Давайте сначала определимся с понятиями. Сегодняшнее понятие «дружба» не выражает того, что вкладывалось в пушкинскую эпоху в отношения между мужчинами (дружбу с женщиной здесь обсуждать не будем). Сами лицеисты свои отношения называли «братством», а это, согласитесь, нечто иное, чем дружба. Гоголь, современник Пушкина, называл это «товариществом». Так говорит его Тарас Бульба:

«Нет уз святее товарищества! Отец любит свое дитя, мать любит свое дитя, дитя любит отца и мать. Но это не то, братцы: любит и зверь свое дитя. Но породниться родством по душе, а не по крови, может один только человек. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в русской земле, не было таких товарищей».

Родство по душе — так это формулирует Гоголь. И добавляет, что только в русской земле оно носит особый характер.

То была эпоха чести, эпоха верности данному слову, эпоха рыцарства. Да, всё уже потихоньку обуржуазивалось, деньги уже начинали властвовать над человеческими отношениями, буквально через 20–30 лет появились типажи Достоевского, еще через 20–30 лет — типажи Чехова. Но в пушкинское время подлинные братские, дружеские отношения значили чрезвычайно много.

Особенно, если эта дружба, как у лицеистов, начиналась в подростковом возрасте, когда очень сильна тяга к родственной душе. Недаром лицейские годы были самой светлой главой жизни Пушкина.

Конечно, здесь сошлось много обстоятельств.

Все они были молодые дворяне (при поступлении им было по 12–13 лет), пылкие, чистые, устремленные в будущее. Шесть лет, изо дня в день они жили, учились, гуляли, баловались вместе — идеальные обстоятельства для зарождения товарищеских отношений.

Кроме того, они если и не понимали, то чувствовали, что они — первопроходцы нового типа образования, будущая новая элита, на которую делается принципиальная ставка. Ведь ничего подобного Лицею в России никогда не было. Либеральный Александр I хотел взрастить новое поколение государственных деятелей, с передовыми взглядами, глубоко образованных, патриотичных. Поначалу даже предполагалось, что и великие князья — юноши из царской семьи — будут учиться в Лицее. Правда, этот проект так и не осуществился, а после войны 1812 года и создания Священного Союза и сам император отошел от либерализма.

Как мы помним, Пушкин невысоко ценил Александра:

Властитель слабый и лукавый…

Но две его заслуги Пушкин признавал:

Он взял Париж, он основал Лицей.

И, наконец, сама программа образования и воспитания в Лицее была нацелена именно на свободное развитие способностей лицеистов. Никаких телесных наказаний, максимальная свобода самовыражения (хотя дисциплина была, и надзиратели тоже были), прекрасные учителя: удивительной души первый директор Лицея Малиновский, обожаемый лицеистами Куницын, преподававший нравственные науки.

Так планировалось создателями Лицея, или это стало неожиданным следствием созданной там атмосферы, но среди лицеистов зародились отношения братства, которому они были верны до конца своей жизни.

Во всяком случае, так можно говорить о первом выпуске. Говоря словами Пушкина, куда б «ни бросила судьбина», куда бы «счастие ни повело» — лицеисты первого выпуска и мыслью, и сердцем постоянно обращались к совместным годам жизни и учения.

Дух веселой вольности, шуток, эпиграмм, шаржей, несмотря на серьезный и насыщенный режим учебы (а может быть, благодаря ему) — вот что пронизывало лицейское братство, делало его памятным на долгие годы для Пушкина и его друзей.

У всех были шутливые прозвища (Иван Пущин — Большой Жанно, князь Горчаков — Франт, драчун Малиновский — Казак, сам Пушкин — Француз или Смесь тигра с обезьяной, что ему даже нравилось).

Лицеисты сами увлекались сочинительством, но им также давали задания — написать стихи. Вспоминают такой случай: было задано сочинить стихотворение о восходе солнца. Мясоедов встал и прочел единственную строчку: «Блеснул на западе румяный царь природы».

Раздался общий хохот, а Пушкин тут же приделал окончание:

И изумленные народы

Не понимают, что начать:

Ложиться спать или вставать?

Соответственно этому духу лицейской свободы сформировались их личность и мировоззрение. Лицеисты читали все запрещенные книги, делились друг с другом самыми крамольными для того времени общественными идеями.

Вот юношеские стихи Дельвига, слабые сами по себе, но отражающие ту гражданственность, которую вложил в своих выпускников Лицей.

Но вот время ученья окончено.

Шесть лет промчалось как в мечтанье,

В объятьях сладкой тишины.

