Развернувшуюся войну с патриархатом невозможно понять, не анализируя отношения мужского и женского начал в истории западного мира.
В западной христианской культуре веками существовало специфическое отношение к женщине, связанное со страхом перед заложенной в ней огромной энергией, и стремление подавить эту энергию. Это базировалось на характерных для части христианской традиции представлениях о греховности тела как такового, на отрицательном отношении к плоти.
Одним из ключевых источников такого представления является неоплатонизм — учение, созданное в III веке философом Плотином в Древнем Риме, этой колыбели современной западной цивилизации. Плотину покровительствовал римский император Галлиен, поддерживая его идею о создании «города философов».
Плотин рассматривал творение как эманацию, то есть постепенное излияние божественной полноты беспредельного и непознаваемого Первосущества, которое он называет также Единым. Эманация подобна излиянию света из Солнца и происходит по закону ухудшения — то есть чем дальше изливается божественная животворящая сила, тем более она неполна. Обобщая систему Плотина, немецкий историк философии Эдуард Целлер, специалист по античности, пишет: «Совокупность существ, возникающих от первосущества, образует лестницу убывающего совершенства, и это убывание продолжается до тех пор, пока в конечном итоге бытие не дойдет до небытия, и свет — до тьмы».
Первым созданием Единого по порядку истечения является «нус» (др. — греч. νοῦς — мысль, разум, ум) — высшее созерцательное мышление и высшее бытие. Затем истечение продолжается в мировую душу. Высший аспект ее не взаимодействует с чувственным миром, и только низший аспект души изливается в материю, не имеющую подлинного бытия и потому злую. Последнее Плотин считает падением души. По его тексту, душа «теряет крылья и попадает в оковы тела», «погребается и остается в темнице». Плотин считает, что «жизнь в теле сама по себе есть зло». По свидетельству Целлера, вся плотиновская «этика определена мыслью, что для души связь ее с телом есть источник всего зла, и что всякая деятельность имеет тем большую ценность, чем менее она приводит нас в соприкосновение с чувственным миром». Спасение заключается в восхождении души к своему истоку, то есть в выходе из тела и возвращении в Единое.
Ближайший ученик Плотина Порфирий, издатель его сочинений и автор его жизнеописания, рассказывает в этом тексте, что Плотин, «казалось, всегда испытывал стыд из-за того, что жил в телесном образе». Сам Порфирий в целях очищения и спасения души требовал безбрачия.
Эманационизм обычно противопоставляется креационизму, то есть учению о том, что творение есть волевой акт Божества, что мир творится Богом из ничто. Несмотря на то, что креационистская концепция ближе к библейской космогонии, неоплатонизм оказал огромное влияние на христианское богословие.
Под влиянием неоплатонизма в святоотеческой и мистической христианской литературе появляется воззрение о том, что сотворение женщины есть первое обнаружение уже начавшегося грехопадения человека.
Так, св. Григорий Нисский отрицает, что человек был создан Богом как существо двуполое. По его толкованию, «различие мужеского и женского пола не имеет никакого отношения к божественному первообразу» человека. Он также говорит, что до грехопадения человек не имел нужды в браке для размножения. Именно вследствие греха в человечестве был насажден «скотский и бессловесный» способ размножения.
К этой линии примыкают богословы Максим Исповедник и Иоанн Скотт Эриугена. Последние, кроме того, становятся на точку зрения, что Христос воскрес в бесполом виде; в мужском же теле он являлся своим ученикам только потому, что иначе они не узнали бы его. Согласно толкованию Эриугены, самое появление чувственного тела человека, телесность как таковая есть следствие греха.
Еще более радикальную трактовку встречаем в гностических евангелиях, которые уничтожались церковью как ересь, но имели определенное влияние. Появление их относится к тому же периоду, что и появление неоплатонизма, — к первым векам нашей эры. В них материальный мир противопоставляется духовному как порождение темных сил, а творец материального мира наделяется негативными, злыми чертами и противопоставляется истинному Богу, который стоит во главе нематериального мира.
