В течение определенного времени я вынужден был обсуждать с читателем текущую политическую проблематику. Причем необходимы были достаточно подробные обсуждения тех проблем, на которые современное общество готово реагировать с использованием имеющихся в его распоряжении средств. Каковыми являются крупные СМИ (прежде всего электронные, но и не только), респектабельные политические институты, авторитетные мозговые тресты и те ключевые экспертные площадки, на которых эти мозговые тресты выступают с теми или иными суждениями по поводу происходящего.

Я не мог уклониться от подробного обсуждения иранского эксцесса, включающего в себя и само убийство Сулеймани, и то, что за этим последовало. Не мог я уклониться и от обсуждения поправок в российскую конституцию, и от нового витка полемики по поводу пакта Молотова — Риббентропа, в рамках которого при прямом участии главы Российского государства оказалась подведена черта под преступными горбачевско-яковлевскими поношениями того, что было спасительно для СССР и всего мира.

Газетная аналитика плюс выступления по телевидению — вот то, с помощью чего можно откликаться на те крупные внутри- и внешнеполитические события, отказ от обсуждения которых недопустим ни с профессиональной, ни с моральной точки зрения.

Но надлежащим образом откликаясь на такие события, ты не можешь не осознавать и того, что надлежащее реагирование имеет очень существенные изъяны, и того, что события, на которые ты откликаешься, не существуют сами по себе. Что сколь бы крупны они ни были, все равно они являются лишь следствием чего-то более крупного, чем они сами. А это более крупное явным образом теперь не сводимо ни к той или иной конспирологии, ни к дежурным обсуждениям нового витка общего кризиса капитализма.

Сохраняет ли капитализм, сознательно осуществляющий свою окончательную дегуманизацию, свою первоначальную классовую природу? Остается ли он при этом капитализмом? Можно ли в условиях такой дегуманизации именовать то, что уже слишком явно не сводится к капитализму в его обычном обличии, господствующим классом? Сохраняется ли в условиях такой дегуманизации классовая структура общества вообще? Обладаем ли мы правом настаивать на сохранении историчности текущего макрополитического процесса? Тут ведь дело не в Фукуяме с его концом истории, а в том, что дегуманизация не может быть осуществлена, коль скоро история продолжается, и история не может продолжаться, коль скоро дегуманизация становится окончательной и бесповоротной.

В «Святом семействе» Маркс говорит о том, что «история — не что иное как деятельность преследующего свои цели человека». Сохраняется ли человек в условиях успешной дегуманизации? Ведь не зря говорится о постчеловеке.

Есть ли у постчеловека цели? Может ли он их преследовать? Совместима ли человеческая деятельность с губительным утверждением постчеловеческой реальности, происходящим на наших глазах? Может ли разрушение человечности, оно же — дегуманизация, осуществляться без разрушения социальной и психологической структурности как основ существования этой самой человечности? Если подрываются базовые условия формирования человеческой личности и базовые условия существования общественной жизни как таковой, то что возникает при подобном подрыве и с помощью чего он осуществляется?

Личность обладает определенной структурой. Общество, формируя эту структуру, само имеет достаточно жесткий структурный характер. Для того чтобы не стало ни личности, ни общества, нужно каким-то образом разрушать структурность как таковую. Что является инструментом такого разрушения структурности?

Бельгийский ученый, лауреат Нобелевской премии Илья Пригожин в своей совместной с Изабеллой Стенгерс работе «Порядок из хаоса» обсуждал возникновение новых структур при определенных воздействиях на этот самый хаос. Но если возможен новый порядок при воздействии на хаос, то возможен и новый хаос при других воздействиях на существующий порядок. И мы видим, как происходит такая вторичная хаотизация всего на свете. В том числе и нынешнего мироустройства. А также личности человеческой, человеческого общества в целом, отдельных элементов этого общества. «Хаос из порядка» ничуть не менее реален, чем «Порядок из хаоса». А возможно, и более реален. Он возникает только по причине исчерпанности некоего порядка? Или же мы можем сказать, перефразировав Маяковского: «Если хаос возникает — значит это кому-нибудь нужно».

Конечно же, существующий порядок имеет все черты исчерпания. Но достаточно ли такого исчерпания для того, чтобы он начал так быстро сворачиваться? Или же это сворачивание дополнительно осознанно стимулируется?

Вот вопросы, которые сразу же врываются в обсуждение любых нормальных крупных событий общественной жизни, происходящих у нас на глазах. Но, врываясь в то, что именуется обычным обсуждением, они, будучи необычными, оказываются несоразмерными обычному обсуждению.

Приведу простейший пример. В программе «Воскресный вечер с Владимиром Соловьевым» один из участников обсуждения того, что происходит на Украине, заявил, что Украина — это очень сложно построенное государство. И что в западных областях этого государства нацистский преступник Бандера является героем, с чем и приходится считаться. Заявивший об этом представитель Украины не является ни перевозбужденным хамом, ни человеком, полностью лишенным политического опыта. Между тем по сути говорится следующее: «Мы, отстаивая существование единой, крайне разнородной Украины, просто обязаны дать западным областям возможность героизировать нацистского преступника Бандеру и организовать свою политическую жизнь на основе этой героизации».

