Появление в советской литературе писателя Солженицына относится ко второму этапу десталинизации, начавшемуся после XXII съезда КПСС. Его рассказ «Один день Ивана Денисовича» был напечатан в «Новом мире» накануне пленума ЦК КПСС, состоявшегося 19 ноября 1962 года. Каждый участник пленума получил этот номер журнала, а затем, в течение года, сам рассказ был издан в СССР совокупным громадным тиражом почти в миллион экземпляров. Солженицын получил мировую известность и членство в Союзе писателей СССР, а Хрущев — отличную пиар-кампанию для начала новой десталинизации.

Вскоре, уже в 1963 году, писатель, за ненадобностью, потерял не только расположение власти, но и возможность печататься. В 1974 году он был выслан из Советского Союза. В очередной раз звезда Александра Исаевича взошла уже только в перестройку.

Сегодня он — культовая фигура десоветизаторов. Современные антисоветчики позиционируют известного диссидента как великого писателя, имевшего громадное влияние на общественное мнение. Для них он — своего рода «властитель дум» поколения, подготовившего и свершившего перестройку. Пытаясь скрыть свою политическую ангажированность, почитатели Солженицына уверяют общество, что он — прежде всего нобелевский лауреат, а уже потом — диссидент.

Между тем, исследователи литературного наследия писателя-антисоветчика до сих пор не могут разобраться, к какому жанру следует отнести его опусы. Большинство его произведений скорее художественно-публицистические, чем художественные. Наиболее близким к художественному творению считается его рассказ «Матренин двор», хотя и в этом случае нет единства мнений. Существуют многочисленные работы, посвященные именно этому рассказу, в которых неизменно повторяются одни и те же стереотипы о правдивости и смелости великого художника, изобразившего жизнь советской глубинки такой, как она есть. Подобным исследованиям противостоит, наверное, единственное в своем роде литературно-критическое прочтение «Матренина двора» известным петербургским писателем и поэтом Ириной Моисеевой, в котором доказательно и живо опровергаются расхожие оценки. Ее работа — филологический роман «Синдром Солженицына» — была издана в 2013 году небольшим тиражом в 500 экземпляров.

Ирина Моисеева согласилась ответить на вопросы корреспондента «Красной Весны» о своем жизненном пути и творчестве.

Вы начали заниматься литературной деятельностью еще в советское время. Как Вы оцениваете изменения, прошедшие с тех пор в этой области?

При кажущейся простоте, литература — довольно сложный вид искусства, и участвуют в процессе его создания две стороны: автор и читатель. От обеих требуется определенная квалификация. Перед теми любителями поэзии, что когда-то заполняли стадионы, жизнь поставила вопросы элементарного выживания. У следующих поколений были уже другие культурные навыки, более скромные и более уместные в изменившихся условиях. Это первое. Во-вторых, роль «агитаторов, горланов-главарей» и «подручных» власти эффективнее, чем литераторы, стали осуществлять различные представители средств массовой коммуникации. Соответственно, вся эта некогда престижная область деятельности приобрела статус «предпенсионной», если можно применить к ней новый красноречивый термин. Не то чтобы уволенной вчистую, но и не совсем полноценной.

Если обратиться к советскому периоду, скажите, как Вы тогда к идеологии относились?

Как полагалось в приличном обществе — с небольшой фигой в кармане. Ума-то было немного, жизненного опыта — того меньше.

Как Вы восприняли перестройку?

С ощущением полной катастрофы. Мне казалось, что мы теряем все, и действительно вскоре мы потеряли и работу, и какие бы то ни было перспективы.

Расскажите пожалуйста о том, как Вы пришли к идее написать о Солженицыне.