В гностическом Евангелии от Филиппа говорится, что отделение женщины от мужчины было «началом смерти». Христос же явился на Землю, чтобы снова объединить их в не разделенное на два пола существо — то есть в андрогина: «Поэтому пришел Христос, дабы снова исправить разделение, которое произошло вначале, объединить обоих и тем, кто умер в разделении, дать жизнь [и] объединить их».
В цитируемом Климентом Александрийским гностическом Евангелии от египтян также находим представление об искуплении греха через преодоление разделения на два пола. Христос говорит, что Царствие Божие наступит тогда, «когда вы попрете ногами шелуху стыда, когда двое станут одним, мужчина сольется с женщиной, и не будет ни мужчин, ни женщин».
Там же содержится фактический призыв к целибату. «Когда Саломея спросила Господа: «Как долго еще смерть будет иметь силу?» — он ответил ей: «До тех пор, пока женщины будут рождать детей». Климент Александрийский передает слова гностиков о том, что «нам следует воздерживаться от брака и деторождения, дабы не плодить себе подобных несчастных, рожденных в качестве пищи для смерти».
После раскола, обособления православной и католической церквей линия отвержения плоти и соответствующего отношения к женщине почти не перешла в православие, зато на Западе значительно усилилась. Ярчайшим примером ее развития являются работы мистика-визионера Якоба Бёме (1575–1624), которого Гегель считал основоположником немецкой философии.
Для Бёме, как и для подавляющей части германской религиозной мысли, характерно нечувствие своего тела, гнушение плотью, принципиальная брезгливость по отношению к браку. Он развивает идею о том, что до грехопадения размножение должно было происходить иным, неведомым путем: по его мысли, в раю у Адама и Евы вообще отсутствовали половые органы.
Только при изгнании из рая Бог «навесил» на человека плоть, этот «мешок для корма червям (Madensack) со звериными членами для размножения, из-за чего бедная душа до сих пор стыдится, что она вынуждена носить звериную форму на теле». Об этом Бёме пишет в своем сочинении «Mysterium Magnum» («Великое таинство»), имеющем подзаголовок «Объяснение первой главы Книги Моисеевой» (то есть книги Бытия, первой книги Ветхого Завета).
Это «объяснение», как и другие работы Бёме, написано в особой манере, при которой автор выражает в тексте непосредственный опыт, в том числе мистический и визионерский, нередко на языке странных образов или внутренней полемики.
«Разум возразит мне, — пишет он, — говоря: Бог с самого начала создал Адама мужчиной, и даже со всеми членами, как теперь… Но и я хочу спросить свой собственный разум, мог ли такой Адам быть создан для вечной жизни без порока, страданий и смерти, если он был создан несчастным, голым и обнаженным в этом животном воплощении? и могла ли эта вонючая бочка (Stankhaus) быть в раю и в храме Господнем, как бы он оградил себя от хрупкости?.. Какой грех Бог хотел вменить человеку, если создал его по образу животного, какая польза Ему от нового рождения?»
Убеждаясь таким образом в том, что лишь в результате падения на Адама и Еву была «навешена» гнусная плоть, существо которой — пища для червей, Бёме переходит непосредственно к первородному греху — вкушению плода от древа познания добра и зла. Здесь он утверждает, что первородный грех совершился через возбуждение половой похоти Евы. Змий возбудил в Еве блудное разжжение, и потому она вкусила запретный плод. Таким образом, женская похоть предстает как движущая сила первородного греха.
Согласно трактовке Бёме, Змий был «по внешности чрезвычайно симпатичным, красивым, приятным, изящным зверьком, хорошо украшенным по дьявольской спеси… Ева забавлялась остроумием и коварством Змея, а также его ловкостью и искусством». Кроме того, она была «пленена его голосом». Дальнейшее описывается так: «Бурное вожделение (Begierde) и воображение дьявола вошли через змеиную сущность в сущность Евы через звучание речи в их разговоре и через соединение вожделений обоих. И здесь вожделение Евы и вожделение дьявола в этом соединении сочетались браком (vermählet); потому что вожделение дьявола сделало похоть (Lust) Евы совершенно чудовищной и принуждало ее к похоти до тех пор, пока он (дьявол. — прим. И. Р.)не победил ее, так что она в своем вожделении согласилась на следующее: она восхотела также есть от дерева познания добра и зла».