Предположим, что это так. Тогда в обсуждение такого обычного вопроса, как процессы на Украине, начинает вторгаться нечто более масштабное и странное. По существу речь идет о том, что надо допустить существование крохотного бандеровско-нацистского очага, по сути являющегося микрогосударством под названием «Западная Украина». Далее приходится допустить завоевание этим микрогосударством всего украинского пространства. Бандеровско-нацистский очаг подчиняет себе не только Киев, но и Харьков, Днепропетровск, Николаев, Херсон, Одессу. Но это называется экспансия черного очага на сопредельные территории.

Может ли такая экспансия ограничиться территорией Украины? Нет, не может. Она будет продолжена в случае, если ее не остановят. У нее есть для этого и драйв, и возможности активизировать в нацистском ключе сопредельные территории. Но тогда логика такова: сначала маленький черный очаг в виде Западной Украины, потом завоевание этим очагом всей Украины, потом навязывание всей Украине черной идеологии, а потом экспансия этой идеологии и практики за пределы Украины.

Кто и зачем это делает? Что делается при этом в стратегическом плане? Куда нацелен этот стратегический вектор? Как это связано с новым витком претензий к России по части ее участия в развязывании Второй мировой войны?

Все эти нестандартные вопросы, возникающие немедленно после того, как по-настоящему начинают обсуждаться вопросы стандартные, требуют нестандартного обсуждения. В противном случае они вытесняются политическим сознанием на глубокую периферию.

И тогда, чем более подробными и развернутыми являются стандартные обсуждения, тем более накапливается внутри таких обсуждений стратегическое недоумение по поводу того, что это все значит и во имя чего все это осуществляется.

А ответить на такие недоумения в рамках конкретной политической аналитики, она же стандартное обсуждение всего стандартного, невозможно. Поэтому, возвращаясь от конкретики к судьбе гуманизма в XXI столетии, я не говорю «изыди» обсуждавшейся мною конкретике. Я, напротив, убежден, что только в рамках конкретики возможно настоящее продуктивное обсуждение человеческих судеб.

Возвращаясь от стандартной большой конкретики (с ее политическими убийствами, крупнейшими прагматическими инициативами, с ее переводом исторической проблематики в политическую плоскость и т. д.) к чему-то еще более масштабному и потому нестандартному, я это «еще более масштабное» намерен настойчиво сопрягать с тем, что можно назвать наимельчайшей конкретикой. На данном этапе исследования таковой являются местечковые, на первый взгляд, анархо-коммунистические оккультные выходки в кроулианском духе.

В таком сочетании наикрупнейшего и наимельчайшего нет ничего от вкусовщины, избыточного творческого произвола, субъективистской приверженности к определенным лакомым для тебя частностям.

Напротив, любой другой подход, по моему глубочайшему убеждению, обрекает стратегические исследования на методологическое фиаско.

Я много раз настойчиво указывал на то, что обсуждаемые мной малые величины не существуют сами по себе, и что игнорирование этих величин превращает все наши попытки обсудить судьбу гуманизма в XXI столетии в непродуктивную спекуляцию. Разве можно, например, ограничиться обсуждением наимельчайшей западноукраинской тематики, оторвав ее от тематики общемировой?

При стандартном обсуждении можно. Вот только результат будет ошибочным и в методологическом, и в политическом плане. А наимельчайший западноукраинский очаг быстро развернется в нечто глобальное. Такое разворачивание именуется глокализацией, то есть соединением глобального и локального.

Глокализация — это концепт, введенный в обсуждение японцами в конце 1980-х годов. Затем этот концепт был дополнительно разработан очень многими западными исследователями (английским социологом Роландом Робертсоном, немецким социологом и философом Ульрихом Беком и другими учеными, обладающими немалым авторитетом).

Но если эту самую глокализацию рассматривать не просто как геополитический феномен, любезный сердцу так называемых федералистов, а как своего рода код, позволяющий осмысливать очень многое, то нужно вместо концепта глокализации, то есть соединения глобального и локального, ввести концепт, в котором нечто наикрупнейшее соединяется с наимельчайшим. Я предлагаю назвать его мегамикронизацией. И утверждаю, что если возможна глокализация, а она возможна, то и мегамикронизация тоже возможна. Она просто должна широко использоваться в современном мире для запуска нетривиальных процессов, к числу которых относится, например, создание хаоса на месте порядка, то есть нечто прямо противоположное тому, что исследовал Илья Пригожин.

В своем исследовании судьбы гуманизма в XXI столетии я использую именно такую мегамикронизацию как аналог глокализации. И тем самым не просто абы как соединяю несоединимое, а подвожу под это соединение вполне конкретный методологический базис.

Да, мегамикронизация не является расхожим приемом, используемым академической наукой. Но я убежден в том, что как только обсуждение таких тем, как судьба гуманизма в XXI столетии, приобретает хоть сколь-нибудь академический характер, сам этот характер обязательно заведет это обсуждение в тупик.

Потому что сама обсуждаемая проблема носит настолько неакадемический характер, что не может быть решена глубоко чуждыми ее природе академическими средствами.

Конечно же, академические средства очень нужны. Но они — я уже настаивал на этом и продолжаю настаивать — расположены на определенном, среднем этаже здания под названием «методы осмысления наличествующего». И если более высокие этажи этого здания отсутствуют, то все, что происходит на раздутом среднем этаже, немедленно приобретает вымороченный контрпродуктивный характер.

