Наверное, единственное, что могло бы легитимировать пенсионную реформу в глазах народа — это реальное, а не на словах, прорывное развитие страны за счет сэкономленных средств. Нужна ли эта реформа для экономического прорыва? О реформе и о прорыве мы расспросили Дмитрия Белоусова, руководителя направления анализа и прогнозирования макроэкономических процессов Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования.

— Ушедший 2018 год ознаменовался двумя крупными событиями. Первое — была поставлена — по крайней мере, на словах — задача экономического прорыва российской экономики. Второе — была принята — на деле — крайне непопулярная пенсионная реформа. Сколь уместна она была?

— В системе управления нет «заднего хода»: фраза «мы ошиблись» публично не произносится никогда. В этом подходе есть и свои сильные стороны, и слабые. С одной стороны, хорошо, что даже на уровне слов, что называется, «нет темы» ослабления суверенитета над территориями — будь то Северный Кавказ или Крым. Признание Южной Осетии и Абхазии имеет окончательный характер — нравится ли это кому-то или нет. Решение свершилось.

Но, к сожалению, наши слабости — это продолжение наших сильных сторон. Помните монетизацию льгот? То, что «что-то пошло нет так», стало ясно довольно быстро. В результате — реформа отменена не была; затраты на компенсацию превысили расчётные выводы. Из-за возврата льгот в отдельных богатых регионах вернулась проблема неравенства льготников и утери управления системой льгот как целым, ради чего все и затевалось, а недовольных реформой было очень много.

Похоже, что эта ситуация — модельная и для пенсионной реформы. Хороша пенсионная реформа или нет, но решение принято. Пока его еще не было, — какая-то возможность маневра была; так, была остановлена пенсионная реформа для военнослужащих, еще более радикальная по идеологии и разрушительная по последствиям. Можно ожидать, что компенсация негативных сторон реформы будет происходить по принципу точечных мер: для отдельных профессий, территорий и т. д. Ну, полумеры — полумеры и есть: ресурсы поглощают, а люди — недовольны.

Главная проблема — что мы выбрали максимально неудачный момент для пенсионной реформы. С одной стороны, у нас на начало 2018 г. было 35–40% бедных (по ВЦИОМу, самооценки положения — сумма групп «не хватает денег даже на еду» и «денег хватает только на еду»). Причем существенная их часть — это работающие граждане, потенциальные «работающие пенсионеры». Лишать их ожидаемого дохода — это не самое разумное, мягко говоря. С другой стороны, у нас в бюджет сейчас заложен профицит — даже при заниженных «консервативных» ценах на нефть. И одновременно мы уже имеем здоровенные бюджетные резервы. Момента хуже придумать просто сложно. Нужна она? — да, есть негативные демографические тренды. И тренды эти ведут к разбалансировке бюджетной системы. Но любое дело делается где-то и когда-то, и искусство стратегии как раз в выборе момента для концентрации усилий в нужной точке. Если вы сердце себе посадили, вы не пойдете тяжелой атлетикой заниматься: ну, помрете от инфаркта в зале — и дело с концом. Цена ошибки в выборе момента.

Поэтому вот сейчас — начинать эту реформу весьма неразумно. Особенно на фоне того, что прорывное экономическое развитие само по себе порождает социальные нагрузки.

— Этот прорыв действительно возможен?

— Экономический прорыв — принципиально возможен, тем более, что речь идет вовсе не о запредельных темпах — порядка 4–4,5% в год. Но и для этого требуется ряд условий. Частично они обеспечиваются системой Национальных проектов.

Во-первых, любой точечный технологический прорыв — это только основа. У нас проблема, в основном, не в том, чтобы прорваться на конкретном направлении. Ну, вот, в Национальной технологической инициативе (НТИ) всяких интересных вещей создали уже довольно много и еще довольно много создадут. Например, у нас одно из лучших в мире автомобильное компьютерное зрение — группа Cognitive Technologies Ольги Усковой создает, в чем-то, просто лучшую систему машинного зрения для ИИ беспилотного автомобиля. Биопринтер, тоже российской частной компании (Bioprinting Solutions), только что первый запустили в мире — опередили американцев. Ну, про военный гиперзвук уже все наслышаны.

Поэтому — второе — если мы хотим прорыва, если мы хотим масштабной модернизации, нам надо создать условия для того, чтобы этот импульс передавался в целом по экономике, и даже в целом по обществу. Нужны меры, чтобы этот прорыв распространить «на другие участки фронта».

Для этого нужны дешевые кредиты и умеренные налоги, особенно для высокотехнологичных отраслей и высокорискованных сфер, типа ИКТ.

На сегодня есть две модели такого стимулирования: «европейская» и «американская». Европейский вариант стимулирования — снижение банковского процента (ставки европейского Центробанка) с одновременной «фискальной консолидацией» — снижением расходов бюджета или ростом налогов. Другой вариант, американский — «трампономика», когда снижаются налоги и расширяются госзакупки — зато процентные ставки ФРС осторожно повышаются. В обоих случаях вы «нажимаете газ и немного подтормаживаете», чтобы систему не разнесло.

А мы одновременно и ставку ЦБ повышаем, и фискальной консолидацией занимаемся. Мы за последние полгода уже дважды повысили ставку ЦБ, до 7,5%. За этим идут и кредитные ставки обычных коммерческих банков, понятно.

И мы повышаем НДС. НДС — это натурально налог на компании с высокой добавленной стоимостью — соответственно, «привет» обрабатывающей промышленности. В этом смысле общая экономическая политика идет вразрез просто с задачей прорыва.