Итак, по существу именно плотское желание удалило человека из рая. И теперь оно продолжает оставаться «мерзостью его перед Господом» — причем как в браке, так и вне брака. Фактически Бёме расширяет сферу греховного на любое зачатие и рождение. Через половую связь не может родиться ничего чистого и святого уже потому, что это пол и плоть, что это звериное размножение: «Ныне всё, что рождается от плоти и крови в этом мире, нечисто… Грехопадение Адама ломает всё, и всё находится во грехе».
Женщина же рассматривается как своего рода «проводник» человечества в это падшее состояние — из-за своей склонности к похоти.
«В сущности Адама, из которой была создана женщина, было запечатлено ложное вожделение; поэтому женщина так скоро возжаждала тщеславия; как и по сей день, в большинстве [женщин] обнаруживается простая земная похоть плоти. Как только этот пол начинает немного взрослеть, так для них выходит на первый план собственная жажда гордыни и блеска с плотскими желаниями; и вскоре они жадно устремляются к запретному дереву, против девственной дисциплины, целомудрия и ангельского смирения… На то они и должны быть среди людей, что они причина того, что возгорелось тщеславие, основателем которого был дьявол».
Здесь хотелось бы оговорить важное обстоятельство.
Начиная с конца XIX века светские мыслители начали критиковать христианство за его аскетическую направленность, в первую очередь — аскетическую направленность в отношении половой жизни. Подчеркивалось, что в христианском монашестве подавляется половая сфера. Была высказана идея, что это подавление есть первопричина последующей сексуальной революции. Христианский аскетизм связали со слабостью, недостатком «природной» силы. А русский автор Василий Розанов даже объявил христиан и особенно монахов людьми с ослабленным от природы половым влечением, «духовными содомитами».
Со всем этим никак невозможно согласиться. Во-первых, потому, что два тысячелетия истории христианских цивилизаций продемонстрировали существование в них крепких плодовитых семей, в том числе непосредственно у христианских священнослужителей. Во-вторых, потому, что аскетизм категорически не связан с упадком «природной» силы, а в некоторых традициях даже считается высшим проявлением мужественности у мужчины. И наконец, в-третьих, потому, что и у женщин христианская вера никак не препятствовала проявлению женственности, а возможно, и способствовала таковому.
Необходимо подчеркнуть, что рассматриваемая линия отвержения плоти и соответствующего отношения к женщине внутри западной христианской традиции — это именно особая линия, а вовсе не «родовая черта» христианства как такового. И эта линия имела свою логику развития. В частности, как было сказано, она почти не проявилась в православии, но укрепилась в католичестве и была унаследована протестантизмом, что мы видим на примере Бёме.
Подтверждением специфичности этой линии служит интерпретация у Бёме догмата о непорочном зачатии Девы Марии, а также рождении Христа. Догмат о непорочном зачатии он фактически отрицает.
Деву Марию, пишет Бёме, «не называли святой, чистой девой после ее земного рождения: плоть, которую имела Она от Иоакима и Анны, не была чиста без порока» (здесь и далее выделено мною. — прим. И. Р.). Он развивает особое представление с явной опорой на визионерский опыт: в Марию вошло некое Божье существо, небесная Дева, после чего Мария перестала быть женщиной в чистом смысле слова и стала муже-девой. Христос же не рождался от нее.
«Христос зачал душу свою в теле своем, но в своем непорочном теле святости, которому суждено было стать собственностью Марии… И надо здесь со всей полнотой и ясностью понять, что это новое существо в святой стихии рождено не от плоти и крови девы, но Богом из стихии, при полной полноте и соединении святой Троицы… Она не мать, родившая Бога (не этому мы учим, как обвиняют нас евреи и турки), но Бог родил ее снова в ее семени и благословил ее».
Что касается миссии Христа, спасителя человечества, она для Бёме заключается в преодолении грехопадения (существом которого было появление половых различий) посредством ликвидации женского начала.
«Христос для того стал человеком без участия мужчины, чтобы снова освятить женское начало и превратить его в мужское, и через это мужчина и женщина снова стали бы образом Божиим и были бы уже не мужчинами и женщинами, а мужествующими девами, каковой и был Христос».
