые привели к закату традиционного капитализма и к этой финансово-олигархической монополии над жизнью не только США или стран Центральной или Западной Европы, но, я бы сказал, и к попытке установить монополию (был такой короткий период) над всем миром.
И здесь тоже повторяется тот феномен, о котором я говорю: это связано и с уходом интеллектуального начала из политики всех ведущих западных государств. Идет сильный, яркий процесс деинтеллектуализации высшего политического слоя всех крупных стран — называем ли мы их по-прежнему капиталистическими или как-то по-иному (нового названия пока нет).
Посмотрите, во Франции президентом был Олланд — недоразумение не только с точки зрения политики, но, я бы сказал, с точки зрения интеллектуального начала французской политики... Сейчас во главе Франции Макрон с его бабушкой, которая направляет все его действия.
Схожие процессы идут, в том числе, особым образом, и на территории США. Были люди, которые думали, что Трамп после того, что он говорил во время предвыборной борьбы, откроет новую страницу, как минимум, в области геополитики. Нет, ничего такого не состоялось. Тот человек, который говорил: «Хиллари — означает «война», — сейчас сам, под нажимом военно-промышленного комплекса, толкает мир к войне. Активным образом. Выполняя, конечно, требования этого капитала. И иногда демонстрируя, скажем так, очень низкий интеллектуальный уровень, незнание не только в области большой политики, но незнание в области обычных вещей, которые в общем-то люди изучают в средней школе.
Ничего против тетушки Меркель не имею, но тоже очень показательно. То государство, которое управлялось такими людьми, как Аденауэр, Вилли Брандт (не надо говорить, какие это яркие политики) и Коль (несмотря на то, что он уже ушел немножко вниз именно в интеллектуальном плане), теперь в руках Меркель. А она — обычная хозяйка, химик (ничего против физиков-химиков не имею), воспитанник Советского Союза, член FDJ и так далее. Уровень не очень высокий, и не случайно. Такой же уровень у Брюсселя и так далее.
Я могу привести более яркие примеры, касающиеся Восточной Европы, в том числе Болгарии. Но не это важно. Я даю это только как пример деинтеллектуализации большой политики.
А на фоне всех этих перемен, в условиях постдемократического этапа развития общества, наблюдается глубокий кризис в оппозиционных партиях.
Мы дошли до того, что левое не означает определенно левое, а правое не означает определенно правое.
Мы дошли до того, что, например, в политической программе «Национального фронта» Франции, который называют крайне правым, записано намного больше социально-экономических целей, присущих коммунистам (не социалистам, а коммунистам!), чем в программе традиционных социалистов.
Мы дошли до того, что Орбан — руководитель, скажем так, определенной консервативной правой партии Венгрии — тоже выполняет программу, которая и во внутриполитическом, и во внешнеполитическом плане более присуща отошедшей от власти Соцпартии Венгрии, которая идет вниз, следуя судьбе польских социал-демократов.
Мы потеряли свой идеологический, политический ориентир в этой новой ситуации. Как мы можем найти его? Здесь самая большая проблема.
Первое. Мы должны думать насчет новой идеологической парадигмы. Потому что одна из причин этого аморфного состояния политического рынка заключается в том, что были потеряны идеологические ориентиры политики. Это относится и к правым, и к левым — ко всем.
И второе. Когда идеологические ориентиры были потеряны, все начали исповедовать одну и ту же идеологическую религию, вне зависимости от того, назывались ли они при этом правыми, левыми или либералами, — идеологию элементарного популизма. Популизм, конечно, всегда был присущ большой политике. Не буду мерить его вес, но раньше соотношение было примерно таким: 10 % популизма и 90 % реальной программы, которая выполнялась. Сейчас как раз наоборот — 90 % популизма. Обещаем все, но если потом выполняем из обещанного10 % — это уже очень хорошо.
И здесь, по-моему, для нас самый страшный — левый популизм. Потому что он настраивает общество против социализма. Люди говорят: «Какой социализм?! Это полная глупость! Вот видите, они были у власти, что они сделали?»
Это говорят и во Франции, это говорят и в Польше, это говорят везде. Мы должны продумать вопрос именно идеологического состояния левого в Европе и в конкретных странах. То есть начать поиск новой парадигмы. Марксизм и ленинизм дали и дают какие-то ориентиры, но они уже не работают как рецепт, потому что состояние общества новое, мы находимся в новом цивилизационном состоянии. Социальная структура общества тоже другая.
Третье. Думаю, что именно левые силы (я говорю о реальных левых, неспокойных духом левых, левых интеллектуалах) должны поставить вопрос о новом общественном договоре. Именно таком договоре, как тот, который открыл двери Великой Французской революции, как тот, который открыл двери Октябрьской революции и развитию социализма. Мы сейчас нуждаемся именно в таком новом общественном договоре.
И никто не призван это сделать больше, чем мы, левые. Почему? Потому что самое большое отличие социалистического начала в том и состоит, что социализм формирует и развивает свою политику на базе идеологического взгляда, который устремлен в будущее. Он не ищет ответы в настоящем и прошлом, он должен смотреть в будущее. К сожалению, у социал-демократов, у традиционных социалистических партий этого уже нет.
Но есть ли хоть что-то, за что можно зацепиться? По-моему, есть. Мне представляется, что новая парадигма будет мультинациональной. Вряд ли появится какой-то новый Маркс, который сочинит что-то в Лондонской библиотеке. Не будет и нового Ленина. Но, может быть, нам удастся коллективным образом, в том числе на базе развития социалистического мышления (причем не только на Западе — мы почему-то всё время смотрим на Запад, — но и на Востоке, на Юге), получить подсказку, где и как мы должны найти ответы на ключевые вопросы. Пусть не сами ответы, но заявки тут есть у Китая, у кубинцев, у вьетнамцев. Такие заявки появляются и в других странах бывшего третьего мира.
Мне хотелось внести немного более оптимистическую ноту в нашу дискуссию. Война, конечно, реальна, опасность войны есть. Верно, что идеологическая война идет полным ходом, и что она, в общем, стала страшнее, чем та, которая была во времена Советского Союза. Но, с другой стороны, я думаю, что и силы противодействия — они есть. И от нас, от интеллектуалов, зависит, сумеем ли мы совместно противостоять негативным процессам.
У нас только одна беда. Здесь было уже несколько таких выступлений: «Давайте мы объединимся и всё сделаем». Это всё очень хорошо, я всё это поддерживаю и буду работать в этом направлении. Но только назовите мне нашего Сороса.
Захари Михайлов Захариев (Болгария) — президент фонда «Славяне»