И в Третьей, и в Четвертой книге Царств подробно описано, как именно осквернялся Храм Соломона при различных царях израильских (при том же Манассии, например) и как преодолевались подобные осквернения, и как они снова возобновлялись. Но решающим обстоятельством следует, по-видимому, всё же считать осквернение Храма Соломона самим его создателем, великим Шломо, отпавшим от Господа. Не только при Манассии, но и при самом Соломоне в Храме Соломона возносились молитвы вовсе не монотеистическому израильскому божеству, оно же — бог Моисея, оно же — Иегова или Яхве, оно же — христианский Бог Отец.
В Храме Соломона еще при самом Соломоне начали молиться Астарте, то есть фактически всё той же Кибеле, она же — Великая темная Мать, она же — темное верховное божество неолитического матриархата.
Не только при Соломоне происходило такое «отпаденческое» служение в Соломоновом Храме. Происходило оно, как я уже сказал, и при Манассии, и в иные периоды. Но когда речь идет о Храме Соломона, то определяющими являются моления, осуществляемые при этом великом царе-отпаденце. Если храм, который мы обсуждаем, являлся Храмом именно Соломона, то важно, что именно происходило в этом храме при Соломоне.
Я понимаю всю сложность проблемы, связанной с Храмом Соломона, и всю неоднозначность этой проблемы. Потому что, будучи оскверненным уже при Соломоне, этот храм одновременно является и одной из величайших святынь иудаизма. И мне меньше всего хотелось бы оскорблять эту святыню, проблематизировать ее значение и так далее. Кроме того, я являюсь в принципе противником светских умопостроений, осуществляемых в любой религиозной сфере. Потому что в основе всех религий находится тот или иной мистический опыт, опыт прямого богоявления или опыт соприкосновения мирского мира с миром иным. Этот опыт для верующих имеет несомненное значение. Но именно он-то и не может быть адекватно отражен ни при каких умопостроениях светского характера, сколь бы глубоки они ни были. Более того, если бы он мог быть адекватно отражен такими умопостроениями, то необходимость в религии отпала бы в очень существенной степени.
Поэтому я отдам должное такому опыту и выражу свое предельное уважение ко всем, кто этот опыт почитает. Такова моя позиция по отношению к любой религии, в том числе и к иудаизму. Она носит для меня принципиальный характер. Потому что, веря в восхождение человека к тому, что в гуманизме именуется Человеком с большой буквы, а в коммунизме — новым человеком, я должен с уважением относиться к любому восхождению человека. Восходит человек к новому человеку или к богу, конечно, важно для тех, кто обладает той или иной верой. Но для всех для нас в нынешнюю эпоху необходимо почитание любого восхождения человека. Потому что слишком наглядно мы лицезрим, что такое невосхождение или же нисхождение. Лицезря это, мы обязаны сказать: «Пусть человек хоть к чему-нибудь восходит, лишь бы он не стал предаваться этакому невосхождению, которое очень быстро превращается в нисхождение».
Этот подход дополняется для меня еще одним соображением. Слишком много есть желающих демонизировать иудаизм. Как ни странно, таковых немало и среди христиан, и среди почитателей ислама. Как именно они изворачиваются, сочетая такую демонизацию с обязательным для них почитанием Ветхого Завета — это отдельный вопрос. Мне же представляется недопустимой такая демонизация иудаизма сразу по многим причинам.
Одна из этих причин — непримиримость иудаизма в отношении разного рода половых извращений, пропаганда которых, как я убежден, является одним из важных слагаемых в стратегии перевода человечества из бытийности, задаваемой тем или иным восхождением, в бытийность, задаваемую вовсе не толерантностью, каковая является не более чем маской, а жестким и безоговорочным нисхождением.
Человечество в XXI столетии слишком близко оказалось к окончательному переходу на рельсы этого самого нисхождения. И если ты враждебен такому переходу (а именно ему-то как квинтэссенции антигуманизма я враждебен в предельной степени), то нельзя не отдать дань уважения той религии, в которой нашлось место повествованию о судьбе Содома и Гоморры. Прекрасно отдаю себе отчет в том, что гей-парады происходят уже и в Иерусалиме. Но это не меняет роли древнеиудейского антиизвращенчества в формировании иных антиизвращенческих табу — прежде всего христианского и исламского. Ведь не греческая и римская античность, не язычество и не персидские верования породили эти табу. Их в существенной степени породил иудаизм. За что человечество не может не сказать ему «спасибо».
Еще более важным обстоятельством является монотеистическое возвышение человека, осуществляемое в иудаизме и переданное им в те мировые религии, которые так или иначе соотносят себя с ветхозаветной традицией.