В одной телевизионной дискуссии, посвященной буквально судьбе гуманизма в XXI столетии, один из моих оппонентов сказал, что судьба гуманизма должна быть обсуждена путем выведения за скобки этакого, знаете ли, журналистского алармизма. И что обсуждать ее надо академически.

Я обратил внимание этого достаточно компетентного собеседника на то, что сводить все интеллектуальные процедуры к алармистско-журналистским и академическим очень странно. Что очевидным образом присутствуют другие процедуры, концептуальные, например.

Я предложил собеседнику перейти на концептуальный уровень обсуждения. И обратил его внимание на то, что если уж обсуждение судьбы гуманизма может вестись только двумя способами — алармистско-журналистским и академическим — то журналистский способ предпочтительнее, потому что он ближе к концептуальному. А академический носит совсем уж тупиковый характер.

Мой собеседник никак не отреагировал на такое мое обращение в ходе телевизионной передачи. А после ее окончания, когда мы шли по лестнице, он сказал: «Я ваш подход поддерживаю на сто процентов. Но беда в том, что у власти находятся троечники. А они не готовы ни к чему концептуальному. Вот когда придет другая власть, и к нам соответствующим образом обратятся, мы перейдем на нужный концептуальный язык».

Я сказал в ответ собеседнику, явно относящемуся к хорошо обеспеченному слою современных российских гуманитариев, тесно связанных с Западом: «А самим, без обращения власти, слабо пообсуждать нужным образом судьбу человечества и России?»

Мой элегантный собеседник, такой рафинированный, что дальше некуда, ответил на это длинной ненормативной тирадой, красной нитью в которой была фраза: «Фигушки мы будем это бесплатно и без надлежащего к нам обращения обсуждать».

То, чем я занимаюсь в данном исследовании, как раз и представляет собой развернутый ответ на это «фигушки». Этот мой ответ состоит вкратце в том, что лично я буду все это обсуждать надлежащим образом без соответствующего властного запроса. Но давая такой ответ, я прекрасно отдаю себе отчет в том, какая пропасть отделяет подобное обсуждение от политически небезразличных граждан России, всё больше затягиваемых в тину интернетной пустопорожней самореализации и интернетного пустопорожнего словоблудия.

Более того, я никоим образом не демонизирую своего оппонента, сказавшего про эти самые «фигушки».

И потому, что он сказал об этом с горечью.

И потому, что его «фигушки» явным образом не носят стопроцентно меркантильный характер.

Те концептуальные и еще более сложные неакадемические обсуждения, которые я предложил своему оппоненту, и впрямь по-настоящему актуальны только в сверхдержавах, претендующих и на руководство миром, и на определение того исторического содержания, в рамках которого осуществляется подобное руководство.

Такой державой был Советский Союз. В Советском Союзе существовала узкая группа людей, занимавшихся не академической, а более высокой в плане интеллектуальной иерархии рефлексией на происходящее. Члены этой узкой группы в отдельных случаях были задействованы властью. А чаще действовали самостоятельно, порой даже оппозиционно. Но они действовали так в рамках определенной реальности. Они дышали интеллектуальным кислородом под названием «созидание мировой истории». Они могли считать, что в СССР коммунисты созидают историю неправильно. Но они понимали, что живут в государстве, где эту самую историю созидают. И это на них серьезнейшим образом воздействовало.

Распад Советского Союза означал отказ от самостоятельного делания мировой истории. Этот отказ именовался «вхождение в мировую, то есть западную, цивилизацию». В пределе это новое существование в условиях такого отказа сводилось к колониальному. Этим занимались такие люди, как Козырев, подымавший платок американского посла и настаивавший на российской зависимости от Запада, или Чубайс, говоривший, что советские технократы поддержали тех либералов, к которым он себя относил, а эти либералы понимали, что им придется уничтожить советскую технократию как избыточную в рамках постсоветской реальности.

В 1990-е годы говорилось также о том, что и отечественная медицина избыточна. Что богатые должны лечиться на Западе, а бедные должны получать минимальную консультативную помощь в фельдшерских пунктах. А коль ее недостаточно — умирать.

Либералы гайдаровского разлива при мне говорили об этом не раз. Но это были все-таки перегибы. И постепенно, особенно после прихода Путина, некие средние уровни, имеющие не вполне колониальный характер, восстанавливались.

Восстанавливались, пусть и в минимальной степени, те уровни, на которых страна способна к существованию, дающему ей шанс на обороноспособность.

Восстанавливались какие-то, опять же минимальные, потенциалы, порождающие способность страны заниматься обычными науками, прежде всего естественными, но и не только. А также производными от такой минимальной научной дееспособности в собственно технической, в том числе и производственной, сфере.

Но что не восстанавливалось и не восстанавливается, так это та высшая интеллектуальная субкультура, которую я обсуждал со своим собеседником, исповедующим, в отличие от меня, принцип вышеупомянутых «фигушек».

Эта интеллектуальная субкультура в постсоветский период оказалась не просто разгромленной, а стертой в порошок и развеянной по ветру. Я не хочу преувеличивать ее дееспособность в пределах СССР. Но она существовала, пусть и крайне несовершенным образом. А потом она исчезла полностью. Кто-то уехал в Израиль и там начал спиваться, потому что уж где нет даже намека на востребованность подобного — так это в Израиле, воинственно утверждающем, что он является небольшим ближневосточным государством, не занимающимся созиданием истории, а следующим в фарватере США. И что в соответствии с этим, евреям, имеющим советские гуманитарные амбиции, по приезде в Израиль надо очень сильно скукожить свои амбиции.

