Ирина Медведева: Я хочу сначала ответить на то, что сейчас сказала Мария Рачиевна про чиновников.*
Я вспомнила, как мне однажды попалась рецензия Блока на третий том стихов Бунина. И тогда я догадалась, почему Бунин синел от ненависти, когда слышал фамилию Блока. Блок там написал: «У поэта бедная психика». Понимаете, если можно было так написать про великого Бунина, то что говорить про чиновников.
На самом деле, мне кажется, что очень многое мы принимаем за какие-то их хитрости, за ненависть к народу («народ мешает»). А у них просто бедная психика. А при бедной психике очень плохая экстраполяция. То есть на один, два, тем более три шага вперед они уже не думают. «Сейчас бы поехать в пятницу вечером к своим на Южный берег, а в понедельник вернуться», — вот так примерно, в этих временных пределах, я думаю, работает бедная психика.
Теперь хочу сказать про первые кадры, про эту бедную девочку, которая хочет резать русню, и ребенка, который говорит: «Зиг хайль!» Знаете, всё-таки хочу сказать, что не надо к этому относиться слишком серьезно. Я не вижу большой разницы между наигранной страстностью этой девочки (ее так взрослые научили) и тем, как сегодня наши дети читают взрослые страстные стихи. Лирические стихи они читают со взрослой страстностью, которой их тоже научили оглупленные взрослые.
Еще я много и непрерывно работаю с трудными детьми и хочу вам сказать, что очень трудно работать с их родителями. И не надо забывать, что сегодняшние родители и на Украине, и в России (на Украине, конечно, в большей степени) оглуплены, в отличие от многих здесь сидящих. Я читала те учебники, которые 20 лет назад уже издавались на Украине, потому что моя самая близкая подруга — это украинская писательница. Ее дочка по этим учебникам училась. И когда я говорила, что это какой-то кошмар, моя подруга, ее муж, ее друзья — писатели, поэты и художники — смеялись и говорили: «Да это какие-то сумасшедшие!»
Ну вот, дети выросли… Так что там, конечно, хуже ситуация.
Мария Мамиконян: По-моему, вы сами себе немножечко противоречите.
Ирина Медведева: Там хуже ситуация, но я хочу сказать, что к этой детской наигранной исступленности не надо относиться серьезно. Если поставить на место голову их родителям, уже будет другая картина, потому что, имея опыт работы с родителями, я могу вам сказать, что они очень примитивизированы. И не надо забывать, что сегодняшние родители — это дети перестройки, самого агрессивного периода перестройки — начального. Они тогда были детьми, подростками, юношеством. Но когда удается родителям хоть немножко поставить голову на место, картина меняется, потому что начинается какое-то нормальное воспитание.
Сергей Ервандович Кургинян нам говорил много лет назад в своих докладах, что либеральный проект не прошел и что запущен проект архаизации.
Вы же понимаете, что это часть проекта архаизации, и те языческие божества, о которых только что говорила Жанна Тачмамедова, вообще это цепляние за национальность, за этнос — это же архаика. Так что примитивизация и архаизация. Просто я хочу сказать, что не надо опускать руки, что с этими людьми придется очень серьезно работать. Со взрослыми прежде всего, потому что дети — это в прямом смысле слова производные от родителей, и, конечно, они очень зависят от воспитания родительского. Когда родители такие — ну чего ждать от детей? Просто не думайте, что это так глубоко, и я сейчас об этом скажу пару слов.
Вы знаете, я так любила Толстого в отрочестве, в юности, в молодости, я вообще без него не могла жить. Куда бы я ни ехала, я таскала с собой довольно толстую книгу «Анна Каренина», хотя знала ее, по-моему, уже наизусть. Я так любила Толстого, что я читала его письма, дневники и воспоминания — всё, что с ним связано. Однажды в его дневнике, когда я уже училась на первом курсе, уже очень увлекалась психиатрией, много читала по этому поводу, я прочитала в его дневнике…
Судя по дневнику, он попросил очень крупного психиатра того времени, профессора Корсакова, дать ему пропуск в частную клинику, которой тот руководил. И вот, он сходил туда всего раза два, и больше ему уже было не интересно разговаривать с умалишенными. Он уже что-то главное для себя понял и написал то, что мне, по моей юношеской глупости, казалось примитивным. Он очень коротко написал: «Сумасшествие — это эгоизм».