Третье условие прорыва — стимуляция научно-технологического развития в широком спектре производств. Согласно исследованию ВШЭ, у нас сейчас порядка 10% инновационно-активных компаний. Для прорыва требуется 40–45%. Этот барьер нужно брать.

Четвертое — поддержка экспорта. Современный договор на внешнюю поставку — это половина разговора о финансовых условиях: кредит, рассрочка, встречный кредит на приобретение чего-нибудь вашего и т. д. У нас одна из самых слабых в мире систем поддержки экспорта неэнергетической невоенной продукции. Мы реально проигрываем тендеры — на «Уралмаше» я это просто видел своими глазами. Они продули тендер индийцам ровно потому, что у них были хуже финансовые условия.

Пятое условие — обеспечение социальных условий роста. Это, прежде всего, создание современного массового образования — как высшего профессионального, так и среднего, но далеко этим не исчерпывается.

Мы можем обеспечить нормальную конкурентоспособность нашей продукции только при условии повышения эффективности, прежде всего производительности труда (и соответствующий нацпроект — ядро всей их системы). Но до сих пор мы очень осторожно шли на это повышение, потому что за ним идет массовое высвобождение занятых. В результате мы получаем ситуацию, когда мы недоплачиваем людям, которые работают на, в общем-то, не очень производительных рабочих местах.

У вас ничего не получится, если вам губернатор скажет: «Ваши модернизационные программы мне регион убивают». Потому что это будет просто социальная проблема, которая неприемлема для той системы, которую мы выстроили. Как бы выглядела ситуация в Пикалёво, если бы там не зарплату задержали, а занятых уволили? Просто навсегда. Представь себе, что в каком-то из шахтерских регионов мы, там, сократили несколько тысяч шахтеров. Городки мелкие. Несколько тысяч сократил, десяток тысяч людей с учетом семей остались без средств к существованию. Аман Тулеев говорил: «Я не могу принять модернизацию шахт, которая выбрасывает на улицу 10 000 шахтеров, а с семьями 30 000 с небольшим — что я с ними делать буду…»

При этом, новые предприятия — они ведь малолюдные. Например, газохимический гигант достраивается в Амурской области, один из крупнейших в мире заводов. Причем завод-то огромный по мощности, а занятых 1200 человек, правда, довольно высокой квалификации.

Поэтому — возникает целый узел. Здесь и проблема наличия изначального уровня благосостояния, позволяющего людям выдерживать резкие изменения в жизни, чтобы население не находилось на пороге выживания (и это еще один привет пенсионной реформе, конечно).

Это и вопрос переквалификации, чтобы человек имел возможность хотя бы уйти в другую отрасль. Развитие систем непрерывного образования — мы в этом отстаем и от того, что было при советской власти, и от современного мирового уровня. От слова «совсем».

Далее, это вопрос переезда в другой регион, за работой, где возникают новые производства. Это упирается, в первую очередь, в вопрос дешевого жилья (те самые «120 миллионов квадратных метров» из Нацпроекта) и реальной для людей ипотеки. Опять вопрос кредитных ставок. Потому что известна шутка: «Заменить пожизненную каторгу 25-летней ипотекой».

Ну и, наконец, стимулирования малого бизнеса — там есть довольно большие резервы для приема людей, просто в силу неразвитости сферы услуг в большинстве регионов. И опять-таки, встает вопрос о налогах и о процентных ставках.

— Вы описываете классическую индустриализацию. Но нам непрерывно говорят про какую-то цифровизацию. Может, здесь всё иначе?

— Цифровизация — это элемент новой технологической базы. Как при модернизации 30-х годов основой была электрификация. Нельзя было построить современную фабрику 20–30-х на паровых машинах и механических передачах XIX века. Поэтому строй электростанцию, от электростанции запитывай заводы и модернизируй всю линейку — от производства алюминия до выпуска авиамоторов с алюминиевым блоком цилиндров.

Примерно та же история и сейчас. Цифровизация — это технологическая база для современного производства.

— Например?

— Это современные станки, например. Обрабатывающие центры. Они все управляются цифрой, причем «насквозь», передавая друг другу и данные, и изделие. Современное проектирование ведется в цифре. В этом же идея, современная модель…

На чем основана предыдущая волна автоматизации? Можно хорошо и лихо, на автоматизированных или роботизированных линиях делать что-то типа патронов, миллионами штук. Но когда выпускаете потребительскую продукцию, покупатель хочет разных, «кастомизированных» штанов, разных машин — хоть немножко и т. д. Оказалось, что старое поколение роботов и автоматов не обеспечивает не то что этой кастомизации — даже модификация продукции была затруднена.

Сейчас ситуация изменилась принципиально — уже вы можете, правильно настраивая оборудование, собрать конкретное изделие под конкретного клиента. Идет цифровой паспорт этой конкретной вещи. «Мерседес» это делает на сборке автомобилей.

Если у вас есть электронный оборот, вы можете не «париться» тем, что кресло не подойдет к установочному месту, и не вести об этом длительных переговоров. Потому что точно подойдет.

И если вы этого не делаете, если у вас бумажные чертежи, дядя Вася с орлиным глазом — вы не попадаете в те стандарты рынка, которые требуются. Это как какой-то бомбардировщик делать линейкой или метром портняжным в 40-х годах. Теоретически можно, практически нельзя.

— В итоге — прорыв будет?

— Меняем экономическую политику — получаем прорыв. Не меняем — не получаем прорыв.