Знакомые мне евреи с амбициями обсуждаемого типа скукожиться нужным образом не могли. И потому, потеряв советскую атмосферу, советский кислород деланья истории, начинали по приезде в Израиль спиваться, сходить с ума, кончать с собой, предельно маргинализироваться.

То же самое происходило с теми, кто, оставаясь в России, сохранял потребность в интеллектуальном кислороде, порождаемом участием в сотворении истории. И тут что евреи, что русские, что представители других народов бывшего СССР. Все они вели себя как рыбы, выброшенные на берег. Задыхались, гибли. В лучшем случае — необратимо мутировали.

Отсутствие этого интеллектуального кислорода порождало очень и очень многое. Умирала не только субкультура высшего интеллектуализма. Умирала соответствующая культура высших достижений. Исчезали великое кино, великий театр, великая литература. В мелких осколках СССР они исчезали быстрее. В Российской Федерации медленнее. Но это исчезновение носило необратимый характер.

Некоторые животные не могут размножаться в неволе. А некоторые интеллектуалы не могут ни существовать, ни воспроизводить себе подобных в условиях отсутствия интеллектуального кислорода, порождаемого проживанием на территории, где делается история.

Вместе с культурой и изысками высшего интеллектуализма исчезали соответствующий интеллектуальный язык и соответствующее взаимодействие с тем, что происходило за пределами территории, отказавшейся от самостоятельности в вопросе деланья истории.

А, казалось бы, взаимодействуй от души, пользуясь постсоветской информационной свободой! Чай, не СССР, где доступ к соответствующей информации был ограничен. В постсоветский период доступ перестали ограничивать. А интерес к тому, что теперь можно было свободно получать, исчез. Почему?

Да потому, что пока ты живешь на территории, где делается история, тебе интересны все, кто ее делают или делал. И этот интерес порождает соответствующую деятельность, совершенно не обязательно оплачиваемую государством. Когда тебе интересно по-настоящему, то вполне можно тратить время безвозмездно. И радоваться.

А вот когда тебе уже не интересно, то тут хоть плати, хоть не плати. Неинтересно же обсуждаемое мной становится тогда, когда на территории, где ты обитаешь, перестают делать историю. Для определенной генерации людей это то же самое, что для определенных животных — размножение в зоопарке. Ну не интересно, и всё.

Почему-то мне до сих пор интересно, кто, как и зачем занимается на Западе тем же хаосом. И чем чреваты эти исследования. Как они реализуются на практике. Какова их метафизическая подоплека.

Мне-то это интересно. Но я совершенно не убежден, что в условиях, когда на данной территории восстановлены средние показатели неколониального бытия, отказ от деланья истории совместим с воспроизводством той высшей интеллектуальной субкультуры, в рамках которой только и можно продуктивно обсуждать судьбу гуманизма в XXI столетии.

Я также совершенно не убежден в том, что нынешняя власть или любые ее реально возможные модификации востребуют саму идею самостоятельного деланья истории.

С именем президента Путина связано какое-то восстановление каких-то средних неколониальных уровней существования. Того же военно-промышленного комплекса, например.

Не хочу обсуждать, сколь эффективно это восстановление.

Не хочу обсуждать, возможно ли полноценное восстановление даже этого в отрыве от всего остального.

Но что-то на среднем уровне неколониальности сделано, и это несомненно.

Но при этом по-прежнему говорится о том, что мы должны ВПИСАТЬСЯ в мировые тенденции.

Что ж, в какие-то тенденции всегда надо вписываться. Да и то не факт, что речь идет о буквальном вписывании, а не о весьма своеобразном преломлении того, что эти тенденции задают.

Но в очень многое, явно являющееся мировыми тенденциями, Россия вписаться не сможет. А также не захочет. А также ей не позволят вписаться иначе, как сугубо колониально. А вписавшись так, Россия исчезнет.

Значит, надо не вписываться в существующие тенденции, а формировать новые.

И тут очевидным образом существенными являются как идеальные, так и прагматические моменты.

Без идеальных — никаких новых тенденций сформировать невозможно. Для их формирования нужно по-настоящему хотеть нести человечеству какой-то свой высший смысл. Нужно этим смыслом обладать. Нужно, чтобы он был в какой-то мере избыточным, то есть выплескивался наружу. И нужно, чтобы он был по-настоящему притягательным.

Все это очевидным образом существовало в советский период и именовалось коммунизмом. Имея идеальное содержание, то есть будучи любимой, горячей, желанной, подлинной, коммунистическая страсть была одновременно и прагматической. Потому что она формировала такую альтернативную мировую тенденцию, которая отвечала самым что ни на есть прагматическим соображениям элементарного выживания отечества нашего. И оно выжило в рамках этой идеальности. Причем не просто выжило, а усилилось в невероятной степени.

Теперь речь опять же идет о том, что без идеальности ничего альтернативного и глобально значимого сформировать невозможно. А не формируя в мире нечто подобное, Россия не выживет.

Но нельзя же начать нечто формировать только для выживания? А пока что все обсуждения очень скромных заявок на такое формирование обосновываются только исходя из прагматической концепции выживания. И потому обрекаются на бесплодие.