Я подумала: сумасшествия же бывают разные — симптомы разные, разная картина. А он попал в десятку. Он всё-таки настоящий гений, даже сверхгений. Потому что теперь, когда я уже очень давно работаю с детьми, когда у меня есть опыт работы в детской психиатрической клинике, я вам могу сказать, что симптомы бывают самые разные, но эгоизм — корень.
Поэтому эгоистичные дети, а вот это новое воспитание, которое на самом деле воспитанием вообще не является, а является формой расчеловечивания, оно прежде всего воспитывает эгоистов. И вот сегодня очень часто бывают ошибки на диагностических приемах, не только у меня, а и у моих коллег-психиатров, у моих коллег-психологов, причем это очень опытные люди, а всё равно бывают ошибки, потому что вот эти расчеловеченные дети, нередко будучи абсолютно нормальными — то есть когда с ними начинаешь работать, у них даже пограничных каких-то симптомов не наблюдается, — ведут себя не просто, как сумасшедшие, а нередко, как пациенты острого отделения психиатрической больницы. Вот настолько от воспитания, и, соответственно, от антивоспитания, многое зависит в психике.
Очень интересную вещь мне рассказал министр культуры Луганской народной республики. Во время войны я три раза была в Донбассе. Это очень большое счастье, несмотря на то, что я узнала о множестве трагедий уже из первых рук. Это большое счастье, потому что я увидела очень красивых людей.
Этот министр пригласил меня на праздник, который он устроил, и его очень осуждали сидящие рядом со мной на трибунах — это было в зимнем спортивном дворце Луганска. Сидящие на трибунах гости из других республик (помнится, рядом со мной сидели представители Молдавии) говорили: «Как ему не стыдно! Такая нищета, а он праздники устраивает».
Вы знаете, я вспомнила Евангелие, потому что Иуда и даже некоторое апостолы, а не только Иуда, очень осуждали женщину, которая вылила на ноги Господу кувшин мира. Они говорили: «Можно было продать это и раздать нищим».
Нет, прав был этот министр, который устроил праздник — детский праздник, праздник детских хоров, праздник учителей. Это был осенний праздник, а потом вечером мы сидели с ним в кафе вдвоем, и он мне сказал: «Хотите, я вам расскажу, как луганские родители потеряли страх? Вам будет это интересно как психологу. Они очень сначала боялись, ужасно боялись, тряслись от ужаса, потому что бомбы разрывались в любое время в любом месте: в доме, в школе, в детском саду, на улице — где угодно. И вот выступил Порошенко (тогда еще был Порошенко; время его рассказа — это был как раз 2014 год, когда всё началось, и когда действительно люди были в ужасе от происходящего) незадолго до 1 сентября и сказал, что дети настоящих, преданных государству людей пойдут в школы 1 сентября. Особенно, конечно, это будет большой праздник для первоклассников — нарядные, с букетами, с родителями. А дети этих ватников и колорадов так и останутся в подземельях».
Он говорит, что учителя очень грустили. Они понимали, что придут в пустые классы, в пустые школы. Но 1 сентября все улицы оказались запружены родителями и детьми, в том числе и первоклассниками с букетами, с бантами (там, знаете, как в советское время еще девочки с большими белыми бантами, в белых накрахмаленных фартуках — по старинке еще). Все улицы были запружены ими, так что школы были полны, в том числе и первоклассниками.
И он мне сказал: «Вот с этого момента, когда эту черту родители перешли, когда они пожертвовали самым драгоценным, что у них есть, — они потеряли страх». Когда человек переступает через эгоизм, а такая вот любовь к ребенку — это красивая форма эгоизма, но это всё-таки форма эгоизма: это мое, самое главное для меня, самое любимое, мое.