И уж Отечества призванье

Гремит нам: шествуйте, сыны!

Потому-то многие из них, кто прямо (Пущин, Кюхельбекер), кто косвенно (Корнилов, Матюшкин, Вольховский, Дельвиг) приняли участие в заговоре декабристов. И сам Пушкин, как известно, рвался участвовать в тайном обществе, но друзья, особенно Пущин, оберегали его, понимая его высочайший дар и его нужность России.

Итак, лицейское братство.

Из 30 человек первого выпуска в него входили, конечно, не все, но очень многие. Известно, что в 1836 году, в год двадцатипятилетия Лицея, на встречу (последнюю для Пушкина) пришло 11 человек — больше трети. Многие ли сегодня собираются через 19 лет после выпуска из школы?

Но это, так сказать, формальный признак. Мало ли почему чуть ли не до старости собираются школьные друзья? Но в чем это лицейское братство проявлялось сущностно? Чем помогали друг другу, как вели себя лицеисты на протяжении их взрослой жизни?

Что ж, об этом есть множество воспоминаний. Вот примеры.

Лицейский товарищ, умный и осторожный дипломат, будущий министр иностранных дел князь Горчаков после провала декабрьского восстания 1825 года привез Пущину зарубежный паспорт и деньги и умолял его выехать за границу. Пущин отказался: не в его правилах спасаться бегством, когда гибнут друзья. Верность принципам стоила ему 31 год тюрьмы.

Сам Пущин 11 января 1825 года приехал к Пушкину, находившемуся в ссылке в Михайловском. Это было запрещено и каралось административным взысканием, но Пущину хотелось поддержать друга. Пушкина в ссылке посетил и Дельвиг.

Данзас, боевой офицер, человек отчаянной смелости, был секундантом Пушкина на последней дуэли, пошел на это сознательно из чувства дружбы. В Лицее они совсем не были близки, да и в дальнейшей жизни встречались лишь несколько раз. Но в день последней дуэли именно Данзас стал секундантом в деле чести. Кому еще, кроме лицейского друга, мог доверять Пушкин?

Еще манифестом Екатерины II секунданты признавались соучастниками «в умышленном причинении смерти» и их ждала неизбежная кара — смертная казнь. Это знал Пушкин, потому и говорил перед смертью: «Просите за Данзаса. Он мне брат».

Данзаса судили военным судом и приговорили к повешенью. Но вторая инстанция смягчила приговор, постановив отобрать золотую саблю за храбрость и разжаловать в рядовые. Дальнейшие хлопоты друзей позволили еще более смягчить приговор. Но всю оставшуюся жизнь Данзас страшно казнил себя за то, что не уберег Пушкина.

Есть и другие, мелкие бытовые примеры.

Лицейский весельчак и пересмешник, в 1834 году Яковлев был директором типографии, куда Пушкин отдал печатать «Историю Пугачева» в надежде на помощь старого друга. Яковлев помог: ускорил печатание книги, выбрал лучшие бумагу и шрифт, собственноручно вносил правки и прочее. Он же был организатором всех встреч лицеистов, хранителем лицейского архива: протоколов лицейских годовщин, стихов, песен, переписки и т. п. Благодаря Яковлеву все эти материалы сохранились.

Комовский после смерти Пушкина собрал и предоставил для написания достоверной биографии множество материалов о лицейском периоде их жизни.

Горчаков по просьбе Пушкина спрятал у себя поэму «Монах», которая могла вызвать пагубные последствия для поэта. Поэма была найдена в бумагах Горчакова лишь после его смерти.

Возможно, теперь стала более понятной святость лицейских годовщин для Пушкина и его друзей. Это не только всегдашняя память о юности, но и твердая уверенность, что в любых тяжелых обстоятельствах есть то братство, на которое можно положиться.

И даже там, за гробом, Пушкин предвидит одну радость — увидеться с друзьями. Там его будет ждать «Дельвиг милый», там уже не надо страшиться утрат — напротив, будет только радость обретения.

Чем чаще празднует лицей

Свою святую годовщину,

Тем робче старый круг друзей

В семью стесняется едину,

Тем реже он; тем праздник наш

В своем веселии мрачнее;

Тем глуше звон заздравных чаш,

И наши песни тем грустнее…

И мнится, очередь за мной,

Зовет меня мой Дельвиг милый…

…Тесней, о милые друзья,

Тесней наш верный круг составим,

Почившим песнь окончил я,

Живых надеждою поздравим,

Надеждой некогда опять

В пиру лицейском очутиться,

Всех остальных еще обнять

И новых жертв уж не страшиться.