Наши противники, обеспокоенные восстановлением у нас хоть каких-то неколониальных потенциалов, чувствуют, что внутри России шевелится и нечто более фундаментальное. Они очень этим обеспокоены. Потому что ничто для них не несет такой опасности, как конкуренция на мироустроительном уровне, хоть в чем-то подобная советско-коммунистической.

Они регистрируют симптомы какого-то пробуждения чего-то сходного в нынешней России и преисполняются крайней ненависти к этому. Порождением этой ненависти являются многие нынешние начинания, которые приходится обсуждать. В том числе и связанные с противодействием опасной для противника ресоветизации с помощью ее извращения и превращения в левачество, анархизм, анархо-коммунизм, троцкизм и прочие идеологические вакцины, впрыскиваемые для того, чтобы сделать ресоветизацию невозможной.

А ты, читатель, если бы тебе нужно было воспрепятствовать ресоветизации, как бы поступил? Ты бы не стал такие вакцины впрыскивать? Конечно, стал бы. Ну так и они делают то же самое.

Не Романова или каких-то еще леваков я обсуждаю в своем исследовании, а связь этих вакцин, которые сами по себе заслуживают обсуждения, с тем, что его в еще большей степени заслуживает. С теми мировыми тенденциями, которые и определят судьбу гуманизма.

Все это приходится обсуждать на единственно возможном интеллектуальном надакадемическом уровне. Понимая при этом, что истреблено все, что связано с этим уровнем — методология требуемого обсуждения, краеугольные константы мышления, сам высший интеллектуальный инстинкт, вне которого все это невозможно. А главное — этот самый интеллектуальный кислород, порождаемый участием в деланьи истории.

Но если не начать все это обсуждать нужным образом, то никакой возврат к деланью истории невозможен. И потому для меня обсуждение судьбы гуманизма в XXI столетии, будучи невероятно важным само по себе, столь же важно еще и потому, что восстановление определенного надакадемического интеллектуализма и самого деланья истории — не есть два последовательных процесса. Что нельзя сначала восстановить деланье истории, а потом начать восстанавливать этот интеллектуализм.

И потому мне глубоко чужд подход с позиций вышеописанных «фигушек».

Но мало заявить, что тебе чужд определенный подход. Надо предложить другой. Ну так я его и предлагаю, понимая прагматическую правоту своего оппонента и собственную прагматическую неправоту. Но если бы судьба России задавалась когда-нибудь только прагматическими константами, то страна исчезла бы много столетий назад. Или не возникла бы вовсе. А значит, прагматически бессмысленные мои «антифигушки», возможно, намного прагматичнее всех прагматик. Нечто сходное при Сталине именовалось высшей рентабельностью.

Ориентируясь на это, я осуществляю свою антиакадемическую интеллектуальную рефлексию, основанную на концепции мегамикронизации. В данном случае мега — это хаотизация мира, а микро — это леваческая оккультная деятельность.

Мега — это глобальная стратегия, предполагающая умаление порядка как такового и возвеличивание хаоса во всех его ипостасях, включая метафизическую.

Микро — это Романов как представитель леваческого оккультизма. Романов важен потому, что он является вопиюще неопровержимым свидетельством самого наличия темного, как бы левого кроулианского оккультизма, на который ориентируются скрывающие эту свою ориентацию анархо-коммунисты, анархо-троцкисты и тому подобные псевдолевые активисты.

К моему глубокому сожалению, в силу оговоренных выше причин обсуждение таких неочевидных вопросов, как наличие у так называемых анархо-коммунистов полноценного оккультного мировоззрения — приходится сопровождать многократными доказательствами того, что дважды два — четыре, а Волга впадает в Каспийское море.

То бишь приходится многократно доказывать очевидность того, что леваки, в отличие от «Сути времени», и впрямь представляют собой полноценную, очень темную, сугубо антигуманистическую и антисоветскую оккультную секту. И что речь идет о темном оккультизме со всеми его необходимыми слагаемыми. Каковыми являются:

• наведение порчи с помощью магических заклинаний;

• вызывание потусторонних сил опять же с помощью таких заклинаний;

• задействование определенной (кроулианской) черной магии, призванной обеспечить поддержку потусторонних сил для убиения неугодных политиков.

Повторяю, по многим причинам, включая оговоренные выше, приходится по многу раз доказывать, что дважды два — четыре, то есть что анархо-коммунисты и впрямь обладают развернутым, темным, далеко идущим, конкретно-магическим оккультным мировоззрением.

Это приходится по многу раз доказывать еще и потому, что сами анархо-коммунисты, с одной стороны, такое мировоззрение в необходимых случаях могут задействовать на всю катушку, а с другой стороны, каждый раз, когда начинает обсуждаться несомненное наличие у них такого мировоззрения, проявляют крайнее возмущение этой не просто «ужасной», но еще и «нелепой», «чудовищной» «клеветой».

То есть ведут себя так, как будто бы злые силы, сойдя с ума, приписывают им то, что у них явно отсутствует, намереваясь подвергнуть поруганию их марксистско-материалистическую невинность.

Нам пришлось потратить достаточно много сил на то, чтобы установить несколько несомненных фактов, касающихся настоящего мировоззрения данных якобы марксистских ревнителей этакого, знаете ли, научного атеизма.

Сейчас я еще раз перечислю эти несомненные факты.

Факт № 1 — связь наших отечественных анархо-коммунистов с международными движениями этой направленности.