Три раза я там была, объездила вдоль и поперек Донбасс, общалась с разными людьми, но самое интересное для нашего разговора — это то, что первый раз меня пригласил туда ректор одного московского вуза; он устраивал за свои деньги конференцию в Донецке. Это была конференция по экологии. Я тогда мечтала поехать в Донбасс, но не знала, как это сделать. И вдруг он меня приглашает.
Несмотря на то, что я об этом мечтала, я не могла ему врать, конечно, так уж грубо, и говорю: «Я экологией никогда не занималась». Он говорит: «Я знаю это, я читал то, что Вы пишете. Я хочу, чтобы Вы занялись экологией души. Я хочу, чтобы Вы психологам рассказали, как реабилитировать людей, получивших психологические, а, может быть, и психические травмы войны».
Я принялась быстро читать литературу, которую раньше не читала, потому что не работала с людьми, получившими травму войны. Вот разве что, когда было землетрясение в Спитаке, я потом ходила в госпиталь имени Вишневского, куда привезли самых тяжелых больных, но это другое всё-таки. Не совсем, но другое.
Вот, когда мы приехали в Донецк, делегация, в которой были, конечно же, настоящие экологи, то есть биологи, химики и физики… Там действительно жуткая экология, потому что затоплены шахты. И воздух, и вода, и почва отравлены, и, соответственно, масса легочных и других заболеваний тяжелых. Но как человек, обладающий профессиональной наблюдательностью, я увидела за первые полтора дня, которые были даны нам на знакомство с людьми и с Донецком, разбомбленным в определенных районах, я заметила, что как-то травм особых не наблюдаю.
Наверное, со мной согласятся коллеги, что сегодня очень большое, неоправданно большое значение придается травмам. По моим наблюдениям, травма, конечно, играет роль, но она скорее играет роль детонатора.
Всё-таки основную роль играет то, как именно на человека воздействует травма. Если у него нормальная психика, если случилась какая-то трагедия, убили близкого, например, нормальный человек на это, конечно, реагирует, он испытывает боль и страдание от горя. Но я говорю о поехавшей крыше.
Я видела разных детей — много детей, тысячи детей, — и могу вам сказать, что есть дети, которые становятся тяжелыми невротиками, потому что они пару раз во дворе или в школе услышали слово «псих», обращенное к ним. И видела детей, которые остались совершенно нормальными, увидя, например, свою мать в детстве в петле. Причем уже в том детстве, в котором осознают. Вот девочку я такую двенадцати лет помню хорошо.
Поэтому всё-таки главную роль играют характер и воспитание, а не травма.
И вот меня это поразило больше всего. Я даже подумала, что это нам надо реабилитироваться в Донбассе, а не их реабилитировать. Приветливые и бодрые люди, никто не жалуется. Зарплата была, когда первый раз приехала, от двух до пяти тысяч в месяц, и никто не жаловался. Очень трудно оторваться от этих людей, они очень красивые.
Я обратила внимание на то, что самое лучшее лекарство от психических травм, даже при таких запредельных трагедиях (там такие фашистские зверства совершались, что, я думаю, некоторые даже Гитлеру не снились), — это чистая совесть. Знаете, вот жалко, что я ни в учебниках, которых так много прочитала, ни на лекциях, которых так много прослушала, этого никогда не слышала. Огромный и очень важный опыт я получила в Донбассе: главное лекарство — это чистая совесть. С чистой совестью можно жить свободно, даже когда видишь такие ужасные трагедии войны, которые я видела там.
