Мой Харьков…

Я вспоминаю Вечный огонь в центре. Иногда глупый шальной зимний ветер начинал не в меру резвиться и тревожить, трепать, тормошить яркий раскаленный огненный цветок.

И тогда я, наивная пятилетняя советская девчонка в куцем пальтишке, чувствовала неожиданный порыв тепла на лице. Это и было тепло памяти наших дедов, погибших в той войне, осколок которой в каждом из нас… Памяти, которую сейчас требуют предать. Уничтожить, растоптать, выплеснуть в небытие…

У меня и сегодня перед глазами тот самый огонь, а на лице — тот самый горячий ветер…

А у вас, мои земляки?

У ВАС?

Как вы могли забыть? Что за чудовищное немыслимое колдовство? Какая страшная метаморфоза! Неужели такое возможно?

Очнитесь!

Подойдите к зеркалу!

В кого вы превратились?

Во что?

Да, я взрослая, умудренная жизненным опытом и годами женщина, и умом всё понимаю. Я знаю, как это всё происходит, я видела, наблюдала, анализировала и ужасалась. Я понимаю. Это есть. Это данность…

Понимаю. Только вот принять не могу… Никак.

Не получается. Эмоции не властны над разумом. И тогда от бессилия появляется скрежет зубовный.

И слезы…

Мой Харьков…

Рассказывают, что когда-то, в пятидесятые, перед экзаменами харьковские школьники собирались у памятника Шевченко, чтобы узнать тему предстоящего сочинения. По легенде, Тарас Григорьевич наклонялся и шепотом сообщал тем, кто стоял поближе, эту тайну.

Как на самом деле всё происходило, никто не знал, но говорят, что уходили все, уже обладая реальной информацией.

Много воды утекло с тех пор.

Много всего промелькнуло перед глазами монумента. Но одно известно доподлинно: дети перестали собираться у подножия накануне экзаменов. Смотрит великий поэт неодобрительно с высоты на происходящее, брови хмурит. И наклоняться он давно перестал. Не к кому наклоняться, незачем…

Я закрываю глаза…

И меня окутывает вдруг желтолистными газетными клочьями ностальгическое прошлое…

Советское вчера моего русского города. Туманное, дымное, забытое время, когда невозможно даже помыслить было о нынешнем. Об этой сегодняшней реальности.

В самых страшных снах…

Это размытое черно-белое архивное былое постепенно приобретает очертания, контуры, резкость, цвет… И я вижу!

Я вижу эти конусные стеклянные прозрачные емкости с напитками из магазина «Соки-Воды»… Как же они назывались, эти сосуды, всплывающие нынче в памяти чем-то сюрреалистическим?

Емкости с краниками… И этот удивительный томатный сок, который тогда еще не ассоциировался с кровью.

И ложечка для соли к этому соку…

Она одиноко маячила в стакане с водой, эта ложечка. Одна на всех. Именно она олицетворяла собой равенство.

Мы все равны были перед ней, той ложечкой с солью… Все равны были перед той Великой Страной, страной, которую мы потеряли…

* * *

Адекватные люди очень переживали отход российских военных из Харьковской области. Для нас это было настолько неожиданно, что у некоторых моих знакомых началась депрессия… А ведь нам немало лет, и хотелось бы еще пожить в ином мире…

Мне рассказывали историю о двух солдатах РФ, оказавшихся в окружении врага, когда в Купянск вошли ВСУ и начали «зачистку». В эти мрачные дни много погибло пророссийски настроенных гражданских. Бывало так, что жизнерадостные эмоциональные людоеды-соседи с удовольствием «закладывали» таких людей, а потом с не меньшим удовольствием и рвением разграбляли опустевшие дома. А в это самое время в конце огорода остывали трупы хозяев…

Многим в городе известна эта трагическая история…

Двух российских военнослужащих спрятала у себя пожилая женщина. Не знаю деталей, но ей удалось сделать это так, что окружающие ни о чем не догадывались. Они прожили два месяца. Два тяжелых мучительных месяца, когда шел геноцид. А потом за ними пришли. Причина оказалась проста. Бабушка покупала сигареты. Да-да, некурящая одинокая бабушка регулярно в магазине брала несколько пачек. Это их и сгубило. Какая глупость… Ну не шпионы они, не шпионы…

Забрали всех троих. Один из ребят оказался с легким ранением.