Факт № 2 — связь международных движений этой направленности с оккультным международным нацизмом и его западными спецслужбистскими покровителями.

Факт № 3 — нацеленность этих международных движений и их ответвлений, находящихся в России, сначала на развал СССР, а потом на развал России.

Факт № 4 — готовность этих движений вступать в союз с любыми силами, решающими ту же задачу. Притом что этими силами могут быть и оголтелые либералы, и радикальные исламисты, и стопроцентные неонацисты.

Обращаю внимание читателя на то, что при наличии таких союзов — одновременно и донельзя причудливых, и явленных нам с предельной несомненностью — верность марксистскому материализму и научному атеизму в принципе невозможна. И что такие союзы кто-то должен сначала сформировать, а потом постоянно окормлять. Потому что иначе они начнут разваливаться в силу слишком уж большой неоднородности сил, вступивших в этот союз. И что давно с неопровержимостью доказано, что окормлением этим занимается прежде всего ЦРУ, а также другие разведки, находящиеся под эгидой ЦРУ.

Факт № 5 — активное участие этих, подобным образом окормляемых, сил в поддержке бандеровской Украины и всего того, что должно способствовать сокрушению нынешней России, которая в отличие от Украины именуется омерзительно буржуазной. Видимо, кто-то считает, что в силу примитивности так называемых леваков им можно доказать, что бандеровская Украина буржуазным государством никоим образом не является.

Факт № 6 — как минимум достаточно глубокая лояльность западных, якобы антифашистски и рационалистически настроенных анархо-коммунистов к кроулианско-нацистским затеям тех российских ответвлений, которые эти западные анархо-коммунисты курируют самым жестким образом.

Факт № 7 — прямая вписанность наших местных анархо-коммунистов в наш местный неонацизм оккультного типа. Притом что этот наш местный неонацизм является исступленно-оккультным, черно-магическим и так далее.

Факт № 8 — страшная далекость так называемых анархо-коммунистов от того советского наследия, ревнителями которого анархо-коммунисты заделались, обнаружив, что наше население всё больше ориентируется на поруганное ранее советское наследие.

Анархо-коммунисты исступленно ненавидят Сталина, Ленина, Советский Союз, всё, что имеет хоть какое-нибудь отношение к настоящей защите советских ценностей. Что не мешает им отрекомендовываться в качестве крайних почитателей всего ненавидимого. Поступая подобным образом, они оправдывают такое поведение необходимостью встраиваться во все, что угодно. Теория такого встраивания лет этак девяносто назад была взята на вооружение и анархистами, и троцкистами. С тех пор поменялись многие установки, но верность этой теории сохранена полностью.

Итак, мы в своем многосерийном исследовании «Измена под красной маской» указали на эти факты.

Мы предъявили обществу неоспоримые доказательства того, что эти факты и впрямь имеют место в действительности.

Мы обратили внимание на то, что анархия, какой бы она ни была, по определению связана с восхвалением хаоса, что, восхваляя безвластность, неразбериху, именуя их нормами жизни, анархия не может не восхвалять хаос.

Мы обратили также внимание на то, что современный Запад отказывается от понятия нового мирового порядка и апеллирует к новому мировому беспорядку, то есть к управляемому хаосу. И что стратегия управляемого хаоса реализуется Западом на практике.

И, наконец, мы обратили внимание на то, что взятие на вооружение такой стратегии не может не происходить вне опоры на разработанную теорию хаоса.

Предлагаю чуть подробнее обсудить все, что связано с этой очевидно антигуманистической теорией, имеющей очевидно спецслужбистский характер.

Такой теорией занимается в числе прочих Институт Санта-Фе, активно поддерживаемый западными спецслужбами. Институт Санта-Фе был организован в 1984 году группой ученых, большинство из которых входило в знаменитую Лос-Аламосскую национальную лабораторию. Лос-Аламосская национальная лаборатория является одной из шестнадцати национальных лабораторий министерства энергетики США. Она гордится своей особой ролью в создании атомной бомбы. Первым директором лаборатории был Роберт Оппенгеймер, именуемый отцом атомной бомбы. Лаборатория до сих пор ведет секретные работы по созданию нового ядерного оружия. Она входит в число лабораторий, обрабатывающих секретную информацию по заданию военной разведки США.

Никто из тех, кто хотя бы поверхностно знаком с функционированием такой лаборатории, не может вообразить себе проявления ее работниками этакого свободного богемного подхода к формированию дочерних по отношению к самой лаборатории структур типа Института Санта-Фе. Между тем Институт Санта-Фе является именно подобной дочерней структурой Лос-Аламосской национальной лаборатории.

А значит, мы имеем дело не с творческой инициативой отмороженных интеллектуалов, а с системным начинанием, имеющим в том числе и государственную поддержку.

В рамках этого начинания ведутся разработки и по теории управляемого хаоса, и по метафизике этого хаоса, и по формированию структур, способных переносить присущую им любовь к хаосу на окружающий мир.

Считаю необходимым еще раз настойчиво подчеркнуть, что участники Лос-Аламосского сверхсекретного начинания, находящегося и поныне в эпицентре американской разведдеятельности, а также оборонной деятельности, призванной обеспечить победу американского ядерного оружия, до своего смертного часа не могут проявлять никакой свободной творческой инициативы.

Может быть, они могут проявить инициативу в выращивании определенных сортов цветов на своих виллах. Да и это под вопросом.