Одно дело — языческие боги, в том числе и античные, так или иначе заигрывающие с человеком. Богов таких много, величие каждого из них, соответственно, умаляется этой множественностью. Находятся они не на таком уж большом отдалении от человека. Далеко не всегда один из них сотворил бытие. Как только речь идет о сотворении неким богом этого бытия, творец сразу же существенно возвышается. Как это происходит в том же индуизме. Но бесконечно возвеличить абсолютного творца всего и вся и назвать тех, кто противостоит бытию всего и вся, злыми силами… на это, в сущности, впервые решился в полной мере именно иудаизм.
Индуистский Шива, ответственный за разрушение, не является в индуизме злым началом. Ему поклоняются так же, как Брахме и Вишну. А в иудаизме творец благ именно в силу создания творения и опеки над ним. А враги творения вообще и человека в частности — это злое начало.
Ничуть не менее важна решимость, с которой иудаизм провозглашает человека венцом творения и говорит о его особых отношениях с богом. Потом в христианстве эта идея еще больше развивается в связи с вочеловечиванием Христа и идеей святой Троицы. Но для того, чтобы развиться, эта идея венца творения должна была сначала возникнуть. И роль иудаизма в ее возникновении достаточно велика.
И наконец, именно в иудаизме (кое-кто считает, что при существенном влиянии зороастризма) возникла идея исторической направленности. Время перестало носить сугубо круговой характер, оно перестало быть временем «вечного возвращения» или губительного отпадения от золотого века. Будущее оказалось не ухудшенным прошлым, а вместилищем надежд и упований на высшее праведное бытие, наступающее в конце времен. Конечно, можно проводить аналогии между таким наступлением счастливой эры и восстановлением золотого века после конца той же индуистской Кали-юги. Но индуистское восстановление не содержит в себе в явном виде идею нового качества бытия. Золотой век всего лишь возвращается. А в иудаизме и тех религиях, которые он в существенной степени породил, имеет место явное упование на новое качество бытия. Спасение мира мессией не просто восстанавливает прежнее райское состояние, оно нечто к этому прежнему состоянию добавляет. И это нечто может быть определенным оправданием истории, оно придает времени направленность и этим, безусловно, выводит человечество на новые рубежи.
Ну и как же я при таких своих убеждениях, которые упорно намерен именовать верой в восхождение человека к Человеку с большой буквы, к новому человеку, могу уценивать или недооценивать иудаизм? Я уважаю его так же, как христианство, ислам и другие мировые религии, в которых речь идет о восхождении человека как таковом — не важно, к чему именно, лишь бы о восхождении. Я почитаю коммунизм именно за то, что он говорит о восхождении к новому человеку. Я убежден, что без такого восхождения гуманизма просто не может быть. И потому коммунизм для меня есть живая ветвь на древе этого самого, бесконечно мною почитаемого гуманизма восхождения. Оговариваю, что иногда гуманизм отделяют от идеи восхождения. И тогда он немедленно превращается в жалкую пародию на самого себя, в гедонизм, «потребленчество», декадентство, в кокетливого шута, ищущего свое место в процессии тех или иных нисхожденцев.
Так что если иудеи грезят о восстановлении Храма Соломона как храма своего монотеистического божества, провозгласившего, что человек — это венец творения, что его задача — восходить, то как я могу, не будучи представителем иной конфессии и страстно желая, чтобы нисхожденчество было сокрушено, возносить хулу на то, о чем они грезят, — на это самое восстановление Храма Соломона как храма Иеговы, Яхве, бога Саваофа и так далее.
Но давайте рассмотрим вопрос под двумя другими углами зрения.
Первый из которых — религиозный. Древнееврейские религиозные источники говорят о том, что Соломон отпал? Да или нет? Они об этом говорят, причем однозначно. Если он отпал, то его образ начинает, так сказать, двоиться. Мы имеем дело и с Соломоном как поклонником монотеистического божества, и с Соломоном как изменником, которого этого божество поклялось наказать. И ведь не только его оно поклялось наказать, но и в силу масштаба отпадения Соломона, а также масштаба личности этого царя и надежд, возлагаемых на него Господом, наказан за Соломоново отпадение должен был быть весь древнееврейский народ. Причем речь шла об очень жестоком наказании — о расчленении царства, о следовавшей за этим гибели царства, о рассеянии народа. Если бы Соломон не совершил столь тяжкого греха отпадения, произошло бы это по велению Господа? Нет, не произошло бы. Господь прямо сказал, что если Соломон не отпадет, то благоденствие еврейского народа при Соломоне будет возрастать и продлится после кончины Соломона. Тому, кто в это не верит, напомню строки из Третьей книги Царств, которые один раз уже процитировал:
«И если будешь ходить перед лицом Моим, как ходил отец твой Давид, в чистоте сердца и в правоте, исполняя всё, что Я заповедал тебе, и если будешь хранить уставы Мои и законы Мои,
то Я поставлю царский престол твой над Израилем вовек, как Я сказал отцу твоему Давиду, говоря: «не прекратится у тебя сидящий на престоле Израилевом».