Случайно получилось. Александр Исаевич никогда не привлекал меня как художник слова и тем более как общественный деятель. После того, как еще в институте я прочитала полуслепую распечатку «Архипелага», данную на три дня и три ночи, погружающую в какой-то тупой ужас, я к нему не возвращалась, не надеясь найти ничего духоподъемного. Но как-то писала статью о книгах, обязательных для прочтения в школе, вернее, о главных героях нашей классики: Чацкий, Онегин, Базаров и т.д. Еще точнее, как автор расстается с героем. Всему приходит конец, и когда-то персонаж должен погибнуть. Описание этого момента многое говорит о самом писателе. Разумеется, прост и гениален Пушкин. И всегда утешителен, потому что время затягивает любые раны…

Так, сравнивая одну «расправу» за другой, я дошла до Солженицына, и, признаюсь, растерялась. Отчего это автор так жестоко подробен: «голова отрезана», «тело раскурочено», «сплошное месиво»? Кровавость отнюдь не в традициях русской словесности, случайности же у такого человека, как Солженицын, исключены.

Был такой странный, но понятный для средневековья обычай — опричники обязательно разрубали тело жертвы, поскольку верили: чтобы душа упокоилась на том свете, тело должно сохранять целостность. А для того, чтобы она не имела покоя вечно, надо обязательно, не просто из бессердечия, разрубить тело. Кроме того, обязательно и уничтожение всей семьи, всего рода, только тогда месть будет полной, так как некому будет отмолить грехи, помочь там, в иной жизни.

Солженицын настойчиво подчеркивает одинокость Матрены Васильевны. Его герой зачем-то ищет именно такую одинокую женщину. В описании ее смерти обнаруживается мистическая составляющая рассказа, квартирант как будто бы имеет сверхъестественную власть над душой хозяйки. Такое описание гибели героини показалось мне поразительным, и я принялась за внимательное чтение этого произведения. Только так, очень внимательно, его и надо читать.

Этот рассказ по жанру — тайная месть. Всем и за всё. Весь незамысловатый текст пропитан снобизмом, этой оборотной стороной комплекса неполноценности. В окружающей деревенской жизни автор не разбирается и разбираться не хочет — отсюда масса нелепых фактических ошибок, которые и позже не были исправлены, однако в подспудной тайной части скрупулезная точность. Именно в этом смысле надо бы изучать феномен «Матрениного двора».

Заключительная фраза, своеобразный венец рассказа: «А она была тем самым праведником, без которого не стоит село, ни город, ни вся земля наша», по сути дела, представляет трехчленную формулу, соответствующую фольклорному проклятию. В моей книге подробно это построение раскладывается, «отмывается» и становится ясно видно, что заканчивается повествование не здравицей, а анафемой «всей земле нашей». Всю черноту и ненависть, клокотавшую в его душе, он канализировал в этот текст, замаскировав его под житейскую историю.

Солженицын часто свои произведения называет бомбами: «„Архипелаг Гулаг“ — вот бомба будет». И „Матренин двор“, и „Иван Денисович“ — это все бомбы. Сегодня эти «бомбы» занесены в школы. Печально, конечно, что сделано это по прямому указанию главнокомандующего, но все равно, долг каждого, кто эту опасность видит, поработать сапером. Естественно, как это и полагается в литературе — не убирая и вычеркивая, а разбирая и понимая.

Как был принят Ваш разбор «Матренина двора»?

Очень по-разному. Почва уж очень утрамбована, колея наезжена. Но я надеюсь на силу молодого ростка, пробивающего асфальт.

Почему Солженицына в перестройку упорно продвигали, и сейчас он опять вылез?

Потому же, зачем он понадобился Хрущеву: переключить внимание публики с реальных проблем на вымышленные, развязать себе руки.

Будете ли Вы продолжать тему Солженицына? «Один день Ивана Денисовича»?

Думала, что больше никогда не буду возвращаться к этому автору, но, как известно, человек предполагает… В «Одном дне Ивана Денисовича» тоже не одно дно, и я, кажется, снова втянулась в историю, но что получится, пока не знаю.