Но проявлять инициативу в создании того главного, что стало в последние десятилетия стратегией обеспечения американского господства, то есть в сфере так называемого управляемого хаоса, они и не смогут, и не захотят. Они будут делать это только по приказу и будут гордиться тем, что делают это по приказу. Если надо будет, они чуть-чуть отделятся от совсем уж военизированных начинаний. Но только чуть-чуть и только для виду.

Но начав это делать как положено, то есть от имени и по поручению своего государства, претендующего на мировую власть, эти исполнители воли государства обязательно займутся анархией вообще, мистическим анархизмом прежде всего и анархо-коммунизмом, коль скоро он может противодействовать тревожащему донельзя этих людей коммунистическому антихаосу, жесткому порядку, позволяющему проблематизировать американское господство и именуемому «коммунистическая советскость».

Анархо-коммунизм нужен, чтобы нанести удар по коммунистической советскости. Это было записано во всех знакомых мне западных инструкциях. И это приобрело особую важность в условиях, когда население России стало ресоветизироваться. Притом что главным символом этой самой ресоветизации для Запада является то, что связано с «Сутью времени».

Этому способствовала поначалу моя успешная ресоветизаторская деятельность в качестве телеведущего программ «Суд времени» и «Исторический процесс».

Потом тому же самому способствовало формирование «Сути времени» как неосоветской организации, обладающей способностью ориентироваться на Красный проект, то есть на красный антихаос.

За таким мировоззренческим зачином последовала активизация практической деятельности «Сути времени» по недопущению развертывания на нашей территории управляемого хаоса, он же далеко идущие «болотные забавы» 2011–2012 годов.

Уже тогда западные структуры, занимающиеся управляемым хаосом, всерьез встревожились по поводу оформления каких-то сил, занятых чем-то противоположным этому самому хаосу. Особо встревожило то, что эти занятия были не только системными, концептуальными, но и метафизическими. Между тем силам, разворачивающим управляемый хаос, желанна одна метафизика — метафизика этого самого хаоса. Ею занимаются они сами. И, по их мнению, никто другой не должен заниматься противоположной антихаотизаторской метафизикой.

Когда в передачах «Суть времени» я заявил о том, что творению, то есть Космосу, как альтернативе Хаосу, угрожает некая Предвечная тьма, когда я сопоставил религиозные аспекты подобной концепции с тем, что разработано в этой сфере самим Эйнштейном, его учениками, всеми, кто осмысливает соотношение Космоса и Хаоса, начались вопли по поводу того, что я осуществляю подкоп под основы монотеистической, а значит, и христианской, религиозности.

И кое-кто из особо непонятливых тогда поверил, что эти вопли и впрямь исходят от ревнителей какой-то христианской ортодоксии. Но на самом деле эти вопли исходили из прямо противоположного источника. Очень темного, сугубо метафизического и не желающего, чтобы кто-то обсуждал его деятельность и противопоставлял этой деятельности нечто системное.

Итак, уже телевизионные программы «Суд времени» и «Исторический процесс» вызвали беспокойство по поводу возможности формирования неосоветской альтернативы управляемому хаосу.

Еще большее беспокойство вызвало предъявление доктрины «Сути времени» и создание одноименного движения.

Беспокойство продолжало нарастать, поскольку «Суть времени» оказалась не лишенной определенной дееспособности.

Поклонная гора оказалась реализацией на практике той стратегии противодействия управляемому хаосу, которая легла в основу доктрины «Сути времени».

Ею же оказался отпор действиям по хаотизации семьи как базовой социальной структуры, обеспечивающей порядок. А именно этот отпор был дан в Колонном зале в 2013 году.

Ею же оказались наши действия в Донбассе.

И, конечно, ею же оказалась наша коммунарская инициатива.

Когда твои действия начинают беспокоить очень крупных противников (а силы управляемого хаоса — это очень крупный противник), этот противник не будет просто волноваться по поводу твоих действий. Он будет воевать с тобой по полной программе. И на информационном фронте, и иначе.

А как должна вестись такая война?

Она по определению не может вестись только от лица сил, откровенно заявляющих о своей ненависти к Советскому Союзу и коммунизму. Она обязательно должна вестись прежде всего от лица тех, кто лукаво отрекомендовался в качестве особо рьяных сторонников Советского Союза и коммунизма.

Именно в качестве таковых отрекомендовались анархо-коммунисты, анархо-троцкисты и прочие порождения того центра мирового господства, который, взяв на вооружение управляемый хаос, не мог не заняться укреплением тех сил, которые проводят этот хаос в жизнь. То есть укреплением анархизма, анархо-коммунизма, анархо-троцкизма и так далее.

В основу всего этого не могла не лечь метафизика хаоса. Она же — метафизика ненависти ко всему, что связано с Космосом и порядком как таковым.

А где метафизика хаоса, там сразу же появляется и мистический анархо-коммунизм, являющийся абсолютным врагом коммунизма, апеллирующего к порядку, и Кроули как певец управляемого хаоса.

Где Кроули — там и так называемый орден восточных тамплиеров (орден храма Востока, по-латыни Ordo Templi Orientis, сокращенно O.T.O.).

А где этот орден, там и равноденственная буря.

Выше я сказал о том, что перечисляемые мной обстоятельства (связь Лос-Аламосской лаборатории и Института Санта-Фе, новая роль стратегии управляемого хаоса и так далее) достаточно очевидны. И что в такой же степени очевидны и последствия, проистекающие из наличия этих обстоятельств.