То есть господь обещает Соломону в случае, если он не отпадет, вечное процветание израильского царства, не так ли? А в случае отпадения что будет? Вот что:
«Если же вы и сыновья ваши отступите от Меня и не будете соблюдать заповедей Моих и уставов Моих, которые Я дал вам, и пойдете и станете служить иным богам и поклоняться им,
то Я истреблю Израиля с лица земли, которую Я дал ему, и храм, который Я освятил имени Моему, отвергну от лица Моего, и будет Израиль притчею и посмешищем у всех народов.
И о храме сем высоком всякий, проходящий мимо его, ужаснется и свистнет, и скажет: «за что Господь поступил так с сею землею и с сим храмом?»
Если верующий, исповедующий иудаизм, мечтает о восстановлении Храма Соломона как храма, в котором молятся монотеистическому божеству, тому самому, которому поклоняется этот верующий, то он не может не задаваться вопросом: «А почему этот храм разрушили?» То есть в сознании такого верующего — подчеркиваю, не в моем сознании, а в его — не может не произойти сразу два раздвоения.
Первое раздвоение — это раздвоение великого царя Соломона на Соломона богоизбранного и Соломона богом проклятого. Причем проклятого ужасным проклятьем, касающимся не только самого Соломона, но и народа, чьим царем был этот великий безбожник, с которым в силу его раздвоенности на светлое и темное величие были связаны огромные надежды Господа. Будучи обманутыми, эти надежды оказались источниками тяжелейшего проклятья.
Второе раздвоение — это раздвоение храма Соломона на величайшую святыню иудаизма и величайшую хулу иудаизму, она же — храм Кибелы/Астарты на главном месте поклонения богу еврейского народа.
И тут я должен сказать еще и о третьем раздвоении.
Третье раздвоение — это раздвоение самого древнееврейского народа на народ, избранный богом, народ, который первым поклонился монотеистическому божеству, оно же — Бог Творец, и народ, который упорно и постоянно предавал Господа, с особой смачностью поклоняясь прежде всего золотому тельцу, но ведь еще и Астарте/Кибеле, Ваалу и кому угодно еще. Буквально кому угодно, лишь бы сбросить с плеч своих тяжкую ношу поклонения Богу Моисея.
В одной из концепций, получивших широкое хождение в узких кругах наших любителей окончательных ответов на окончательные вопросы, говорится о том, что за Моисеем стояла «бритоголовая мафия» жрецов бога Амона, которая является надиудейским протектором, подлинной силой, стремящейся к утверждению своей мировой власти. Мол, эта мафия использует евреев в качестве инструмента — как служебные существа, подвергшиеся железной неотменяемой дрессировке египтянина Моисея.
Но, во-первых, почему эта почетная роль была отведена жрецам Амона? Фрейд, например, которого этот вопрос интересовал, написал целую книгу «Моисей и Эхнатон», в которой связывал Моисея с фараоном Эхнатоном, мужем знаменитой Нефертити, низвергателем классической веры Древнего Египта и создателем очень раннего и очень недолго просуществовавшего монотеизма.
Во-вторых, в чем железность и неотменяемость Моисеевой дрессировки «беглецов из Египта», если эти беглецы только и делали, что отпадали от монотеистической веры Моисеевой? И совершенно неясно, находились ли они в древнюю эпоху чаще всего в состоянии отпадения и поклонения всему на свете, кроме своего бога, или в состоянии верности богу.
В-третьих, эти отпадения вовлекали отпавших в орбиту вовсе не египетских, а финикийских верований. И тут встает во всей его неоднозначности вопрос о роли двух финикийцев Хирамов (царя и зодчего) в создании Храма Соломона. Спрашивается, чем Египет с его Амоном и соответствующим жречеством (чаще, кстати, отсылают в таких случаях к жречеству бога Тота) настолько хуже, чем финикийское жречество? Притом, что некие грехи, которые приписываются избранному народу (особые успехи в торговле, грех ростовщичества) больше всего присущи именно финикийцам, а вовсе не египтянам.