И последнее, что скажу: два раза из трех раз мне очень повезло, что я читала в разбомбленной Горловке лекции. Там есть то ли университет, то ли академия иностранного языка. И там студенты, том числе и психологи, причем очень много мальчишек было почему-то. У нас одни девчонки, а там половина зала были мальчишки. Я три часа без перерыва рассказывала им о работе с детьми с помощью кукольного театра, я почувствовала, что устала говорить, что мне хочется уже отдохнуть немножко. И говорю: «Ребята, может, вы вопросы зададите или пойдете в коридор отдохнуть?» И раздалось несколько голосов: «Уже?!» Три часа прошло, вот какая концентрация внимания. Нам говорят, что сейчас низкая концентрация внимания. А у них была высокая.
Я хочу подчеркнуть, что да, может быть, такой цифровизации еще не было до 2014-го года, но всё основное, все основные, мне кажется, средства и методы оглупления уже были. Вот эти студенты и эти взрослые были точно такими же. Они дорогой ценой очистились.
Надо было это увидеть. Надо было увидеть своими глазами, что какой бы гадостью человек ни был набит, какой бы дурью он ни был набит, у него всё равно где-то в самой сердцевине — золотой слиток. Поэтому, когда вот эта шелуха слетает и видишь ослепительную красоту человека, появляется надежда. Что касается Украины и что касается наших детей, вот если мы займемся воспитанием, займется этим государство, конечно, а не просто отдельные энтузиасты, не надо унывать тогда. Потому что человек, у него множество грехов, множество грязи, но наши святые, вообще святые отцы христианства говорили, что порок — это искаженная добродетель. Жанна Тачмамедова говорила о том, что можно учить тому, сему, пятому и десятому, вот как учили в Советском Союзе, а можно вроде бы тому же учить для того, чтобы беспощадно убивали людей другой национальности. Так что если порок — это искаженная добродетель, то нормальным воспитанием, «сверху донизу», я думаю, можно вернуть любой порок в ранг добродетели. И это показывает моя работа с детьми, я, собственно, только этим и занимаюсь.
Жанна Тачмамедова: Я просто хотела пару слов добавить. Во-первых, по поводу травм. Эти психологические травмы, которые якобы испытывают солдаты на войне. Это впервые в основном было обнаружено у американских солдат — солдат с не очень чистой совестью, которые приходили на чужие территории, убивали, и не понимали, зачем они, собственно, это делают. А когда люди на войне защищают свою родину, они четко понимают, где правда, где ложь, где добро, где зло. Так там, действительно, о травмах говорить — это большой вопрос. Еще хотела сказать, вот Вы говорите, что это всё — дети, с ними можно поработать и всё можно исправить. Да, и с родителями тоже, и с детьми. Но! Весь вопрос в работе. Потому что с этими детьми как раз работают. А у нас не работают даже со своими детьми. А ведь придется работать и с теми детьми тоже. И штука в том, что как раз с нашими-то детьми не работают! Вообще никак! И тогда это становится очень серьезной большой проблемой.
Мария Мамиконян: Да, конечно, это скудость души, как верно было сказано. «Всего лишь» — она. Но она же порождает очень определенные вещи! Вот сейчас по школам рассылают методички, как надо относиться к специальной операции, чтобы было патриотично: оказывается, надо везде рисовать буквы Z — чем больше, тем лучше. Всё! Дальше этого фантазия чиновника и его «наставление» учителям не идет. Учителя берут под козырек. И не делают ни шага в сторону — боятся, как бы чего не вышло, если станут сами что-то придумывать. Да, видимо, их довели до такого состояния ограничениями, требованием бесконечных отчетов и заполнения форм и таблиц, необходимых бюрократии. Видимо с большой частью учителей уже произошла серьезная деформация. Недавно был скандальный случай в одной из школ Алтайского края, возможно, вы читали публикации.
Завуч по воспитательной работе всем разослала — в соответствии с методичкой — некий ролик, мультик для начальных классов, призванный объяснить детям происходящее на Украине — «Сказ про Ваню и Колю», про двух мальчиков, русского и украинского, которые дружили. Они дружили, а потом рассорились, Коля ушел в соседний класс, назвался Мыколой, начал дружить с плохими ребятами, стал обижать детей, драться. Это был ролик, как потом выяснилось, выпущенный «Царьградом» из лучших побуждений — не могу сказать, что очень талантливый, довольно-таки банальный, слащавый ролик, но… ничего. И тут же в сеть подкинули украинский вариант, в котором оказалось всё наоборот: Ваня очень плохой, а Коля, который превратился в Мыколу, перейдя в соседний класс, наоборот, очень хороший. Но вот что там дальше происходит с этой «хорошестью», это очень показательно.