И тут же мной была сделана оговорка, согласно которой очевидность вышеперечисленного понятна тем, кто хотя бы поверхностно знаком как со стратегией управляемого хаоса, так и с теми инструментами, с помощью которых эта стратегия реализуется.

Но в том-то и дело, что в современной России людей, хотя бы поверхностно знакомых одновременно и с этой стратегией, и с инструментами ее реализации в реальности, не просто мало. Их чудовищно мало. Их вопиющим образом мало.

Антисоветская Россия, отвергнув коммунизм и соучаствуя в распаде СССР, не вернулась к антисоветской имперской парадигме. Она в одних случаях по слабоумию, а в других по наущению отказалась от имперской парадигмы вообще. И никакие вопли о благости Российской Империи, о верности монархизму ровным счетом ничего не меняют в таком фундаментальном отречении от имперскости.

Между тем взращиванием особых интеллектуальных рефлексивно-креативных субкультур, способных и к продуцированию своих версий смысла человеческого существования, и к анализу чужих версий, занимаются именно империи, то бишь государства, желающие формировать глобальные тенденции как в силу мессианства, так и по причинам более прагматическим.

Я не хочу тем самым сказать, что все мировые империи должны заниматься именно управляемым хаосом (хотя дозированная хаотизация противников является основой любой имперской деятельности с наидревнейших времен). Я всего лишь хочу сказать, что стратегия управляемого хаоса, она же стратегия формирования нового мирового беспорядка представляет собой одну из модификаций той рефлексивно-креативной субкультуры, которая взращивается империями, стремящимися реализовать свои мироустроительные амбиции.

Невесть в какой раз оговорив, что считаю империей любое наднациональное идеократическое государство, и что империи нельзя приравнивать к империализму колониального типа, невесть в какой раз указав на несомненность вхождения в разряд таких «империй со знаком плюс» Советского Союза как мировой сверхдержавы, я категорически настаиваю на том, что крах СССР оказался крахом нашей позитивной имперскости как таковой, крахом нашего исторического мессианства как такового. И в этом смысле стал прологом к абсолютному краху.

Для того чтобы силы, стремящиеся к нашему абсолютному краху, могли реализовать свои стремления на практике, нужно вдобавок ко многому другому извести на корню ту высшую рефлексивно-креативную интеллектуальную субкультуру, которая не только поддерживает имперскость, но и может восстанавливать оную. Это изведение на корню и было осуществлено на практике.

Обращаю внимание читателя на то, что изводимая на корню имперско-мессианская по своей сути рефлексивно-креативная субкультура не является академической ни по своей сути, ни по используемому ею инструментарию.

И потому, что в рамках такой субкультуры нужны ответы на высшие смыслы человеческого бытия, и потому, что сама академическая научность имеет не понятийный, а гораздо более глубокий фундаментальный характер. Понятия, конечно, используются. Причем на периферии академической научности они доминируют. Но в ядре науки, сколь бы академической она ни была, содержится нечто другое. Некие парадигмальные основания. А внутри этого парадигмального ядра, как это было показано многими, в том числе американским историком и философом науки Томасом Куном (1922–1996), всегда присутствует определенное метафорическое сверхпарадигмальное содержание, порождающее ту или иную парадигмальность.

Что же касается парадигмальности в ее античном, прежде всего платоновском, понимании, то, как говорится в подобных случаях, из песни слов не выкинешь. В платоновском «Тимее» прямо говорится о том, что парадигма выражает отношение между идеальным и чувственно-телесным бытием, что некий ум, он же демиург, создавая телесный космос, берет неизменно сущее в качестве первообраза. Что этот первообраз демиург лицезреет, любуясь идеальными сущностями и тем, что их порождает. Налюбовавшись же, начинает творить дифференцированное и потому подлежащее понятийному описанию бытие.

Итак, сначала метафизическая сокровенность, потом метафоры, управляющие парадигмой, потом сама парадигма, потом ее концептуальное оформление, только потом научное оформление того, что порождено концептом, то есть выработка понятий. Ну, а дальше пошло-поехало. Понятия объединяются в теорию. Теория создает целеуказания. Целеуказания оформляются в планы. Планы разверстываются в технологические карты. Технологические карты осуществляются в реальности. Реальность определенным образом мониторится. Обнаруживаются несоответствия между фундаментальными основаниями и тем, что реализовано. Обнаруженное превращается в обратную связь. Возникает живая саморегулирующаяся система, она же сверхдержавное имперское бытие. Таков имперский запрос на рефлексивно-креативную высшую неакадемическую интеллектуальность. Нет этого запроса, такая интеллектуальность сворачивается. В том числе по изложенному мной выше принципу «фигушек». А если больше всего пугает восстановление такого запроса, то такой интеллектуальности не просто помогают сворачиваться. Ее искореняют.

Обсудив все эти мегаобстоятельства, обратив внимание читателя на то, что искоренение той интеллектуальности, в рамках которой я веду свое исследование, касается и его лично, я далее, руководствуясь принципом мегамикронизации, возвращаюсь к связанному с этими мегаобстоятельствами микрообстоятельству под названием Романов как очевидный представитель анархо-коммунистического кроулианского оккультизма, являющегося одним из источников хаотизации и дегуманизации нашей страны и мира.

(Продолжение следует.)