В то время, когда Бёме писал свои сочинения, в Европе свирепствовало преследование ведьм. В течение большого периода — с XV по XVII век — оно носило массовый характер, но отдельные случаи имели место до и после этого. Признавалось, что ведьмы вступали в сговор с демонами, злыми духами, дьяволом, их подвергали различным пыткам, а также казнили через сожжение на костре. Считается, что было казнено несколько десятков тысяч женщин.
Конечно, среди осужденных в тот период помимо женщин-ведьм были и мужчины-колдуны. Однако, по данным немецкого историка Герда Шверхоффа, специалиста по истории преступности и Средних веков, сделавшего обзор исследований истории ведовства, осужденные женщины «в среднем составляли четыре пятых всех жертв процессов, хотя в разных регионах в разное время доля мужчин могла сильно колебаться». Также Шверхофф отмечает, что «мужчины, о которых шли слухи (о том, что они колдуны. — прим. И. Р.), реже оказывались втянутыми в процесс, нежели женщины, а если это всё же происходило, то у них было значительно больше шансов остаться в живых».
Кстати, Шверхофф пишет, что злодеяния, в которых обвиняли женщин, «вовсе не обязательно были плодом маниакальной фантазии ученых юристов и теологов: они, как мы узнаем по косвенным данным источников, вполне могли практиковаться в действительности».
Значительную роль в распространении практики преследования ведьм сыграло сочинение инквизиторов Генриха Инститориса (настоящее имя Генрих Крамер) и Якоба Шпренгера «Молот ведьм», написанное в 1487 году. Оба автора были наделены особыми полномочиями буллой папы римского Summis desiderantes affectibus («Всеми силами души»), официально признавшей существование ведьм и провозгласившей борьбу с колдовством и ересями в Рейнской области. Они принадлежали к католическому ордену доминиканцев. Отмечается, что протестанты, противостоявшие инквизиции, при этом считали «Молот ведьм» авторитетом и законом во всем, что касалось ведьм.
В этой книге доказывается необходимость глубокого осознания опасности и пагубности колдовства, а также лживость и греховность тех, кто пытается отрицать существование колдовства и ведьм. Последние прямо объявляются еретиками. Авторы уделяют огромное внимание опровержению мнения, распространенного в прежние века, о том, что Бог не может допустить широкой свободы зловредных действий дьявола и ведьм в мире. Они настаивают, что по Божьему попущению ведьмами устраиваются самые разные типы злодейств, о которых подробно рассказывают. Среди них, помимо наведения порчи и насылания болезни, — совокупление с демонами, придание людям облика зверей и даже лишение мужчин полового члена. Также разбираются способы врачевания пострадавших. В последней части книги авторы формулируют процессуальные правила судебного преследования ведьм инквизицией.
Большое внимание посвящено рассмотрению сущности женщины и того, почему именно женщины преимущественно занимаются колдовством. Авторы утверждают, что женщины склонны к неверию в Бога. В частности, говорится, что «женщина скверна по своей природе, так как она скорее сомневается и скорее отрицает веру, а это образует основу для занятий чародейством». Авторы даже приписывают слову «женщина» (femina) особую этимологию — якобы оно происходит от слов fides (вера) (слог «Fe») и minus (менее).
Пороки женщины возводятся ко вторичности ее сотворения по сравнению с сотворением мужчины: «Уже при сотворении первой женщины эти ее недостатки были указаны тем, что она была взята из кривого ребра, а именно — из грудного ребра, которое как бы отклоняется от мужчины». В связи с этим авторы без обиняков называют женщину «несовершенным животным».
Всячески обосновывается лживость и злобность женщин. Рассуждения авторов строятся в характерном для «Молота ведьм» стиле, который, пользуясь современной терминологией, можно было бы назвать пропагандистским.
«По природе женщина лжива. Она лжива и в разговоре. Она жалит и ласкает в одно и то же время. Поэтому ее голос сравнивается с голосом сирен, привлекающих путников своими сладкими мелодиями и затем убивающих их. Они убивают, т. к. опустошают денежные мешки, крадут силу и заставляют презирать Всевышнего».