С тех пор их никто не видел.

Об их судьбе ничего не известно…

Сегодня историю эту обсуждают лишь шепотом…

Возможно, когда-нибудь мы что-то узнаем…

А в Харькове жизнь идет своим чередом. Я часто общаюсь с жителями России по интернету и наблюдаю полнейшее непонимание ситуации.

Немудрено. Ощущение нереальности не покидает. Прифронтовой город живет своей, почти полноценной жизнью. Для людей, не способных к анализу, создана картинка, которую описать в нескольких словах очень сложно. С одной стороны — всеобъемлющей образ врага, нелюдя, русского ва́рвара, дикаря. С другой — регулярная пунктуальная выплата пенсий, шикарные клумбы, бесплатный городской транспорт.

Да-да, вы не ослышались, транспорт бесплатный, включая метро. Ходит последнее, кстати, весьма регулярно и четко. Что еще сказать? Ломящиеся полки супермаркетов, гуляющие в парках люди. И только военкоматовские работники несколько портят картину. И сирены, к которым все привыкли.

Да, с работой сложно. Да, цены растут. Но западные деньги пока еще очень даже работают над созданием иллюзии.

Они очень хорошо умеют создавать эту иллюзию, они — профессионалы.

Именно поэтому вера в победу-перемогу всё еще витает в воздухе. Разумных людей всё меньше, а проблемных — наоборот…

Ох, не знаю, что с ними делать потом, не знаю…

— Слушай, а ведь многие вещи, происходящие сейчас, вероятно, даже полезны, — Маринка, моя старая подруга, смотрит на меня своим «фирменным» проницательным взглядом, от которого многим бывало не по себе, — рычаги, инструменты.

— Рычаги? — рассеянно переспрашиваю я.

— Да, это именно то, что выгодно использовать будет потом, для «перекодирования», «перепрошивки». Аргументы.

— Ты имеешь в виду чрезмерную, показательную глупость и мерзость? Ложь?

— Ну ты же понимаешь, ложь как раз опровергнуть всегда достаточно сложно. А вот откровенная ненависть к русскоязычным — штука полезная для понимания ущербности этой власти. Лишение народа религии — и подавно. Люди-то в новые храмы не ходят. И к власти нынешней относятся всё хуже.

Мы сидим на моей маленькой, пахнущей остатками прежнего уюта и покоя кухоньке, месте, где традиционно проходили интимные откровенные беседы.

Только раньше мы говорили громче. Теперь — полушепотом.

— Да, конечно, но ведь ненависть… Мариша, как я устала от ненависти. Всё похоже, везде всё одинаково. Построено именно на этом. Те же слова и в израильском конфликте. И с обеих сторон там тоже ненависть.

— Не знаю, в израильской истории занимать однозначно какую-либо сторону крайне сложно. Террористические методы с обеих. Нет, я не желаю. А детей жалко всегда. Именно поэтому я для себя и решила, что не буду радоваться никакой крови. Даже смерти откровенных нацистов.

Не хочу. Имею право. Тем более что большинство вэсэушников ровно такие же, как и множество наших харьковских знакомых. Да, больны. Да, зомбированы.

Но при этом сотни тысяч смертей… Не собираюсь. Для российских военных это просто работа. И они тоже предпочли бы никого не убивать.

Радоваться смертям я не буду.

Промолчу.

И мы молчим…

А за окном ноябрьские капли настойчиво тарабанят по подоконнику печальным осенним ритмом… Какую мелодию они отбивают? Кто знает…

И снова всплывают в памяти эти конусные стеклянные прозрачные емкости с напитками из советского магазина «Соки-Воды»… И снова — та ложечка для соли…

Одна на всех.

Сегодня всё это воспринимается чем-то невероятным.

Из умиротворяющего прошлого. Того, в котором остались иные люди. Того, где у нас была уверенность в завтрашнем дне, того, которое не повторится больше никогда…

Можно ли назвать нищетой то, где мы жили тогда? Нет, конечно!

Можно ли назвать нищетой духовной то, где живем мы сегодня?

Конечно, да…

Записал D. D.