В-четвертых, если вера Моисеева так плоха (я не очень понимаю, чем она плоха, но здесь я анализирую не свою, а чужую концепцию, согласно которой она плоха), то восстание против этой веры, которое велось чаще всего под флагом золотого тельца или Темной Матери, следует считать хорошим, не так ли? Но тогда хорошими надо считать и этих богов, и финикийскую торгово-колонизаторскую концепцию управления через хаос, и деяния Карфагена как преемника Финикии.
Я здесь вовсе не собираюсь полемизировать с определенной концепцией, которая для меня во многом является порождением вполне себе пытливого ума, пытающегося отреагировать на болезненное для всех нас крушение Советского Союза.
Я просто пытаюсь даже не обосновать, а хотя бы описать свою собственную концепцию двух диаметрально противоположных Соломонов, двух диаметрально противоположных храмов Соломона и двух диаметрально противоположных народов — народа ростовщиков, поклонявшихся по факту золотому тельцу, и народа пророков, мудрецов, ученых, чьи качества порождены, как мне представляется, именно двумя диаметрально противоположными установками.
Одна — установка на отвержение золотого тельца. И тут — что в разной мере дистанцирующиеся от иудаизма Спиноза, Маркс, Фрейд, Эйнштейн, Гейне и другие, что столь же бескорыстные поборники интеллектуальных поисков в рамках иудаизма. И те, и другие отвергают золотого тельца как духовно, так и по факту избранного образа жизни. Все они талантливы, все они в большей или меньшей степени бессребреники, все они, говоря современным языком, малопригодны к рыночной экономике.
А вот поклонники золотого тельца, принадлежавшие к тому же народу и, возможно, формально исповедывавшие веру Моисееву, — это нечто совсем другое.
По моему глубокому убеждению, Спиноза и шекспировский Шейлок из «Венецианского купца» — это, как говорил пушкинский Моцарт, обсуждая гений и злодейство, и впрямь «две вещи несовместные». Просто по типу менталитета, привычкам, подходам, типу эмоциональной жизни, наконец. Разве это не очевидно?
Поэтому вряд ли стоит отказываться, даже в случае если речь идет о ревностном поклоннике иудаизма, от рассмотрения двух диаметрально противоположных храмов Соломона. Которые я предлагаю назвать иудаистическим и кибелистическим. Тем поклонникам иудаизма, для которых есть только один храм, и он стопроцентно иудаистический, предлагаю задуматься над тем, что этот храм был сметен Господом, согласно иудейским древним книгам. И ведь не мог же он быть сметен ни за что, причем с такой безжалостностью. Ну хорошо, Соломон отпал. Так ты его накажи, а храм не сокрушай. Мало ли какой царь отпадает, а жречество остается. Но ведь сокрушается храм. При том, что осуществлялись попытки вернуть этот храм в лоно иудаизма. Так сколь же сильны были обратные попытки, о которых сказано — подчеркну еще раз — не в современных предвзятых концепциях, а в древних иудейских канонических книгах?
Кибелистический храм Соломона, который я предлагаю также именовать Темным храмом Соломона, не мог не существовать. Это просто вытекает для религиозного человека из судьбы этого храма, из наказания за безобразное отпадение, невозможное без одновременного «впадения» в «кибелизм» и прочее.
Не отрицание иудаистического храма Соломона, а констатация необходимости существования рядом с ним его тени — кибелистического храма того же Соломона, храма отпадения Соломона — вот что я констатирую в качестве своей (да и не только своей) модели понимания происходящего. Подчеркну еще раз, что я эту модель не детально живописую, что я ее не настойчиво пропагандирую, что я ее не тщательно обосновываю — я ее просто заявляю и описываю. С тем, чтобы ее случайно не спутали с чем-то совсем другим.
Кто-нибудь скажет: «А нам что иудейский храм Соломона, что кибелистический — одна и та же гадость». Ваше право так считать. Мое же право — обосновывать альтернативную точку зрения, согласно которой иудейский канонический храм Соломона совместим с идеей восхождения. А кибелистический храм того же Соломона не может не быть ориентирован на диаметрально противоположное. Для меня это диаметрально противоположное, оно же — нисхождение, и есть главный враг человечества. Обсуждать я намерен его, а не конфессиональные разногласия. При том, что мне, конечно, ближе всего православное христианство, которое оказало решающее воздействие на формирование великой русской культуры, вне которой я не могу ни мыслить, ни существовать. Но это не превращает меня в отвергателя иных конфессий. Отвержение или принятие конфессий зависит для меня только от одного — от ориентации на восхождение или на нисхождение. И не говорите мне, что никто никогда не ориентируется на нисхождение. Кое-кто очень даже ориентируется именно на нисхождение.