Авторы апеллируют к древнеримским авторитетам. «Ведь Катон сказал: «Если женщина плачет, то она, конечно, готовит козни». Также говорится: «Если она плачет, то она хочет ввести мужа в заблуждение».
Маловерность женщин обосновывается «недостатком разума». Отсюда и их склонность к колдовству: «Как из недостатка разума женщины скорее, чем мужчины, отступаются от веры, так и из своих необычайных аффектов и страстей они более рьяно ищут, выдумывают и выполняют свою месть с помощью чар или иными способами. Нет поэтому ничего удивительного в том, что среди женщин так много ведьм».
Но главная черта женщин всё-таки связана с половой сферой. «Подводя итоги» своему рассуждению о женщинах, Инститорис и Шпренгер заключают: «Всё совершается у них из ненасытности к плотским наслаждениям». Они «прибегают к помощи дьявола, чтобы утешить свои страсти».
Авторы подробно доказывают, что «зло, совершаемое ныне ведьмами, превосходит всё зло, которое Бог допускал когда-либо». Роль дьявола при этом по существу даже вторична, так как, по утверждению авторов, «женщины могут с помощью определенных приемов воздействовать на чужие тела и производить изменения их без участия дьявола».
«Молот ведьм» выдержал десятки переизданий и получил в Европе огромное распространение, став без преувеличения эпохальным произведением. Причем как в качестве текста, формирующего массовое мировоззрение, так и в качестве руководства к действию.
Портрет женщины, нарисованный «Молотом ведьм», имеет поразительное сходство с тем, который выдвинул уже в начале XX века немецкий философ-кантианец Отто Вейнингер.
Вейнингер — отпрыск богатой еврейской семьи, родившийся в Австро-Венгрии, выпускник факультета философии Венского университета, эрудит, получивший в 22 года степень доктора философии и овладевший к этому возрасту рядом древних и новых языков. В 23 года, в 1903 году, он публикует труд под названием «Пол и характер», который окажет огромное, хотя и несколько шокирующее, влияние на современников в том, что касается философии пола. Влияние это распространится как в Европе, так и в России.
Вейнингер рассуждает о предмете с новых позиций. Он не связывает себя толкованием священных текстов или христианской догматикой, не вдается в космогонические вопросы. Он занимается построением научной психологии путем характерологического описания индивида через понятие о двух «идеальных типах» — мужском и женском. Но истоки его модели можно найти в тех идеях, которые мы рассмотрели. Только на место Бога у него встает трансцендентальное Я, которым обладает только мужчина.
Наиболее общее определение типов мужчины и женщины у Вейнингера таково: «Мужчина — форма, женщина — материя». Сама эта формулировка принадлежит еще Аристотелю, однако Вейнингер развивает ее в очень определенную сторону: материя без формировки абсолютно бескачественна, и потому она стремится принять любую форму; она ищет своего завершения, как объект, не обладая собственной субъектностью.
Женщина есть ничто, желающее прильнуть к мужчине, который есть микрокосм, заключающий в себе все возможности. Ее глубочайшее желание — приобрести определенную форму с помощью мужчины, то есть фактически быть им созданной. Сама по себе женщина только сексуальна, а все другие ее проявления суть только выражения находящегося в ней мужского начала. И она желает быть созданной мужчиной, желает быть «оформленной» им в половом акте.
Представления и переживания женщины существуют в форме так называемых генид — нерасчлененных аморфных единств предметов и их окраски, вещей и чувств, которые эти вещи вызывают. Вейнингер описывает гениду как нечто «непросветленное» и «неотделанное», лишенное «рельефа», это есть нечто, обладающее очень малой степенью осознанности, привязанное к конкретике, к непосредственной предметности (см. «недостаток разума» у Инститориса и Шпренгера). Разъяснения своих генид, «спутанных мыслей», женщина ждет от мужчины, и тот мужчина, который способен на такое разъяснение, привлекает ее.
Вследствие низкой осознанности у женщины нет непрерывной памяти — в отличие от мужчины, она толком не помнит себя, у нее нет чувства собственной тождественности в различных жизненных положениях. Потому она не видит и тождества объектов, а также и других логических отношений между ними. А значит, женщине недоступны логические операции, логика как таковая.