Кстати, если говорить о самой истории, то завуч выдала украинский ролик сначала учителям и родителям, потом спохватилась, что, оказывается, там ненормативная лексика, поэтому не надо его распространять. Лексику завуч заметила— в украинском варианте она была в изобилии— но всего остального, видимо, нет. (Это насколько же надо на автомате действовать!). Однако хочу обратить внимание на другое. Вот давайте посмотрим, как развивается сюжет в этом мультике. Не будем весь его смотреть, всё же три минуты идет, покажу буквально кусочек из второй части.
[Демонстрируется ролик.]
«Однажды Ваня напился, взял нож и пришел к Коле домой. Коля не захотел открывать. Но Ваня выбил дверь. Ваня бегал по квартире Коли, раскидывал подожженные петарды и бросался на Колю с ножом. Ваня поджег мебель, разбил компьютер, сломал телевизор и поранил Колю. Ваня бегал по квартире Коли и кричал: „Я тебя убью, с**а, ты будешь мой друг или ничей. Дружи со мной, только я тебя защищу от беспорядка!“ В этот раз Коля был готов. Коля вытянул биту и с размаху… [нецензурное слово] Ваню по голове. Потом защемил Ванину голову в дверь и тянул за ноги до тех пор, пока голова не оторвалась».
Далее действия по расчленению Вани носят характер, не допускаемый цензурой, и сопровождаются смачно-ненормативной лексикой, мы их опустим.
«Коля вынул у Вани телефон из кармана и отправил его родителям пару фоток Вани. А потом позвонил им и рассказал всё, что он сделал. Родители Вани очень удивились. Они сказали, что они его к Коле не посылали, поэтому Ваню забирать не собираются. И вообще, если честно, он их тоже давно… [нецензурное слово]».
[Конец ролика.]
Всё густо пересыпано матом и показанная «расчлененка» (мы тут кусочек только взяли) — она в мультяшном украинском варианте повторяет как раз те зверства садистов из Азова*, которые производятся над военнопленными, снимаются, отсылаются родителям солдат и выкладываются в сеть. То есть грязнейшая сторона нацистской субкультуры, реально практикующаяся, представлена в мультике. Очень подробно, со смакованием деталей и комментариями.
А интересным мне кажется вот что: если бы это у нас сделали такой контрпропагандистский ролик (что я представить себе не могу!), то это было бы в каком-то смысле объяснимо: мы хотим показать, какой у нас злобный сосед теперь на Украине, да? Но украинские пропагандисты должны всё же стремиться представить своего правильного героя Мыколу «белым и пушистым». Не тут-то было: они напускают море крови, показывают, как героический персонаж сначала отрезал Ване руку, потом оторвал голову, потом вырезал органы… Кровища хлещет, и в ней… с восторгом купается Мыкола. Что за странное саморазоблачение? Почему укропропаганда своего позитивного персонажа показывает в такой роли?
Видимо, это как раз то, о чем уже говорила Жанна. Что в поврежденном нацизмом сознании русское население — «москаляки», «русня» и так далее — это не люди. А раз они «не люди», то в отношении них может отсутствовать человеческая логика, нравственный закон. Нормы — уже нет.
И я не знаю, Ирина Яковлевна, так ли легко, если детей вот в этом сызмальства воспитывали, так ли легко это повреждение потом снять? Уж не говоря о том, КТО это сможет массово делать. У нас еще будет возможность обсуждать, как денацифицировали население в Германии, хотя бы вскользь, но вот загадка, согласитесь, — такое «кино».
* — Организация, деятельность которой запрещена в РФ.