Говоря об этом, я сразу — и по желанию, и по необходимости — перехожу от попытки рассуждать с позиций религиозности к рассуждениям с позиций философии и культурологии. Причем начиная рассуждать с этих позиций, я постараюсь предельно занизить планку, введя в рассмотрение в том числе и сугубо бытовые реалии.
Я много раз был в Индии и очень люблю эту страну. Она живая, интересная, многообещающая, очень своеобразная, не прекратившая питать свою яростно рвущуюся к цивилизационно-государственному величию современность соками великих религиозных традиций. В каком-то смысле я ощущаю себя в Индии как у себя дома. Или точнее, руководствуясь очень мудрой поговоркой «Будь как дома, но помни, что ты в гостях».
Именно с позиций такой безусловной любви к Индии и даже определенной близости к ней (притом что близость в отличие от любви, конечно, условна) я позволю себе утверждать, что в Индии нельзя погружаться в светлое обожествление природы. Потому что природа другая. Она хищная, яростная, проникнутая жарой и грязью, гниением и разного рода болезнями, хищными ядовитыми тварями. Киплинг прекрасно понимал, насколько интересно и неистово взаимодействие с этой природой и сколь страшно оно далеко от умиротворенного растворения в ней. Только попробуй на минуту растворись и умиротворись — и тут же тебя цапнет какая-нибудь кобра или какое-нибудь ядовитое насекомое.
Мне можно возразить, сказав: «Это для вас или для Киплинга, людей северных, индийская природа представляется таковой. А для аборигенов она другая».
В чем-то соглашусь. Но только в чем-то. Потому что в древней культуре и в древней религии Индии легко увидеть восхищенную настороженность — именно восхищенную и именно настороженность — местного человека той природой, в которую он погружен. Нет в этой природе умиротворенности. Нельзя в ней успокоено раствориться. И если задача в том, чтобы умиротвориться, просветлиться и раствориться, — то это надо делать (внимание!) вне такой природы.
Повторяю, если хочешь раствориться и умиротвориться — беги из нее. И не пытайся волочь ее за собой в просветление. Во-первых, ей это не надо. А во-вторых, такая задача не по силам никому, включая величайших богов.
Боги могут помочь человеку просветлиться и раствориться. Но только одним образом: организовав его бегство из этой природы. Человек, желающий просветлиться и раствориться, должен из такой природы бежать в нечто антиприродное, оно же — Абсолют. Такое почти бытовое соображение дополняется соображениями культурологическими и религиоведческими.
Это, знаете ли, северный христианин, принц Гамлет Датский может воскликнуть: «О, если бы предвечный не занес в грехи самоубийство!» А северный (относительно Индии, разумеется) античный грек или римлянин вполне себе может осуществить самоубийство, которое для него не грех, а некий способ самоутверждения и следования определенным культурно-религиозным стереотипам. А верующий индус, если речь не идет об определенных ритуальных практиках, на самоубийство не пойдет не потому, что это запретил Всевышний, а потому что это просто бессмысленно.
С помощью обычного самоубийства, скажет вам верующий индуист (или буддист), из жизни убежать невозможно. Потому что тебя в нее безжалостно вернут, да еще и даруют какое-нибудь неприятное воплощение, из которого ты будешь выкарабкиваться пару тысяч лет. Ты погружен в Сансару — в круги воплощений. И бежать из этого можно только очень изощренным образом. Или — если речь идет о практиках «правой руки», совершенствуясь в огромной череде воплощений, или — если речь идет о практиках «левой руки», напрягая особо изощренное религиозное исступление тантрического или иного родственного характера.
Когда природа обладает такой сочностью, опасностью, когда всё так гниет, цветет и одновременно жалит, не может быть ни идеи светлого умиротворенного растворения в природе, ни идеи быстрого покидания этого всекишения за счет смертного засыпания с уходом в другой мир, где тебе дарят светлое умиротворение в награду за твое поведение. Ты должен изощренно и яростно выпрыгивать из природы, коль скоро тебе нужно светлое умиротворение. И ты категорически не должен природу эту просветлять. Отсюда — восточное яростное сверхнапряженное и сверхизощренное религиозное выпрыгивание из природы. Не несущее в себе никакого желания волочь за собой природу, а напротив, проникнутое желанием выпрыгнуть из природы во что-нибудь категорически отличное от нее. То есть в Абсолют.
(Продолжение следует.)