Вследствие отсутствия логики и отсутствия непрерывной и ясной памяти, продолжает автор, для женщины нет противоположности «ложь — истина», а значит, и никаких преград ко лжи. Лжет, конечно, и мужчина, но он при этом помнит фактическое положение дел «благодаря сильной памяти». Поэтому его ложь сознательна, антиморальна — то есть только его ложь и есть ложь в настоящем смысле слова. Что же касается женщины, то она, по Вейнингеру, не антиморальна, но аморальна. То есть, поскольку она не понимает, что морально, а что антиморально, она находится вне морали.
«Такое существо может лгать, не понимая совершенно этого, не имея даже возможности понять, что лжет, так как лишено критерия истины… Нет ничего более потрясающего, чем та картина, когда мужчина по поводу слов женщины обращается к ней с вопросом: „Зачем ты лжешь?“ Она смотрит на него удивленными глазами, старается его успокоить или разражается слезами».
Именно логический и этический феномен, по Вейнингеру, порождает душу. В соответствии с этим он отказывает женщине, лишенной им логики и этики, также и в наличии души и собственного Я.
Она не может представить себе в качестве своего Я ничего иного, кроме своего тела, считает философ. Потому тщеславие женщины связано не с духовностью и не с мышлением, поступками и творчеством, как в случае мужчины. Тщеславие женщины — это расположение к своему телу. «Это своего рода радость, которая проявляется даже у самой некрасивой девушки, когда она любуется собою в зеркале, трогает себя или испытывает какие-либо ощущения отдельных органов своего тела. Но тут же с яркой силой и возбуждающим предчувствием вспыхивает в ее голове мысль о мужчине, которому когда-нибудь будут принадлежать все эти прелести».
Вейнингер вообще считает бытие женщины целиком и полностью сосредоточенным вокруг сексуальности. Он объявляет «сущностью женщины и ее смыслом во вселенной» сводничество: женщина везде и всегда пытается организовать половой акт, причем не обязательно со своим участием.
Сексуальность же рассматривается им как грехопадение. Это грехопадение мужчины, в результате которого и была создана женщина. Разрешить эту ситуацию Вейнингер предлагает через полное отрицание сексуальности. В результате женщина уничтожится, что и будет правильно. «Отрицание сексуальности убивает лишь физического человека, и только его, но с тем, чтобы дать полное существование духовному человеку», — пишет Вейнингер. Он категорически отрицает искренность опасений о вымирании человеческого рода из-за сексуального воздержания, доказывая это риторическим вопросом: «Совершал ли кто-нибудь половой акт, руководствуясь тем соображением, что он обязан предотвратить гибель человечества, или считал ли кто-нибудь когда-либо справедливым упрекнуть целомудренного человека в безнравственности его поступков?»
Мы видим здесь несомненное дальнейшее развитие тех идей, которые выражали за столетия перед этим христианские богословы, мистики и инквизиторы — однако в устах человека светского и находящегося уже очень далеко от богословия. Не есть ли это лучшее доказательство того, что речь идет не о порождениях свойственного христианству аскетизма, а скорее об особом отношении к сущности женщины, объединяющем этих европейских авторов? Да, христианство породило определенное отношение к полу, но это не брезгливость и не подозрительность, а, скорее, понимание половой жизни как тайны. Те же интерпретации, с которыми мы сталкиваемся у Бёме, Инститориса и Шпренгера и других, так сильно интегрированы в христианство, может быть, только потому, что они были сформулированы в эпоху безусловного господства христианства в метафизике и этике.
Окончательно существо этих интерпретаций раскрылось именно в XX веке, после того как христианство ушло со своих господствующих позиций. Стало ясно, что дело не в построениях отдельных авторов, а в неких фундаментальных основах бытия, связанных с мужским и женским началом. И что изменение баланса этих основ способно радикально трансформировать состояние семьи и общества.
К XXI веку в западном обществе этот «специфический» спор о «природах» вспыхнул с новой силой и с обратным знаком. То, что русское православное сознание пошло другим путем и сумело на нем удержаться, — по сути и заложило нынешнее неприятие российским обществом этого мракобесия.
(Продолжение следует.)